В полной тишине мужчина за столом продолжал неотрывно смотреть на пламя. Прошло еще немного времени. Свеча оплыла, черный узелок фитилька мигнул синим язычком и утонул в лужице расплавленного воска. В темноте раздался скрипучий голос:
— Я ждал тебя, мой мальчик. Я ждал тебя именно сегодня. Ты всегда умел выбирать правильный момент, а ведь именно сегодня… — старик замолчал.
Мужчина щелкнул огнивом. Во все стороны прыснули яркие искры.
— Не надо света, барон… Мои глаза очень устали.
Мужчина пожал плечами, подошел к кровати и присел на низенькую скамеечку у самого изголовья.
— Что произойдет сегодня, граф?
— Сегодня? — Старик завозился в темноте. — Ты прекрасно знаешь, что произойдет, Джемиус. Сегодня я умру. Это важно, не так ли? Именно этот день ты выбрал для последнего визита. Наверное, ты решил облегчить мои страдания и не приходил раньше, ибо боюсь, что то, о чем ты собираешься мне рассказать превратило бы мои последние дни в тягчайшую муку. А быть может, я не прав? И ты пришел, только для того, чтобы проведать древнего старца? Проводить меня к ногам господа нашего Иллара, побыть со мною в последние мгновенья? Хотя, вряд ли. Ты слишком циничен для подобных поступков.
Джемиус протянул руку и погладил старика по колючей щеке.
— Наш мир просто создан для циников. К сожалению, граф, мы так и не стали близкими друзьями. Наше искусство, искусство политики, сжигало без остатка все присущие человеку чувства. Слишком много нам доводилось пропускать через себя, перемалывать в собственных мозгах страх, боль и ненависть тысяч других несчастных. Но для меня вы всегда были учителем, я остаюсь преданным учеником.
— Мне так никогда не казалось, Джемиус… Никогда. Я всегда видел в тебе что-то иное, чуждую нашему миру силу. Ты вырезал по людям и по времени одному тебе известные символы и умел их читать. Ты двигался вперед, словно кто-то уже заранее разложил приметные ориентиры. Я пользовался интуицией и памятью, ты же все знал наверняка, был вездесущ и ты видел людей, так как не мог видеть их я. Это мне нужно было учится у тебя, и тогда, возможно, я избежал бы многих ошибок. Когда ты пришел ко мне на службу, совсем юный, с горящим взором, готовый к необычным свершениям, я увидел в тебе себя. Но потом… Потом я понял, что ты перерос эту Империю. Перерос наши мелкие дрязги, и я позволил тебе идти дальше, делать то, чего я никогда не понимал. Иногда, я просто боялся тебя, мой юный барон. Ты пришел из непонятного прошлого и уходишь в странное будущее, опередив эпоху. А я так ничего и не узнал о тебе.
Джемиус молча улыбнулся в темноте, прикрыл глаза и тихо заговорил:
— Есть много путей, но все они имеют одно начало, и пожалуй, заканчиваются одинаково. Так думают многие. Одна эпоха сменяет другую, люди движутся из начала в конец, не меняясь уже две тысячи лет. Мы движемся по этому туннелю, не оставляя на его гладких стенах заметного следа, лишь едва видимые заусеницы. Мы движемся и видим впереди свои собственные спины. В нашей истории только бессмысленные войны и кровь, и ничего более. Мы ходим по дорогам, которые проложили нелюди, живем в их замках и сражаемся оружием, выкованным по их рецептам. Кто-то привел нас в этот мир на все готовое и мы живем на этом готовом, и, возможно, так и будем жить далее. Нас лишили будущего, взамен оставив лишь ненависть. Проклятие Дерем. Нам не надо было приходить в этот мир. Древние наши предки должны были завершить весь цикл и смирится с участью. А теперь… Мы уничтожаем друг друга в войнах, берем измором целые страны, сжигаем на кострах всех тех, кто способен видеть дальше собственного носа. Это неспроста, граф. Это чья-то воля не дает нам двигаться дальше, водит нас по замкнутому кругу. Наверное, пришла пора, граф, и я расскажу свою историю. Возможно, именно сейчас эта история прозвучит нелепо и не к месту, но именно сегодня последний день, когда я могу ее рассказать. Завтра все изменится.
Он устало потер виски и уставился в темноту. Старик вздохнул и прохрипел:
— История… Надеюсь, это будет занимательно. Продолжай, Джемиус.
— Конечно… — Джемиус отвел взгляд, усмехнулся и продолжил, — Все началось в Забринии, много лет назад. Так много, что сейчас уже никто не помнит событий тех лет. Мой отец, рыцарь ордена Отрекшихся, скрывался в своем замке среди диких лесов и ненавидел весь мир вокруг. Ненавидел с тех пор, как его публично пороли кнутом палачи Генриха Восьмого Явилла, после поражения в битве у озера Нгинааль. Я рос среди сырых каменных стен вместе со своими старшими сестрами, которые больше походили на призраков из деревенских страшилок. Моя мать сгорала от чахотки, а отец доводил всю семью приступами дикой ярости. Мы пережили Великую Чуму за высокими стенами родового замки, и только потому, что отец приказал сбрасывать любого заразившегося в яму с известью, мы пережили эту черную зиму, питаясь кореньями и вареным папоротником, но едва в горах сошел снег, как в наши земли вторгся кузен моей матери, маркиз Им-Тарки. Замок пал за один день. Моего отца изрубили в куски на мосту через ров, всю нашу прислугу запороли кнутами, оставшихся солдат пытали и обезглавили. Мою мать и сестер распяли в главном зале и насиловали много-много дней, над их телами глумились даже после мучительной смерти.
Мне удалось скрыться в подвалах замка. Я ел новорожденных щуканов и пил из грязных луж, не решаясь выбраться на поверхность. Однажды ночью, мне удалось переплыть ров и уйти через южные болота. Я спал на земле, питался отбросами и бродяжничал по Юриху, Штикларну и Бриулю. Как-то раз, на рынке в Сафире я схватил с торговых рядов мягкую булку. Я умирал от голода и не мог сдержать себя, хотя и знал, что за этим последует. Я впился зубами в мякоть, заталкивая в рот целые куски. Меня сбили на землю и стали избивать палками и топтать ногами, а я давился этим хлебом. Я до сих пор помню его вкус. Меня должны были убить.
Я очнулся в канаве на куче гниющего мусора. Я не чувствовал своего тела, и не видел звезд над головой. Я умирал. Я умирал мучительно долго и наконец, я увидел себя со стороны — кусок кровоточащего мяса, ребенок, забитый палками за кусок хлеба. Я заплакал, вернее, не я, а тот, кто парил надо мной. И этот самый, вознесшийся, вдруг понял — так не может продолжаться. Эта цивилизация обречена на вымирание. Кто-то подтачивает этот мир изнутри, выедает его, как червь сладкое яблоко, оставляя за собою гниющие отбросы. И он понял, что должен остановить это, остановить, пусть даже придется ввернуть этот мир в первозданную пропасть, а потом извлечь его наружу — вымытый и блестящий. И для этого ему нужна власть среди людей, не явная, обремененная неповоротливыми армиями и ненадежными союзами. Тайная власть. Он шел к этому много лет, спотыкался, падал, разочаровывался, потом подымался и шел дальше. С каждым шагом, он узнавал все больше и больше, проникал в недоступные дали, считал, собирал и запоминал. Власть его росла, но неуловимый враг по прежнему ускользал от него. И вот сейчас, в этот день сидя у ложа умирающего старца, он собрал воедино все частицы мозаики.
— Он. Он… Опять он… Он воспарил… Он собрал… — Россенброк с трудом повернул к Джемиусу неподвижное лицо и постарался взглянуть ему в глаза. — Он — это ты? А где же мальчик?
— Мальчик? — Джемиус прикрыл ладонью глаза и вздохнул. — Мальчик умер. Там, в канаве, и к утру летучие коты и растащили его останки по всему Сафиру.
Россенброк долго молчал, вглядываясь в темноту за окном. Когда молчание стало совсем уж тягостным, он тяжело вздохнул и спросил дрожащим голосом:
— Кем бы ты ни был сегодня, боюсь что ты опоздал, мой юный друг. Не возражаешь, если я буду тебя так называть? Потерпи, осталось не долго… — Старик скрипуче рассмеялся. — Мне уже все равно кто ты, мне все равно, кто наш враг. Увы, жизнь уже покидает мое тело. Я чувствую, как она оставляет меня, постепенно утекая тонкой струйкой за окно. И я уже не воспарю, увы. Я и так уже воспарил однажды. Быть может, не так высоко, как ты сейчас, но все же. Для простого человека этого достаточно. Я вовремя пришел к власти, и вовремя оставил эту ненасытную женщину. Но я уже не в силах повлиять ни на что. Любое знание, полученное в эти мгновенья, станет лишь еще одной байкой, для костлявой старухи. И это правильно. Такое знание может только повредить. Ты сказал — ввергнуть в бездонную пропасть? Это не сложно. Мы и так уже практически достигли дна. Но есть главное, существенное отличие между тобой и мной. Я всегда думал о конкретном человеке, о том, который сейчас пьет козье молоко за сараем, а завтра погонит свое стадо на выпас. Я думал об этом человеке и других таких же, как он. Все эти люди составляют Империю. Если каждый из них будет счастлив — нет особой нужды думать о пропасти. Пусть это счастье приземленное, и заключается в возможности прожить безбедно хотя бы день, но это то, что я мог дать этим людям. Возможно, ты прав и человечество застряло в болоте своего изначального невежества, и конец наш предрешен. Но ведь люди продолжают жить, каждый день, каждое мгновенье. Кто-то должен позаботиться о них. Впрочем, наш разговор затянулся. Я уже вижу старую спутницу Джайллара, она уже совсем близко, а рядом с ней скачет на свиньях Барон-Погонщик… Они уже пришли за мной. Спасибо тебе, за то, что остался проводить меня. Нет в этом мире участи страшнее, чем предстать перед Богами в одиночестве, не правда ли?
