Таким образом, Бонапарт выиграл свою последнюю, посмертную кампанию. Возвращение в бывшую столицу империи стало финальным взлетом в карьере человека, вступившего в жизнь сыном мелкого корсиканского землевладельца. В годы юности его скромное происхождение служило причиной нескончаемой «лавины насмешек», обрушивавшихся на него со стороны родовитых соучеников. Его жизнь известна всем и каждому и не перестает вызывать восхищение. Однако не столь широко известен тот факт, что император поднял вместе с собой в головокружительном взлете и всю свою семью.
Ни одна семья не возносилась еще так удивительно высоко. Члены семейства Буонапарте занимали троны Франции, Испании, Неаполя, Тосканы, Рима, Голландии и Вестфалии. Их история притягательна тем, что в ней они выступают кем-то вроде альпинистов, сумевших преодолеть вершины сословных барьеров того времени. Их взлет поверг в ужас старые династические семейства по всей Европе, но одновременно послужил и заманчивым примером для многих молодых и талантливых честолюбцев скромного происхождения. «Большие люди» из Аяччо, о которых во Франции до 1789 года никто и слыхом не слыхал, натолкнулись в этой стране на непреодолимый общественный барьер, стоявший на пути их дальнейшего продвижения. Да и вообще, кому здесь было дело до мелких землевладельцев с их ужасным иноземным акцентом? И все-таки Бонапарты не столько пытались вытеснить «старый режим», сколько хотели вписаться в него.
Карьера Наполеона и вознесение всего его семейства стал возможны благодаря Великой французской революции, которая началась в 1789 году созывом Генеральных штатов королем Людовиком XVI для обсуждения финансового положения страны.[9] Однако вскоре все это вылилось в широкое народное движение за радикальные преобразования, принимавшее все более и более экстремистские формы. К 1792 году конституционная монархия перестала устраивать французов, и они, сместив Людовика, объявили в стране республику. Якобинцам, самым ярым революционерам, поначалу возглавившим республику, не терпелось поскорее покончить с прошлым, которое для них ассоциировалось не только с поставленной вне закона церковью — они даже ввели новый календарь с его странными для слуха названиями месяцев вроде брюмера и вандемьера. Титулы и дворянские привилегии были упразднены еще в самом начале революции, и именоваться аристократом отныне означало тяжкое преступление. Бонапарты сразу поспешили отречься от дворянского звания и превратились в заядлых якобинцев — исключительно из соображений приспособленчества.[10] Как только революция заколебалась, а звезда Наполеона начала восходить, они тотчас с прежней прытью вернули себе былое богатство и влияние и не успокоились до тех пор, пока не прибрали к рукам многие европейские престолы.
В глубине души император не питал иллюзий относительно своих ближайших родственничков. По крайней мере, уже будучи на вершине славы, он горестно укорял их. «Не думаю, чтобы нашелся кто-то другой, кому так не повезло с родственниками. — произнес он как-то раз тихим вечером в Тюильри. — Положа руку на сердце, следует признать, что Люсьен отплатил мне черной неблагодарностью, Жозеф ведет себя как Сарданапал, Луи — паралитик, а Жером — мот». Затем он потупил взор и тяжко вздохнул: «А вам, милые дамы, самим прекрасно известно, кто вы такие».
Позже, уже находясь на Святой Елене, создавая легенду о Наполеоне — этот подлинный пропагандистский шедевр, вышедший из-под пера потерявшего все в жизни человека, бывший император приложил все усилия, чтобы обелить в глазах потомков свою «династию». И то, что им было рассказано о них личному секретарю Лас-Казу, написавшему впоследствии свою знаменитую книгу «Памятник Святой Елены», стало не чем иным, как насмешкой над его истинным мнением: «Жозеф мог бы стать душой любого общества, а Люсьен — украсить собой любую политическую ассамблею. Жером, достигнув зрелости, стал бы мудрым правителем. Луи располагал к себе и очаровывал, где бы ни появлялся. Моя сестра Элиза обладала умом и силой воли, достойными любого мужчины, ведь ей приходилось проявлять удивительную стойкость, терпя нападки. Каролина умна и способна. Полина, по всей видимости, прекраснейшая из женщин своего времени, всегда была и до конца своих дней будет лучшим созданием в этом мире. Что же касается моей матери, то она заслуживает глубочайшего почтения. Какая другая семья сможет предстать в столь прекрасном портрете? И если отмести в сторону расхождения в политических взглядах, следует признать, что все мы искренне любили друг друга. Я никогда не переставал чувствовать себя в первую очередь братом. Я любил их, и, как мне кажется, они платили мне взаимностью».
Автор данной книги делает попытку показать, что истинные взгляды Бонапарта на семью были гораздо ближе к сказанному в Тюильри, нежели к тому, что было продиктовано Лас-Казу на острове Святой Елены. При всем этом даже самый бездарный из Бонапартов представляет для нас интерес в контексте своего времени. Ведь это был последний раз, когда французская армия была не только способна свергать и возводить на трон суверенов, но и вершила судьбы целых стран. И то, как бедный, ничем не примечательный клан иммигрантов цеплялся за своего могущественного брата и лез напролом в мир коронованных особ и божьих избранников, не говоря уже просто о великих аристократах со всей их геральдикой, не имеет аналогов в истории.
В 1980 году незнатное происхождение превратилось едва ли не в добродетель, и поэтому нам подчас трудно бывает понять, что значило два столетия тому назад быть парвеню. Именно этот малозначительный ныне аспект, эти социальные амбиции, испытываемые всеми Бонапартами, включая самого императора, и придают новое измерение этой удивительной семейной саге.
«Я навлеку на вас все зло, на какое способен».
«Ну кто не пожалеет бедного камергера, который однажды признался, что едва не обомлел, услышав, как Наполеон, сидя в Дрездене за обедом в числе прочих коронованных особ, начал свой рассказ следующими словами: «Когда я служил в чине лейтенанта в полку Ляфер…»?! Ну кто не пожалеет Наполеона, когда тот заявил, будто некоторые из наград были ему преподнесены в Тюильри еще «Во времена короля, моего дяди?!»
В 1768 году светлейшая республика Генуя была вынуждена уступить Корсику Людовику XV, королю Франции. На остров высадилась французская армия, и к середине лета он уже, можно сказать, стал частью Франции.
1769-й стал годом, когда в семье патриота Корсики на свет появилось дитя, нареченное при крещении Наполеоном.
Новое приобретение Франции представляло собой дикий скалистый, бесплодный клочок суши с поросшими лесом горами, где гнездились орлы и где не было других дорог, кроме узких, протоптанных козами троп. Страх перед пиратами североафриканского побережья вынуждал местных жителей селиться в предгорьях, в результате чего поросшие вереском прибрежные равнины казались безлюдными и как будто вымершими.
