Он постоянно носит золотой перстень с бриллиантом в четыре карата, на шее у него — толстая крученая золотая цепь с огромным крестом из платины, который украшен бриллиантом в шесть карат. Он не расставался с этими украшениями и, даже купаясь в море, никогда их не снимал.
Я спросил Бориса, как это он не боится появляться на людях, таская на себе целое состояние. Он засмеялся и указал на приближающуюся к пляжу белую «Волгу».
— Вон, видишь, — сказал он, — катит моя мадам. Она везет мне обед, смену белья, а заодно — смену охранников. Эти, — Борис указал на сидевших поблизости двух громил, которые, в отличие от нас, несмотря на испепеляющее солнце, не снимали рубашек, под которыми бугрились пистолетами кобуры — мне надоели!
Когда подъехала «Волга», я был ошеломлен, увидев, как из нее вышла… Галина Брежнева, которую Буряце за глаза назвал «мадам». Я встречал ее у нас в посольстве на дипломатических приемах и поэтому хорошо знаю в лицо.
Я догадался, что в роли телохранителей, на которых указывал Борис, выступают сотрудники правительственной охраны, приставленные к дочери вашего Генерального секретаря, но я никак не мог понять, что может быть общего между нею, дочерью первого лица великой страны, и спекулянтом «брюликами», каким я знал Буряце.
Возможно, мои размышления отразились на моем лице, потому что Борис поспешил объяснить, что Галина безумно влюблена в него.
— А вообще, — сказал он, — моя мадам — женщина с «заскоками», тем более у нее начался климакс, ведь она на пятнадцать лет старше меня, ей уже почти пятьдесят и она уже стала бабушкой.
— Ну так брось ее, какие проблемы? — сказал я. — Ты же молод, красив, с твоими деньгами, твоей внешностью и умом любая понравившаяся тебе женщина почтет за счастье быть твоей подругой!
Подумав, Борис ответил:
— Видишь эту штуку? — Он сжал рукой висящий на груди платиновый крест. — Это — моя мадам. Тяжело таскать на шее такую дорогую вещицу, но зато прибыльно и престижно… Где бы я ни появлялся с этим крестом, все почтительно расступаются и места, предназначенные для избранных, достаются в первую очередь мне!
На Западе, Курусу-сан, говорят: «Если вы видите, что ваш банкир выпрыгивает из окна десятого этажа, бросайтесь за ним — это прибыльно».
Я руководствуюсь той же логикой. Поэтому, несмотря на все причуды и истерики мадам, я готов пойти за ней в огонь и в воду — куда угодно ей…
Кстати, вот это, — Борис вновь дотронулся до болтающегося у него на груди креста, — я приобрел по настоянию и с помощью мадам. Она толк в таких вещах знает и собирает их…
Знаешь, какая у нее богатая коллекция «брюликов»! Я пристрастился к ним под ее влиянием… Я вообще многим ей обязан. Она меня ввела в такое общество, в которое ни за какие деньги не попадешь: писатели, заместители министров, торговые тузы…
Но все же я очень устал от нее. Ладно бы только ее причуды и скандалы, которые она мне ежечасно устраивает! С ними еще можно мириться… Хуже другое — ведь мне приходится ложиться с ней в постель, ну, ты понимаешь…
Так вот, самое ужасное в том, что когда я по ее просьбе начинаю обнимать и целовать ее в губы, а целоваться взасос она ох как любит! — мне постоянно кажется, что я целую Леонида Ильича… Моя мадам, старея, внешне все больше походит на своего отца…
Да ты и сам это сейчас увидишь, вот она, уже подходит… Ты только присмотрись повнимательнее! У нее же очень грубые, крупные мужские черты лица… А тут еще с возрастом у нее усы стали расти… Недавно я по телевизору увидел, как Брежнев лобызался с Эрихом Хонеккером, ну, ты знаешь, гэдээровский генсек, так меня чуть не стошнило на стол…
Хорошо, что успел до ванной добежать, а то бы опозорился перед гостями…
Короче, когда мне приходится целовать ее в губы, я стараюсь закрывать глаза…
Ты знаешь, мне часто снится один и тот же сон.
Будто бы я в постели с императрицей Екатериной Второй. И лежит она передо мной в чем мать родила с двусмысленной улыбкой на губах, бесстыже раскинув свое крупное дряблое тело на огромной кровати. Я вижу перед собой обвислые, как уши спаниеля, груди, огромный живот, трясущийся, как желе, похотливо раздвинутые ноги. Вижу, как она пальцами, унизанными бриллиантовыми кольцами, расчесывает редеющие волосы на лобке. Она тянется ко мне, напрашивается на поцелуй. Передо мной — стареющая самка, беспощадная при отказе насытить ее похоть, но самка королевской крови, на чьей голове невидимо светится корона.
Я с трудом заставляю себя поцеловать ее напудренную руку и сквозь бьющий в нос резкий аромат духов чую тошнотворный запах тлена, исходящий от ее разлагающихся чресел.
Екатерина Вторая с царственным бесстыдством призывно раздвигает ноги и пытается приподняться на подушках…
И в это мгновение я замечаю, что передо мной никакая не императрица — моя мадам, похожая на кобру, готовую к броску. Я в ужасе застываю у ее ног, а затем опрометью бросаюсь наутек. Мокрый, как мышонок, я мечусь по комнатам дворца, не находя выхода, пока наконец не просыпаюсь от трели будильника…
