О первом из Капетингов, основателе династии, мы не знаем почти ничего. После кропотливого исследования правления Гуго Капета Фердинанд Лот заключил: «Здесь не найдут никакого портрета короля Гуго. Мы ничего не знаем о его облике. Его личность в моральном плане также почти малоизвестна. Так что когда пишут, что oн был благочестивым, врагом роскоши, что он любил монахов и был больше дипломатом, чем воином, то выражают приблизительно то, что вправе сказать. Что же до замены информации фантазией, чтобы нарисовать «блестящий» портрет, то это работа настолько же легкая и забавная, как и детская и тщетная. Мы же хотим нас от нее избавить»[29]. Смиримся же с незнанием того, каким был основатель династии, правившей в течение более трех веков во Франции. Однако позаимствуем у Ф. Лота[30] многозначительное указание, что этот первый капетингский король «стал очень высокой идеей королевского достоинства». И добавим сюда мнение другого историка капетингской эпохи, Ашиля Люшера: «Все указывает на то, что этот великий сеньор, ни облика, ни личной жизни которого мы не знаем, не был посредственностью. Он сумел занять место Каролингов, сохранить захваченное, вести себя свободно и достойно перед лицом папства и Святой Римской империи, без серьезного сопротивления передать корону своему сыну. И не все здесь сделала слепая фортуна»[31].
Роберт Благочестивый знаком нам немного больше благодаря его биографу Эльго. Мы знаем, что он был высокого роста, немного сутулый, немного толстый, с длинным лицом, мягким взглядом и большим — может быть, широким — носом, устами, «сладкими при отдавании поцелуя мира», густой бородой[32].
В моральном плане Роберт предстает перед нами как человек смиренный и мягкий, добродетельный, благочестивый, приветливый, друг бедняков. Мы узнаем, что он, ученик Герберта, был образованным, знал латынь, любил книги и возил их с собой. В общем, если верить его биографу, Роберт был монахом на троне. Естественно, Эльго преувеличивает или, скорее, то, что он нам говорит, относится к концу жизни Роберта, когда, будучи женат на невыносимой женщине, он искал утешения в вере в мире ином, где Констанция Арльская прекратила бы его мучить.
Естественной тенденцией у биографов является резюмирование более или менее четко обозначенных черт облика их персонажа. Но они слишком часто забывают, что их герой — человек, последовательно становящийся юношей, взрослым, зрелым и стариком, если судьба ему дарует такую продолжительную жизнь, которую автор псалмов приписывает среднему человеку. Так, Роберт, родившийся в 970 г., умер в 1031 г., прожив шестьдесят один год. И молодой принц, привлеченный к управлению своим отцом с 987 г., затем единственный король в 37 лет, не был тем же человеком, что и старый король в шестьдесят лет.
Кристиан Пфисте, посвятивший ему исследование, ставшее классическим, признал, что Роберт не был великим человеком «и не заслуживает стоять в одном ряду с выдающимися государями, управлявшими Францией»[33], впрочем, добавляя на следующей странице, что он «занял весьма почетное место в галерее наших французских королей»[34]. Ашиль Люшер, признав, что «во внутреннем управлении своими доменами ему доставало всегда энергии и последовательности», заключает, что «он не был человеком, переходящим от наблюдения к действию. Ему недоставало средств для действия, а еще больше характера и желания действовать. В этих нескольких словах — вся история его правления»[35].
Противоречия между виднейшими историками вовсе не подчеркиваются здесь с хитрыми намерениями. Они лишь доказывают, насколько малоизвестна история этой эпохи, и насколько трудно при слабом свете редких указаний, дошедших до нас и опирающихся исключительно на самих себя, отдать себе точный отчет о политике того или иного суверена, оторванной от длительной эволюции, в которую она включалась.
Скажем только, что Роберт Благочестивый смог до самой смерти продержаться в положении, немного менее неблагоприятном, нем при избрании Гуго Капета. Учитывая обстоятельства, нет повода отрицать заслугу короля Роберта.
С Генрихом I, наследующим своему отцу в 1031 г., мы снова попадаем в потемки. Мы согласны признать его храбрость, но не имеем никаких сведений о его облике или характере[36].
Так что эти трое Капетингов остаются для нас неясными фигурами, действия которых мы не можем определить. И это состояние невозможности, в котором мы пребываем, бедность наших источников, фиксирующих облик этих королей, ведет к тому, что мы приписываем их к личностям менее значительным, чем они были в действительности. Ибо они выполнили трудную и необходимую работу для будущего династии и королевства. Они выстояли; они поддержали принцип монархии и даже идею Французского королевства; и это в то время, когда Франция видела, как на ее территории возникает серия великих и независимых феодальных княжеств и исчезает королевство. Ибо эти княжества хорошо обосновались — с их территорией, много более обширной, чем маленький королевский домен, со своими суверенами, бесконечно более могущественными, чем король Франции. Но королевского домена эти мощные соседи не поглотили; французский король оставался королем и не стал вновь герцогом Франции. Пускай королям помогли обстоятельства, заключающиеся в том, что крупные феодалы не видели опасности, которую представляли Капетинги в будущем, и вместо того, чтобы сплотиться против короля, изматывали друг друга в междоусобных войнах, хотя их интересы диктовали им использовать их против королевства. Но также справедливо и то, что этими обстоятельствами трое первых королей династии сумели воспользоваться. И это немаловажная их заслуга.
Суверен, наследующий им в 1060 г., является представителем династии, которую строже всего судили как ее современники, так и современные историки. Филипп I, толстый человек, которого упрекали в гурманстве, чувственности, алчности и которого папа Григорий VII обличал как тирана, действующего под внушением дьявола, как клятвопреступника и вора, осужден в наши дни за то, что не смог помешать завоеванию Англии нормандцами, союзу герцогства Нормандского с английским королевством, за то, что выказал равнодушие, если не враждебность григорианской реформе[37], за то, что не участвовал в Первом крестовом походе. Но если мы исследуем поближе историю его правления, то должны будем отдать себе отчет в том, что этот толстяк, вопреки своим слабостям и заблуждениям, очень точно почувствовал труд, который предстоял капетингской династии. Он понял, что прежде всего надо, чтобы король был хозяином у себя, в своем личном домене, чтобы стать им в королевстве. Именно с его правления берут начало действия, посредством которых феодальная вольница домена была приведена к повиновению, к подчинению, позднее ставшему службой королевству. И в речи, которую вкладывает в его уста Сугерий, когда заставляет его говорить своему сыну, принцу Людовику, будущему Людовику VI Толстому, по поводу башни Монлери, аннексированной по ловкому браку между Елизаветой, дочерью Ги Трусселя, сеньора де Монлери, и принцем Филиппом, одним из сыновей короля от брака с Бертрадой де Монфор: «Ну, сын мой, храбро охраняй эту башню, причинившую мне столько неприятностей, и состарившую меня»[38], мы находим, на наш взгляд, что столь опороченный король был озабочен тяжким трудом, возложенным на него.
Равным образом очевидна опасность, которую представлял и его великий нормандский вассал, которому он не мог запретить расширять за счет Англии свои владения, будучи еще под опекой во время экспедиции Вильгельма Завоевателя в 1066 г. Если он и не смог помешать присоединению Нормандии к Англии, то, по крайней мере, был инициатором политики, закончившейся победой Капетингов и заключающейся в использовании раздоров в королевской семье за Ла-Маншем. Он подталкивал и поддерживал Роберта Куртегеза[39] сначала против его отца — Вильгельма Завоевателя, а потом против брата — Вильгельма II Рыжего, как после него Людовик VI будет использовать Вильгельма Клитона[40], и как позднее Филипп-Август воспользуется Ричардом Львиное Сердце против Генриха II, а Иоанном Безземельным против Ричарда.
