…В средних рядах салона кто-то давится надрывным, сухим кашлем. Я пытаюсь сообразить, где это, но Мира уже поднимается и плавно летит туда.
Мира красавица. Она у нас танцы преподаёт. Она, кажется, всю жизнь танцевала, поэтому даже ходит как балерина. Сейчас на себя не похожа — губы тонкие, веки припухли, будто плачет, и глаза круглые, большие. Кажется, куда-то внутрь себя смотрит, будто чем-то очень сильно испугана, только старается держаться… А обычно она общительная и приветливая, даже с такими, как Уильям. Большинство девчонок её боготворят. Её близняшки лежат обнявшись рядом с ней; они, кажется, только в этом году в школу пошли…
…Я медленно соображаю и борюсь со сном. На лбу испарина, футболка вся прилипла к коже — у нас тут как в бане, чёрт её дери! Пальцы холодные и плохо слушаются. Воздух уже явно сильно отравлен… В конце салона опять кто-то хрипит, и Эмма проплывает надо мной, направляясь туда. Она тоже в другом мире, где-то не здесь: смотрит, а будто не видит, взгляд какой-то внутрь себя. Губы кусает постоянно, и пальцы дрожат, я заметил. Да и Джек тоже; я столкнулся с ним недавно, когда вместе укладывали двух пацанов — зубы стиснуты, желваки на скулах играют. Весь как будто готовится к чему-то очень важному. Что это с ними? За малышню волнуются, это понятно. Но как-то странно всё равно…
…Просыпаюсь, оглядываюсь. В салоне темно, горят две-три аварийных лампочки. Вокруг звуки тяжёлого дыхания, дети ворочаются и сопят… Включаю телефон. И холодею, несмотря на жару: два графика сомкнулись полностью. Зелёного зазора между ними больше нет.
Никакой особой реакции, как я ожидал. Будто пофигу всё — помирать, так помирать. Наверно, я уже так наглотался этой отравы… А может, оно и лучше: просто заснуть, и всё?! Чтобы без мучений… Да, так лучше было бы. Только вот Юлька… Чёрт, почему так горько, а?…
…Опять выплываю из забытья — телефон вибрирует на запястье, хочет что-то сказать. Вот уж вовремя! Не всё ли равно? Прохладный женский голос тихонько в ухо: «Вакуумирование входного шлюза…» Мысли тягучие, как смола: в шлюзе-то был воздух! И кто-то догадался его стравить обратно в салон! Ну, может быть ещё немного протянем. А что там на графиках? А на графиках тонкий промежуток, только не зелёный, а красный! Значит, вездеходы не успевают, уже совершенно точно не успевают! Почему же отрицательная динамика?… Герметик, что ли, продолжает цементироваться, у него есть какие-то остаточные процессы… Наплевать, неважно теперь. Кажется, дети вокруг уже начали терять сознание. Мы с Юлькой чуть повыносливее из-за возраста, ещё держимся… Юлька, эх, как же всё-таки тоскливо!..
Опять вибрация на запястье и женский голос в ухо: «Открыта внешняя дверь шлюза…» Прикольно. Кто ещё такое придумал, зачем?… Внешняя дверь…
И я рывком полностью прихожу в себя. Что?! Открыта чёртова внешняя дверь?!..
Я в холодном поту, в полном, кристальном сознании медленно поднимаюсь с пола — и натыкаюсь на взгляд Юльки. Она внимательно смотрит на меня.
— Я сейчас… — лепечу я невинным голосом. — В туалет…
И лечу в конец салона. Двадцать две тысячи чертей, только не это! Все святые угодники, какие есть, только бы не это! Что я там сейчас увижу, долбанный ты, распротраханный Энцелад с твоими гейзерами!..
Мембрана в полу открывается, и я ныряю головой вниз. От самого люка смотрю на круглое контрольное окно на внутренней двери шлюза. Наружная дверь открыта настежь, просто настежь! Она косо освещена резким солнцем. Ещё там видно близкий горизонт, серые ледяные торосы, чёрные скалы… Чёрное небо…
Сзади щёлкает мембрана. Я оборачиваюсь.
Юлька спускается так же, как и я, и круглыми глазами смотрит на окно. Я загораживаю его спиной и раскидываю руки:
— Юлька, стой!
— Отойди! Дай посмотреть!
— Не дам! Отойди, не надо! Юля, пожалуйста, не надо! Не подходи! НЕ СМОТРИ ТУДА!!
— Отойди, отойди, придурок!.. — она вцепляется в меня, я хватаю её в охапку и оттаскиваю подальше от двери. Она бьётся, кричит, царапает мне лицо, кусается (больно между прочим!), но я прижимаю её к бугристой, чёрной стене.
— Отцепись, убери руки! Ай! Не хватай меня, вот тебе, убери, гад!..
— Юлька, пожалуйста, не надо туда! Не смотри…
Мимо нас кто-то пролетает, и я оглядываюсь. Уильям, прямо от люка — к двери, и смотрит в окно. Долго смотрит. Потом оборачивается…
Такого лица я никогда не видел. И надеюсь, больше не увижу. Это так страшно, что я даже Юльку отпускаю! Её, правда, уже не нужно держать. Она сползает по стене с глухим женским воем, вся в слезах, размазывает их по щекам и задыхается.
— Ну что?!.. Ну что, мразь, ты всё понял?! — какой-то клёкот пополам с бульканьем вылетает из её глотки. Она плюётся словами в лицо Уильяму, а капельки слёз разлетаются и медленно падают на пол. — Ты всё понял, а?! Весь этот ваш разум, вся ваша эволюция, скоты!.. Нам на*уй не нужна такая эволюция! Вам нужна, так и валите подальше от Солнца, подальше от нас!
— Юля, замолчи, не надо…
— Ты будешь жить триста лет, а потом сдохнешь, не понимая, зачем жил! И никто из вас, биороботов, не поймёт! Тебе вот это, — она тычет рукой на дверь, — даже в голову не пришло! Какой же ты человек?! Вы все нелюди без сердца, разве не ясно?!..
— Замолчи! — я трясу её за плечи, но она не унимается, она уже не с собой.
— Ты не понял разницу между нами и вами? Да вот она, разница! Мы умираем, чтобы жизнь продолжалась, а вам зачем жизнь?! Ты даже повеситься не можешь, гад, в этой гравитации!..
— Заткнись! — я ору и хлещу её по щекам ладонями. — Прекрати истерить, заткнись сейчас же, воздуха мало! Юлька! У нас с тобой дети, забыла?! Если тебя развезёт, что я делать буду один?!
Оплеухи, кажется, приводят её немного в чувство. Она прямо на глазах приходит в себя, хотя и продолжает подвывать. Мелко, быстро кивает («да-да, мол, поняла, конечно!»), вытирается рукавом.
— Вот так, — я тоже выдыхаю, перевожу дух. — Хорошо. Иди наверх. Мы, наверно, всех разбудили. Иди, успокаивай их, я сейчас…
Она поднимается с пола, спешно стирает остатки слёз и лезет к люку. Мембрана открывается.
Я поворачиваюсь к Уильяму.
Он сидит на полу, подвернув ноги, как брошенная кукла. Это лицо, которое я теперь никогда не забуду… Слышал ли он хоть что-нибудь из того, что кричала ему Юлька? Неважно, сейчас это неважно.
— Билл, ты должен идти наверх. Ты слышишь меня?
Ответа нет. Он как будто умер, только пот струйками течёт по вискам. Я хватаю его за плечи и несколько раз что есть силы припечатываю об дверь:
— У тебя есть сын! Проснись, сволочь, у тебя есть сын! Ты ему нужен, иди наверх!
Это, кажется, действует. Уильям переводит на меня круглые, как пуговицы, омертвевшие глаза:
— Да… Да-да! Я… да, я… иду. У меня сын… Я сейчас иду!
Он начинает кивать и возиться на полу, подбирая ноги, чтобы встать.
Я бросаю его, и сам плыву вверх по лестнице к люку. У меня кружится голова, я задыхаюсь. Мы сожгли много воздуха, чёрт, слишком много!.. И целая орава детишек нам с Юлькой на двоих! Их сейчас надо как-то успокаивать, и при этом бодренько улыбаться. Близняшки, Ванька, Саманта… И что я им скажу?! О боже, что я им скажу?! Будь ты проклят, ледяной Энцелад!
