При этих словах Ушаков встрепенулся, раскрыл рот, но Игорь не дал ему говорить:
— Ты слушай, слушай! Я говорю: от вас самих все будет зависеть. Если добровольно явитесь в милицию, чистосердечно во всем признаетесь — отпустим вас по домам. До суда, конечно, под расписку. А как начнете лажу пороть — рассадим по разным камерам в интересах следствия, и тут уж другой пойдет разговор… Ты меня понял?
Ушаков тяжело дышал полураскрытым ртом, в горле у него что-то булькало, а глаза затравленно бегали по разбросанным на столе кассетам, словно искали в них спасение.
— Ты меня понял, Женя?
Лицо Ушакова горестно сморщилось. Он едва заметно кивнул.
— Значит так, — Игорь поглядел на часы. — Все случаи ваших разбойств, как я сказал, разбирать пока не будем. Но по одному эпизоду уточнения требуются безотлагательно. Потерпевший находится в реанимации, в очень тяжелом состоянии, и врачам, чтобы его спасти, надо знать, что такое вы с ним сделали. Ты хорошо помнишь, что было в ночь с одиннадцатого на двенадцатое августа?
Ушаков вздохнул-всхлипнул и сглотнул комок. Поморгал.
— Я по числам плохо ориентируюсь…
— Столько народу побили, что уже не помнишь, кого и когда? Во дворе школы.
— Во дворе школы? — Ушаков уперся кулаком в лоб и стал вспоминать: — Что-то было такое… Кого-то, кажется… Может, и…
— «Кажется», «может» — так, старик, у нас с тобой дело не пойдет! — сердито оборвал его Игорь. — Отвечай быстро и четко: было такое?
Ушаков со всхлипом втянул воздух в легкие.
— Ну было.
— Глянь сюда! — Игорь показал ему паспортное фото Полунина. — Узнаешь?
Ушаков опасливо покосился на фотокарточку, затем подался вперед и всмотрелся в лицо замершего перед аппаратом человека с длинными, до плеч, густыми волнистыми волосами.
— Может, и наш, — признался Ушаков без особой, впрочем, уверенности.
— «Может» или точно ваш? — потребовал Игорь полной определенности.
— Ну, был такой… — подумав, ответил с глубоким вздохом Ушаков.
— Ладно, мы вот что сделаем, — сказал Игорь. — Школа недалеко, давай-ка сходим туда. На месте ты скорее вспомнишь, что и как было.
— Ну, и как вы оказались во дворе школы? — спросил он, когда с Уральских рабочих свернули на улицу Индустрии.
— Вон там арка, — показал Ушаков пальцем.
Прошли через арку, затем пересекли двор жилого дома. Неширокая тропинка вывела их к спортивной площадке, за которой виднелось длинное одноэтажное здание школьных мастерских с высоким крыльцом.
У торцовой стены мастерских Ушаков нерешительно остановился.
Справа, на некотором отдалении, высилась темная молчаливая махина школы, впереди едва просматривалась какая-то хозяйственная постройка, угадывался забор, подле которого вырисовывался силуэт частного гаража, а перед ним — та самая яблоня.
Еще совсем недавно ярко светившая луна спряталась за грозовыми тучами, которые набежали внезапно и уже закрыли все небо. Где-то на западе посверкивали молнии.
Взгляд Ушакова зацепился за силуэт ближней яблони.
— Уже горячо, — поощрительно кивнул Игорь.
— Нет, — засомневался Ушаков и прошел вперед. Оглядел асфальтовую полосу между боковой стеной мастерских и линией яблонь. — Тут вот он стоял, на асфальте. И… Ну, как будто не знал, куда ему надо.
— А вы подскочили к нему и стали избивать?
Ушаков помотал головой.
— Не сразу. Сперва Никола к нему подошел, Северцев. И… Ну, сперва он попросил закурить, а потом уж ударил.
— А дядька, что, не дал ему закурить?
— Нет. Вообще-то я не слыхал, что он сказал. Я далеко стоял.
— Начинал кто, Северцев или ты?
— Никола! — сказал Ушаков. — Он всю дорогу лез вперед!
— Не скажи! На меня, например, первым кинулся кто-то другой.
Ушаков смущенно засопел. Немного подумав, объяснил:
— Потому что в этот раз его не было. Еще в то воскресенье уехал.
— Сразу после субботнего налета? И куда, интересно?
— На Кубу, что ли.
— Куда-а?!
— У него там бабушка умерла. Он на похороны поехал.
— Ладно, — Игорь махнул рукой. — Теперь этот, который метр с кепкой… Как его фамилия?
— Паклин. Ваня Паклин.
— А четвертый?
— Рудик Худобин.
— Значит, мужчина упал на колени, — продолжил Игорь разговор. — Кто накинул ему на шею удавку?
Ушаков дольше обычного разглядывал свои кроссовки.
— Ну… Никола зашел сзади… — он опять надолго замолчал, затем все же попытался закончить начатую фразу: — И это… Это… — однако дальше никак не выговаривалось.
— Накинул ему на шею удавку и стал душить, — подсказал Игорь. Чем же душил Северцев мужчину?
— Руками… Нет, этим… Этим… и наконец разродился: — Бинтом!
— Так, все верно, — поспешил согласиться Игорь. — Одно только неясно: откуда у него взялся бинт?
— Ну, он… Это…
— Кончай мямлить! Говори понятно!
— Ну, он еще дома руку себе перебинтовал. А тут бинт размотался, он и…
— Что у него было с рукой?
— Ничего. Просто перебинтовал. Ну… Иногда можно повредить руку. Когда бьешь. Если по чему-нибудь твердому.
— Понятно, — сказал Игорь. — А потом куда бинт девался?
— Ну, Никола его бросил.
— Куда? Может, на яблоню закинул?
— Ну, может. Наверное.
— Так, бинт Северцев закинул на яблоню. А что мужчина?
— Он лежал. Ну, не совсем, мы его посадили.
— Куда посадили? Покажи место.
Ушаков покрутил головой и, наконец, остановил взгляд на крыльце мастерских.
— Тут, кажется…
Такой ответ Игоря не удовлетворил.
— Точно помнишь, что у крыльца? А может, вы его под яблоню посадили?
Подумав, Ушаков согласился:
— Может, под яблоню.
— И он что, хрипел?
— Ну, сперва хрипел. Потом стал получше дышать.
— Когда уходили, он сидел? Или как?
— Сидел. Может, потом лег.
Светало. Игорь переписал адреса остальных подростков и напоследок строго-настрого наказал Ушакову: чтоб в девять утра, как штык, был в милиции.
— Спросишь Горелова.
По дороге к дому его стали одолевать сомнения: надо ли было отпускать парня? Может, следовало позвонить Горелову, поднять с постели и доложить о задержании «ковбоя»? Скромненько так: дескать, случайно все вышло.
Но что сделано, то сделано. Придет Ушаков, никуда не денется. Может, и Коротышку с собой приведет. Ведь они не знают, что у ментов против них ни свидетелей нет надежных, ни улик, а их жертва тоже ничего уже не сможет сказать.
Самое умное, что сейчас мог сделать Игорь — это прийти домой и минут сто двадцать покемарить. А будет день — будет и пища.
Не успел Горелов явиться утром на дежурство, как тут же выехал по сигналу на квартирную кражу. Игорь вошел уже в опустевший кабинет. Сидя за столом, он некоторое время стоически боролся с одолевавший его дремотой и, в конце концов, не заметил, как погрузился в тяжелый полусон-полубред: ему казалось, что он продолжает бодрствовать, только почему-то уже не в кабинете, а в какой-то грязной забегаловке, за столом, уставленным пустыми пивными кружками, а напротив него сидит Ушаков в обнимку с Танюшкой, скалит зубы, а Танюшка все повторяет и повторяет как заведенная: «Хорош!.. Хорош!..». И голос у нее грубый, прокуренный.
Кто-то тряс его за плечо.
— Хорош!.. Хорош!..
Игорь поднял голову и с трудом разлепил глаза. Увидев Горелова, спросил:
— Сколько времени?
— Четверть одиннадцатого. А ты чего это в субботу приперся? Дома, что ли, не спится? Мне ты пока не нужен.
Игорь поднялся из-за стола и провел по лицу ладонями.
— Все спокойно? — спросил он. — «Ковбои» больше не возникали?
— Пока нет, — ответил Горелов и не удержался, подколол стажера: — Пережидают, пока ты не устанешь их ловить.
— А!.. — отмахнулся Игорь. — У тебя все шуточки.
Домой он отправился в полном расстройстве чувств. А буквально через несколько минут после того, как он покинул здание милиции, Горелову позвонили из дежурной части:
— Тут парень тебя спрашивает!..
Высокий, превосходно сложенный, одетый в «фирму», Ушаков мог бы послужить фотомоделью для обложки какого-нибудь молодежного журнала, если бы не напряженное, тоскующее выражение лица, не закушенный край нижней губы и не пугливо бегающий взгляд голубых, опушенных белыми ресницами глаз.
Профессиональным нюхом Горелов сразу почувствовал (хотя и боялся поверить такой неожиданной удаче), что перед ним топчется собственной персоной тот самый «ковбой». Ни о чем не спросив парня, словно боясь спугнуть наваждение, молча кивнул, приглашая следовать за собой.
Когда вошли в кабинет, парень опустился на стул перед столом оперативника. Бескровные губы его дрожали крупной дрожью, словно после купания в проруби, и рот кривился, некрасиво расквашиваясь. Тоскующий взгляд шарил вокруг, не задерживаясь ни на одном предмете, а пальцы опущенных на бедра рук конвульсивно сплетались и расплетались в ускоряющемся темпе.
— Ну-ну, старик, расслабься! — дружелюбно посоветовал ему Горелов. — Ты ж, поди, не новичок в спорте, знаешь, как это делается. С чем пришел-то?
— Я это… — Ушаков с трудом разлепил губы. — Признаться…
— Ну и правильно! — одобрительно покивал Горелов. — Давай рассказывай — сразу полегчает. Хорошо, что сам пришел, это тебе зачтется. Ну, не знаешь, с чего начать? Давай я тебе помогу для разгона. Объясни мне, как это вы ни с того ни с сего решили отрабатывать приемы на прохожих?
— Мы сперва друг на друге, — просипел Ушаков и откашлялся, прочищая горло. — Учились.
— С тренером занимались?
— Ну, как… Северцев… Он в прошлом году ходил в секцию карате… Учил нас приемам.
— Значит, друг на друге сперва?
— Ну да!
— А на прохожих как перешли?
— Потом. Ну, как это?
Горелов понятливо покивал:
— Само собой вышло?
— Ну да…
«Самый первый раз это было в конце июля, числа не помню. Мы сидели и слушали музыку. Около часу ночи у нас кончились сигареты. Северцев предложил пойти „бомбить колдырей“. Мы так называли пьяных. На углу улиц Уральских рабочих и Стахановцев увидели одного такого. Подошли, попросили закурить. Он дал нам по сигарете и пошел к универсаму, а мы — за ним. Услышав шаги, мужчина остановился и повернулся к нам лицом. Северцев с разбега ударил его ногой в живот. Мужчина упал, но тут же поднялся и прижался спиной к стене дома. Северцев нанес ему серию ударов в лицо. Кулаками. Мужчина закричал: „Ребята, за что?“. И какая-то женщина закричала на нас из форточки. Северцев успел еще только раз ударить мужчину, как в окно первого этажа кто-то громко застучал. Мы отбежали за угол и решили больше не трогать этого мужчину, потому что Северцев успел забрать у него полпачки сигарет.
