Сознание медленно, как разбухший в речной воде труп, всплывало к забрезжившему свету, перекачивалось на волнах лениво, и Олег подумал: это был сон. Могила, полная хлеба, и шевелящаяся серая масса, облепившая карбюратор.
Он даже улыбнулся облегченно своим мыслям. Он дома, нежится в постели. Варюша спит рядом. Сегодня выходной, и можно поваляться до десяти. Пожалуй, завтрак он приготовит сам, а позже они займутся любовью…
Чертова деревня и двоюродный брат Вари — обычный кошмар, ведь они обсуждали накануне поездку, и…
Олег нахмурился, пытаясь понять, умерла ли Варина тетя в реальности, или это тоже часть сновидения. Разум неумолимо стремился к свету, к поверхности, и тревога охватывала его.
Постель слишком жесткая. Деревянная, в занозах…
Олег разлепил веки.
Он лежал на полу, на неструганых досках. Чужая комната будто бы шевелилась, зыбко выгибались стены. Такой эффект создавало желтое, льющееся с широких подоконников сияние. Свечи, целый лес свечей, тонких, толстых, длинных, приземистых.
Кривящийся зев печного шестка словно нашептывал: не сон, нет. Вы действительно застряли в богом забытой деревне, и кое-кто вовсе не желает вас отпускать.
Затылок саднило. Причина, по которой он очутился на полу, вырисовывалась за дымкой и внушала страх.
Ночь льнула к окнам. В стекле отражались пляшущие огоньки и растерянный мужчина.
— Милый?
Варя выпрямилась на постели. Кажется, была тоже удивлена, что, вопреки планам, они заночевали в Рябиновке.
Старомодная кровать скрипнула, Варя, поправляя помятую одежду, приблизилась к своему жениху. Припухшие ото сна глаза зафиксировались на свечах.
— Это ты зажег?
— Нет, — хрипловато ответил Олег, — твой брат, Коля, он…
Разрозненные воспоминания сложились в картинку. Серые тельца, облюбовавшие двигатель. Олег пятится от машины, и что-то тяжелое впечатывается в череп.
Пальцы ощупали шишку.
— Вырубил меня, — мрачно подытожил Олег.
— Что? — часто заморгала Варя, — Почему?
— Наверное, потому что он псих.
— И как долго мы спали?
Сыпля вопросами, она продолжала таращиться на свечи. В горнице пахло чем-то кислым, прогорклым. Простыни сохранили отпечаток Вариного тела. Кирпичная громада печи нависала сбоку. Был еще пыльный стол, уродливый сервант с сервизом и фотографиями, чьи уголки перечеркивали траурные ленты. Репродукция Шишкина. Неуместный портрет Есенина. Крестьянский поэт был каким-то одутловатым на картине, спившимся, умершим.
— Ты — часов пять, — буркнул Олег. — Телефон разряжен.
Он нашел выключатель, поклацал. Никакого эффекта. Еще бы. Из люстры выкрутили все лампочки.
— И мой. — Варя опустила мобильник и, кажется, теперь по-настоящему проснулась. Испуганный взор заскакал по комнате.
— Он что-то сказал тебе?
— Да. Чистая галиматья.
По стенам метались гротескные тени. За окнами полыхнула молния, загремело. Варя сжалась боязливо.
— Я же говорила!
Он хмыкнул. Хмыканья иногда защищают от безумия.
…Варя спала, свернувшись калачиком, закрыв ладонью свое хорошенькое личико.
Есенин наблюдал, как Олег потормошил невесту. Без толку.
Неужели она так много выпила на поминках?
Поминки… дубовые столы во дворе. Чудные жители полупустой деревушки. Рябиновцы? Рябинчане? Кроны деревьев нахохлились над жующими людьми. Ни облачка на небе.
Они должны были отобедать и возвращаться домой. Как договаривались, как просила Варя.
Зачем их рассадили порознь? Был ли в этом злой умысел?
Курносая внучка бабы Оксаны выносила из хаты яства. Пюре, каши, свинина. Плескалась водка в штофах. Варя пригубливала коньяк. Ее то и дело заслонял рябой старикашка. Олег трижды отнекивался от алкоголя:
— Да за рулем же я.
Варин брат сидел во главе стола, туманная улыбка играла на тонких губах. Точно не он утром похоронил мать.
— За мамку мою! — воскликнул он с излишней лихостью. — Земля тебе пухом, мамуль, корми зверей небесных.
— Корми от пуза, — вторила баба Оксана.
Зазвенели вилки, зачавкали беззубо старицы. Олег пил компот из сухофруктов и жевал мясной пирог. Перед глазами стояло сельское кладбище, кресты и надгробия. Аромат цветов, меда. Обошлись без попов.
— Жарко, — пожаловалась Варя.
— Пекло, — отозвалась баба Оксана. — Мы еле дотянули, чтобы Маланью двадцать седьмого похоронить.
— Почему именно двадцать седьмого? — вклинился в беседу Олег.
— Так она же подарки боженьке передаст, умаслит его!
Варя покосилась умоляюще: не смейся. Она, очевидно, смущалась из-за того, что не плакала на похоронах, ни слезинки не проронила.
Яма под крестом… гроб опускают с помощью расшитых полотенец-рушников. Водитель УАЗика приносит мешки и вместе с могильщиками начинает ссыпать содержимое в яму. Сухари — поразился Олег. Куски черствого хлеба ровным слоем покрывают крышку гроба. Могила наполняется крошевом на треть.
— А это зачем? — спросил тогда Олег.
— Тоже традиция, — шепнула Варя, — чтоб не голодала душа.
Олег восхищен. Друзья не поверят: закапывание мертвеца хлебом…
На хлеб полетели комья земли.
Уминая пирог, Олег размышлял над всем, что успел увидеть в Рябиновке. Его не оставляла мысль: почему, при таком навязчивом упоминании бога, местные являются типичными язычниками? И баба Оксана, и Варин брат, и дед, что монотонно жалуется на безработицу. Птицефабрику, дескать, продали масложировому комбинату, рабочих мест мало, зарплата мизерная.
Варя расспрашивала соседку: болела ли тетя?
— А кто не болеет? Болела, сердечная, а нынче на облачке с Христом…
Олег не заметил, как тетю Оксану сменил Коля. Он все подливал сестре коньяк и шептал на ухо, а она мрачно слушала и кивала…
В пять Варя удалилась в дом. Через десять минут Олег забеспокоился, извинился и пошел следом. Тенистые коридоры. Веющие сквозняком закоулки. И Варя спит в кровати своей тетушки.
— Притомилась с дороги? — Коля подкрался беззвучно, и Олег едва не ойкнул. В голосе Вариного брата ему мерещится сарказм. Словно он был единственный в Рябиновке, кто не понимал смысла очень смешной шутки.
— С коньяком перебрала. — Олег старался придать голосу обвинительные интонации. Он видел, как активно Коля потчевал сестру коричневым пойлом.
Обычно на вечеринках Варя ограничивалась парой коктейлей. А выпив больше нормы, что случилось всего дважды за год отношений, не засыпала, а бежала к унитазу.
Мысль о снотворном придет позже.
— Пусть отдыхает. — Коля поманил на улицу. Внимание Олега привлек утыканный свечами подоконник.
— Это не спасет, — тихо промолвил Варин брат.
От ударов грома вибрировал настил.
— Ты бросила меня с этой… — «с этой деревенщиной», едва не сказал он. — С этими людьми.
— Не понимаю, что случилось, — потупилась Варя.
— Ладно. — Он замер на пороге горницы, прислушался.
— Что было потом?
— Мы ели. Все начали расходиться в шесть. И я хотел разбудить тебя и слинять.
— Почему не разбудил?
— Разбудил. Почти. Ты сказала, что готова уезжать. Помнишь?
Варя помотала головой. Из-за освещения ее лицо было желтым, как у лежащей в гробу Маланьи.
— Я собирался подогнать автомобиль. Но там был твой брат…
В памяти зазвучал вкрадчивый голос:
«Ночевали бы».
Соседи уже рассосались, в вытянутом дворе остался только Коля. Но Олегу отчего-то казалось, что свидетелей здесь гораздо больше, что из-за деревьев или с самих деревьев за ним наблюдают…
— Я уже говорил. — Уставший после суетливого дня, он не маскировал раздражение.
Сумерки сгущались, а с ними пришел гром. Все, как пророчила Варя.
— Хорошая она девочка, — сказал Коля, кивая на окна дома, вспыхивающие в такт с небосводом. — Повезло тебе.
Если бы не узкий разрез глаз и колючий взгляд, брат был бы точной копией Вари. Даром, что они двоюродные. Подбородок, скулы, нос…
— Я знаю.
— А про другого ее жениха знаете? — В зрачках Коли затанцевали глумливые искры.
— Другого?
— Горобыный ее себе забирает, вот как. — Широкая улыбка обнажила тесный строй зубов, и Олегу стало не по себе. — Думаешь, сегодня поминки были? — Коля ухмыльнулся весело. — А это свадьба, друг. Варюшку мою с Горобыным повенчали.
— Вы пьяны, — процедил брезгливо Олег. Он утешал себя тем, что вскоре покинет Рябиновку навсегда.
И ошибся.
«Они сломали автомобиль. Стукнули меня по затылку. Сволокли в дом». Злость закипала.
Коридор озаряло желтоватое мерцание. Свечи горели в боковых комнатах.
— Прости, но я намереваюсь расшибить твоему кузену башку.
— Лучше давай просто уедем.
«Интересно, на чем?»
Он еще не сказал ей про автомобиль. Про шевелящиеся тушки под капотом.
«Как это возможно?»
Ответом был гром.
…«На следующем перекрестке сверните направо», — ориентировал голос навигатора.
— Там, за очистительной станцией, — привстала с сиденья Варя.
Держалась она стойко. Солнце развеяло сумеречные мысли, безоблачное небо раскинулось над равнинами и урочищами. И не было ничего, кроме желтых полей и голубых небес — государственный флаг, с морщинкой серой трассы на полотнище.
Вовсю работал кондиционер; снаружи уже воцарился жаркий июльский день, и кругозор был подернут маревом.
Олег, почти коренной москвич, не уставал нахваливать пейзажи.
Автомобиль съехал с шоссе, поплыл по вертлявому притоку асфальтовой реки. О лобовое стекло расшибались бабочки. Ивы мели пыль густыми космами. Вдоль дороги созревали подсолнухи.
Олег вспомнил собственную юность, каникулы, уютную деревушку под Курском. Бабка пекла блины, дед учил управлять мотоциклом. И никаких чертей…
Рябиновка — от названия становилось сладко во рту, словно пригубил домашнюю настойку.
«Тойота» поравнялась с окраинными избами, глинобитными, крытыми красной черепицей. Покатила по главной улице. Почтамт, сельпо, футбольное поле, тумба-постамент, раскрашенная этническим орнаментом.
— Ленина снесли, — сказала Варя, — больше ничего не поменялось.
Деревня оказалась крупнее, чем Олег предполагал. И безлюднее. Мелькнул мальчуган за штакетником. Пастушка повела на луга коров.
— Все в города бегут, — сказала Варя, хмурясь.
Машина пересекла надежный деревянный мост. На берегу быстрой речушки обосновались рыбаки.
Осока, сорняк, гнезда аистов на телефонных столбах. Песья перебранка, звон цепи. Дальше дорога ныряла в балки и круто ползла по холмам. На противоположном своем конце улица ожила. Группа старух топталась у немытого УАЗика. Курил, сплевывая в лопухи, белобрысый водитель. Старухи, на вид пыльные, как головки подсолнухов, в глухих платьях и черных косынках, проводили иномарку подозрительным шушуканьем.
— Нам сюда. — Варя стиснула кулачки.
«Тойота» затормозила около оврага. Из распахнутой калитки звучали приглушенные голоса.
— Я с тобой, — сказал Олег.
Девушка вдохнула полной грудью и выдохнула.
— Знаю, любимый.
Сдержано, как подобает на похоронах, они поприветствовали старух. Те заворчали, здороваясь. Точно заскрипели колодезные вороты.
Перед гостями простирался длинный двор. Олег взял спутницу за руку, и они пошли по примятой траве мимо сарайчиков, курятника, мимо задрапированного полиэтиленом трактора.
Тропка вела к большому, затененному рябинами, дому. Дюжина старух и несколько старичков крутились у водруженного на колченогие стулья гроба. Варя сдавила крепче руку Олега, потом отпустила, зашагала к покойнице. Маланья лежала на шелковых подушках, подставив выпуклые веки солнечным лучам.
«Смерть, — подумал Олег, — дело осеннее. Летом смерть нелепа, неуместна».
Варя взялась за бортик гроба, поправила без надобности косынку тети.
Старушки притихли, посторонились. Посеменила к новоприбывшим худощавая женщина с черными усиками на верхней губе.
— Варвара!
Лицо Вари просветлело.
— Бабушка Оксана!
— Варвара, кровинушка. — Женщина чмокнула Варю в лоб. — Маланья радуется, глядя с облачка на тебя. Як выросла, ба! Гарна яка! — Пальцы бесцеремонно ущипнули Варю за щеку, — А це — муж твой? — Бабушка Оксана причмокнула. — Красавец.
— Будущий муж, — уточнил Олег.
Стоя среди сельчан, он уловил едва ощутимый аромат, сладкий гнилостный запашок, и задался вопросом, пахнет это от живых старух или от мертвой, залежавшейся на жаре?
Жирные мухи роились над двориком, их отгоняла от покойницы очень толстая дама в бронзово-рыжем парике.
— Ох, Варвара, ты христосуйся с титкой, а я Колю поклычу.
Варя наклонилась к гробу. Старухи следили, словно она была студенткой, сдающей экзамены, а они — строгими экзаменаторами. Олег косился на крыльцо дома. Прошла минута, и из сеней выбрался поджарый брюнет в костюме с чужого плеча.
— Ну, здравствуй, сестричка.
— Привет. — Не зная, куда деть руки, Варя накручивала на пальцы волнистые пряди. Улыбка искусственная, как интонации GPS-навигатора. С братом она не обнялась, не поцеловалась. Расстояние между ними вместило бы гроб целиком.
— Получила, стало быть, весточку, — сказал брюнет. — Я бабы Оксаны внучку попросил отыскать тебя.
— Познакомься, Коль, — Варя словно желала скорее переключить внимание брата на кого-то другого, — мой жених…
— Примите соболезнования. — Олег пожал шершавую кисть мужчины.
На лбу Коли багровел необычный шрам, будто отпечаток птичьей лапы, пацифик без кружка.
— Принимаю. — Коля хлопнул в ладоши. — Прощайтесь пока, я с водителем поговорю.
Варя, задумчивая, смотрела на покойницу, и Олегу хотелось прочесть ее мысли. Подходили старухи, глядели, кивали, понимая о смерти больше городских, иногда что-то говорили мертвой Маланье. Олег расслышал:
— Ты уж там замолви словечко за нас.
Плюгавый старичок подхромал, ведомый внуком-подростком.
— Скажи, Маланья, не воровал я зерно.
Следом приблизилась толстуха.
— Горобыному скажи, чтоб нас не чипал.
«Горобыный… — подумал зачарованно Олег, — две тысячи семнадцатый год, а у них — Горобыный»…
Но в процеженном горящими огарками полумраке ему было вовсе не смешно. Слишком много совпадений. Гроза без дождя. И под капотом… ты же помнишь… за миг до удара.
Воробьи. Не меньше двух десятков. Черные глазки буравят человека.
«Прекрати!»
Он поймал прохладное запястье невесты.
— Слушай. Твой кузен не хочет, чтобы мы уезжали. Машина повреждена, скорее всего. Попробуем выйти к трассе и остановить попутку.
Варя оторопело кивнула.
— Что ему надо?
Из забытья, как ботинок вслед за утопленником, всплыл обрывок беседы.
Олег шел к «тойоте», Коля подбоченился у крыльца. Закурил и смотрел с теплой улыбкой на прислоненную к штакетнику лопату. Не ею ли он?..
Сбавив шаг, Олег вдруг спросил:
— Где вы были шесть лет?
Коля глубоко затянулся и выпустил дым в сумерки. Почудилось, что глаза его сверкнули, как стекольца, отразившие молниевую вспышку.
— Работал на пашне у Горобыного. От звонка до звонка, так сказать.
В сенях Варя замедлилась. Олег не сразу заметил, отвлеченный тревожным копошением за отворенными дверями. Словно кто-то приплясывал там, сгибался и разгибался, дурачась. Тень от потолочной балки перечеркивала икону у входа, пририсовывая святому Николаю клюв. Тьма, заполонившая хату, состояла из мелких слоистых клочков, из перышек…
А еще он задался вопросом, не становится ли в доме темнее, будто невидимые губы задувают свечные язычки по одному.
— Варь, ты чего?
Гром сожрал слова.
Но для слов невесты сделал паузу.
— Это я погасила свечи. — Голос Вари дрожал, трагический и затравленный, по щекам текли слезы. Столь резкая перемена в настроении озадачила Олега. И ее признание. О чем она?..
— Восемнадцать лет назад я баловалась и погасила свечи, а Горобыный похитил Колю.
— Нет, милая, — Олег был растерян, он спрашивал себя, не может ли безумие быть заразным, — это бредни.
— Бредни? — взвилась Варя. — Ты что, не слышишь?
Она затихла. Гром затих, и скрипящие доски пола умолкли. Он услышал. Шорох снаружи. Хлопанье крыльев. Гул.
Здесь и сейчас в доме мертвой Маланьи он испытал безотчетный ужас, потому что допустил, наконец, что Горобыная ночь — это правда.
Справа распахнулась фрамуга, и ветер пронесся по закуткам и комнатушкам, и затушил пламя. Коридор погрузился во мрак, но вспышка молнии помогла увидеть, как что-то схватило Варю сзади — большое, неправильное — и утащило на кухню. Хлопнула дверь, разлучая влюбленных.
