— Своеобразно, но весело.
— Я говорила, после смерти мамы меня забрала к себе ее сестра. Мы жили втроем, я, тетя Маланья и Коля, ее сын. Мы с Колей дружили, грибы собирали, гильзы в леску. Рыбу удили. Настоящий старший брат. Двадцать седьмого июля девяносто девятого года тетю госпитализировали в город с сильным отравлением. Соседка, тетя Оксана, заходила проконтролировать, зажгли ли мы свечи. Из-за молний было светло, как днем. И Коля исчез.
А спустя восемнадцать лет исчезла и Варя. Ошеломленный, Олег дергал ручку двери, но подалась она раза с шестого. Словно отперли изнутри: входи, если ты такой настырный.
Кухня была пуста. В распахнутое окно врывался запах озона. Тьма перешептывалась по углам.
— Варя! — Он вылетел из дома и едва не врезался в Колю. Мужчина улыбался, и это была жуткая улыбка. Потому что губы его были порваны, а лицо исклевано. В многочисленных ранках запеклась кровь. Шрам, птичья лапка, сиял на лбу. Коля будто побывал в грандиозной передряге и вышел живым…
Живым ли?
Олег смотрел на синеватую кожу, на впавшие глаза Вариного брата.
— Ты не совладаешь с Горобыным, — просто сказал Коля, — никто не совладает. Свечи для него — раз плюнуть. Ему Варька наша приглянулась, он сосватать ее решил. Меня послал свидетелем. Столько лет ждал, но для него времени нет, он же старше церквей, понимаешь?
Что-то прилипло к глазному яблоку Коли, он сморгнул, и светлый лепесток спланировал на воротник.
«Веко! — ужаснулся Олег. — У него веко отпало!».
Правый глаз Коли, огромный, круглый, изучал гостя.
— Он всегда был и всегда будет. А ты — давай — в город беги. Беги, беги, друг!
И Коля захлопал в ладоши, закудахтал дурашливо.
Молнии вспахивали горизонт.
Олег разглядел двор. И воробьев. Тысячи воробьев.
…— То есть как исчез? — спросил он в харьковской гостинице.
Варя повела худенькими плечами.
— Тетя сказала, его забрал Горобыный. Для нее это был непреложный факт, и для всего села. Даже участковый говорил: вы же понимаете. Горобына ночь, мать ее. Меня потом долго мучили кошмары. Я убедила себя, что видела, как Колю похищают. Как огромная лапа всовывается в окно и вытаскивает его наружу.
Девушка вытянула руку и скорченными пальцами прошлась по постели.
— Господи, детка…
— Они втемяшили мне это своими сраными россказнями, — зло промолвила Варя, двадцативосьмилетний бухгалтер из Москвы. — Позже Коле сделали надгробие на кладбище. Тетя часто навещала его, плакала у фальшивой могилки. А в две тысячи пятом, двадцать седьмого июля Коля возвратился.
Олег запнулся, удивленный.
— Через шесть лет?
— Угу. Были эти вспышки, молнии, рокот…
В соседнем номере бабахнул залп, саундтрек к загадочной истории Вари.
— Я… пойми, я уже не так твердо верила в местные легенды. Помню, я вышла на минуту в спальню, убедиться, что закрыла окна. А когда вернулась на кухню, Коля сидел за столом. Он сильно изменился, похудел, отрастил волосы. Он пропал четырнадцатилетним мальчишкой, а пришел взрослым парнем. Тетя Маланья упала перед ним на колени, трогала его ноги и плакала, а он повторял: «ну, будет, будет» и гладил ее по волосам. А еще смотрел на меня, и я совсем не узнала его глаза, — Варя, будто в трансе, коснулась пушистых ресниц, — такие они были темные и холодные. Гораздо темнее, чем я помнила.
— Но это был он?
— Определенно.
— Тогда где же его носило?
— Мы задавали вопросы. Он говорил одно и то же: «Я был в разных городах». Точка. Я… — девушка выдавила смущенную и виноватую улыбку, — я боялась брата. Он сделался странным. Его взгляд, его заторможенная речь, безразличие ко всему. Точно зомби. Он залезал в погреб и торчал там допоздна. Издавал разные звуки. Однажды я проснулась и увидела, что он стоит в углу, в густой тени, и таращится на меня. Это было последней каплей. Я не желала жить с ним рядом.
— Он мог подсесть на наркотики, — предположил Олег.
— Да, мог. И это объясняло бы некоторые вещи. Но далеко не все.
Варя замолчала, теребя край футболки. Олег обнял ее, но мгновение спустя отодвинулся, чтобы заглянуть в побледневшее лицо.
— Две тысячи пятый? — подсчитал он, — Выходит…
За стеной вооруженная стычка переросла в нечто большее, может быть, в апокалипсис с использованием ядерных бомб.
— Да, — угрюмо подтвердила Варя, — выходит, что тетю Маланью хоронят в Горобыну ночь. И завтра будет гроза.
Гроза поджигала небо на западе. Молнии гвоздили окрестные поля. Залпы плотной канонады били по ушам.
И в свете вспышек слюдянисто поблескивали глаза птиц.
Они были повсюду: на крышах зданий, на заборах, на навесах сараев. Под их тяжестью накренялись ветви рябин, дребезжали водостоки. Серая масса погребла под собой трактор, будку туалета, и «тойота» обросла серыми перышками.
Сонмища домовых воробьев опустились на деревню. Шевелящееся море растеклось по двору до калитки и дальше. По нему шли волны, оно издавало звук, с каким перетряхивают ветхий плед (безразмерный плед!), но не было чириканья, обычных птичьих свар. Молчаливое воинство взирало на человека сверху, снизу, с боков.
Рябиновка шуршала крылами. Воробьи, как грибок, как плесень, облепили окна соседских домов, затенили отсветы горящих внутри огарков.
Каждый раз, когда молния пронзала темные небеса, воробьиные орды вздымались и опадали.
«Не думай об этом! — приказал себе Олег, — найди Варю и убирайся».
Он топнул кроссовкой. Ни малейшей реакции.
Коля, ухмыляясь, попятился к живым от птичьей возни кустам и растворился в пернатой ночи.
Показалось, что где-то кричат.
— Варенька!
Олег шагнул на коричнево-бурое, в ржавых и черных узорах, полотно. Воробьи не расступились, пришлось давить их. Под подошвой захрустели черепки и косточки. Птицы умирали смиренно.
Раз в шесть лет в сухую грозу воробьи покидают гнезда по велению нечистого духа…
Когда Варя уснула на гостиничных простынях, он порыскал по интернету и нашел лубочную картинку восемнадцатого века. Уродливый черт измеряет воробушков, другой рогатый ссыпает птах в пекло на корм дьяволу.
Теперь Олегу казалось, что он видел это во сне. Воробьи, выковыривающиеся из поминального пюре, из траурных одежд соседей, из волос, из глоток.
— Горько! Горько!
Олег оглянулся.
Коля полз на четвереньках по крыше и гримасничал. Узловатые пальцы загребали охапки пернатых тел, мяли их, совали в скалящийся рот. Коля терзал птиц зубами и давился, глаза без век вращались в глазницах.
Женский визг полоснул по ушам ошарашенного Олега, привел в чувство. Он бросился через воробьиный настил к калитке, на улицу, оккупированную шорохом и щелканьем клювов. Туда, где за хатами вздыбился колышущийся столб.
…Они познакомились в парке. Так банально. Она вроде бы кормила птиц. Крошила на асфальт булку. Из булочной пела Эдит Пиаф.
Он подумал, что эта девушка очень красива, и сразу же озвучил мысль.
Варя смеялась натужным шуткам.
Воробьи слетались на ветки, окружали их и наблюдали.
Столб был вихрем из птиц. Он гулял по полю, выкорчевывая сорняки, и Олег подверг сомнению саму реальность. Крылатый смерч вырастал из земли и разрывал почву, как лист бумаги. Отдельные воробьи отпочковывались от стаи, темными точками усеивали небо.
