Он пел, глядя только на нее, только к ней обращаясь, и она, обиженная на него, собравшая вещи, думающая о нем плохо, обернулась среди песни, потом еще через некоторое время, когда он, уже торжествуя, пел последние слова, она обернулась к нему своим ясным заплаканным лицом, глядя на него прямо, прощающе, освобожденно от всего, что ее мучило в это время.

Все дальнейшее уже не имеет значения, как неважно то, как они ехали вечером домой, как она была вначале еще немного обижена на него, да и не обижена, делала вид, что обижена, и то, что он говорил ей или сидел молча, и то, как они доехали и поднялись в свою квартиру, носившую следы ее побега, — все это неважно, а важно то, как она тогда повернулась к нему, возвращая этим поворотом головы все, чем они жили каждый день, все их заботы, разговоры, все их радости и огорчения, которые если и случаются с ними, то проходят так же быстро и так же они излечимы, как все, что было в этот летний день.