— Нас засекли! — прохрипел парень в зеленом балахоне, вскидывая самопальную кислотную винтовку.
— Лешие! — раздался крик из-за кустов.
Несколько человек, ковырявшихся над огромной тушей только что убитой белошейки, рванули наутек.
— Ку-ку! — угрожающая фигура Севы выросла как из-под земли. Вспыхнул тонкий луч бластера, и верзила с винтовкой плашмя повалился в траву. Браконьеры дернулись в другую сторону, но их уже окружили.
— Всем лечь на живот и не двигаться. Одно движение — и мы открываем огонь. Именем закона земли Астерион вы обвиняетесь в браконьерстве…
Старший зачитывал права монотонно и холодно, пока Катя надевала на них ошейники.
— Готово, командор, — сказала она и передала пульт старшему, как бы случайно чуть касаясь его руки.
Руки у командора были бронзовыми, с рельефно проступающими жилами, как ветви у столетнего камнедуба.
И сильными…
— Выключаем кино.
Щелкнул тугой рычажок, и все четверо пленников потеряли сознание.
Девушка подошла к окровавленной белошейке.
— Отрезали голову струей кислоты, сволочи. И шкуру начали снимать.
— Чего ты хочешь — она стоит на черном рынке больше, чем ты за год зарабатываешь, — пожал плечами Себастьян, рассматривая кислотное ружье. — Отличная конструкция, кстати. Надежней лицензионного. Может, оставим, а, командор? Все равно ведь…
— Может, тогда еще и ящерицу обдерем заодно? Не пропадать же добру, — рявкнул тот, и Сева предпочел заткнуться. — Гвиера, как слышно? Протокол составлен?
Гвиера, зоолог, зоопсихолог и по совместительству секретарь поста не только отлично все слышала, но и видела благодаря крошечным камерам в полевой амуниции лесничих.
— Позвольте заметить: по ряду внешних признаков эта самка — молодая мать, — прозвучало в динамиках, — а так как белошейки — вид вымирающий, я вынуждена напомнить вам о необходимости поиска детеныша…
— О черт, — пробормотал молодой великан, и, сделав невинное лицо, как бы между делом двинулся по направлению к машине. Грозный оклик начальника его догнал.
— Себастьян!
— Шеф, ну почему снова я? — запротестовал Сева. — Мне вчерашней крылатки хватило — три часа на карачках по кустам, ноги до сих пор болят!
— Вот и разомнешь.
— Может, Бакая вызовем? Хватит ему больным прикидываться. Подумаешь, диарея, ему же не во дворце, а в поле работать!
— Нечего было астерионца учить димедролом водку закусывать, — вполголоса заметила Катя, и в ее темно-янтарных глазах затанцевали чертята, — теперь сам следопытом поработай.
И в этот момент раздался глухой утробный рев.
Он выпрыгнул стремительно, будто огромная черная тень пронеслась над кустами. Одно мгновение — и для Кати все вокруг перестало существовать. Все, кроме черно-серой клыкастой морды напротив и пары зеленых глаз, горящих яростью. Она замерла, позабыв обо всем на свете, словно перед ней возник сам дьявол…
Через мгновение девушка уже отплевывала дорожную жижу, а рядом, еще чуть посвистывая, лежал застывший в странной позе огромный павиан-горгулия. Вокруг него тончайшей паутиной поблескивала парализующая сеть.
Старший схватил Катю за плечи и рывком поставил на ноги.
— Ты цела? Руки-ноги? Он не ранил тебя?
— Нет, не успел…
Звонкая пощечина шлепнула по ее грязной щеке.
— Головой думать надо! Зверь на тебя летит, а ты стоишь как мишень, только глазами хлопаешь! Мне твой труп не нужен! — рявкнул командор и направился к павиану, обтирая ладонь о брюки.
Себастьян сунул девушке в руку носовой платок и пошел за начальником.
Размеры и параметры животного впечатляли. Широченная мускулистая грудь, отлично развитые передние конечности, и похожая на отвратительную маску морда с торчащими наружу белоснежными клыками.
— Я эту страхолюдину раньше только в перечне видел. Живьем — впервые, — признался Сева. — А вы, Николай Владимирович?
— Я тоже, — ответил Якушев, склоняясь над пленником. Павиан был страшен и великолепен одновременно.
— Уникальный представитель уникального вида! — воскликнула Гвиера в динамиках. — Музей редких животных нам выдаст премию, потому что они как раз искали жениха для своей самочки-горгулии!
— Вот это правильно! Самкам — самцов, лесникам — деньгов, и да воцарится золотой век! — выдал Сева.
— Давай-ка помоги мне загрузить улов и вперед на поиски! — прервал его командор.
— Но Николай Владимирович…
— Отставить разговоры, ты не на свидании, а на работе. Гвиера, вызывай инспекторов для передачи преступников.
— Уже вызвала.
— Тогда отбой.
— Одну минутку. Считаю необходимым предупредить, что вас ожидает комиссия с Земли.
Якушев тяжело вздохнул, стараясь сохранить равновесие.
— Что им надо?
— Они не сказали.
— Понятно…
Когда машина тронулась в путь, Катя слабо улыбнулась:
— По крайней мере, я теперь знаю, что тебе не все равно.
— Дура. Полтора года войны, два года здесь — и никакого проку. Любая бестолочь уже научилась бы стрелять на рефлексе! Еще один прокол — и уволю к чертовой матери, мне не нужен член команды, неспособный не то чтобы чью-то спину прикрыть, а даже о себе позаботиться!
Она помрачнела.
— Так вот что тебя взволновало… Ладно, командор, не горюй. Подай ходатайство, может, тебе медаль причитается «За бестолковую жену», — с деланной усмешкой сказала она.
На суровом лице Николая ничего не отразилось. Он только устало проговорил:
— Будь добра, избавь меня сегодня от своих истерик.
Девушка прикусила губу и уставилась в окно. Иногда она сквозь обиду украдкой поглядывала на мужа. Несмотря ни на что, Катя любовалась им. И посеребренными сединой висками, и взглядом хмуро-серых глаз, и даже глубоким шрамом на подбородке, который так хотелось поцеловать.
А за окном неспешно проплывали столетние кряжистые деревья и густой кустарник, которым не было никакого дела до печалей людей.
Катя ненавидела Астерион.
Противный моросящий дождь не унимался всю ночь. Она насквозь промокла и замерзла, но все равно сидела на ступеньке возле его дома и ждала. Сначала Катя очень волновалась, часто посматривала на часы и вздыхала, всякий раз обнаруживая, что время ползет неприлично медленно. Когда настала полночь, нетерпение улеглось, и нервную дрожь победил обычный озноб. А еще через два часа девушка перестала смотреть на часы и просто смотрела на отражение фонарей в лужах.
Он подошел с другой стороны и совсем тихо.
— Катя? Ты с ума сошла, что ты здесь делаешь?
Девушка вздрогнула и обернулась.
Николай был пьян, парадный китель нараспашку, сорочка наполовину расстегнута.
— Я узнала, что ты прилетаешь сегодня.
— Господи, да ты вся промокла! И руки ледяные! Ты что, без термобелья? Обалдеть. Немедленно заходи в дом!
От его прикосновения сердце радостно забилось, и Катя охотно повиновалась.
В доме Николая пахло пылью и запустением. Он поспешно и не очень ловко шарился по шкафам, пока наконец не вытащил длинный серый свитер и термоноски.
— Он тебе за платьице сойдет. Держи это и марш в душ! А, подожди. Выпей-ка, — Николай вытащил из бара пузатую бутыль и налил добрые полстакана бальзама. Катя понюхала напиток и поморщилась.
— Без разговоров. Просто пей и все.
Она подчинилась, поперхнулась, горячее тепло приятно разлилось по телу. Прижав к груди свитер, Катя ушла в ванную комнату. Положила сухую одежду на полку, подумала и вернулась к Николаю.
— Искупай меня? — сказала она и сама испугалась своей смелости.
Николай чуть не уронил только что налитый бокал и ошарашенно обернулся.
— Чего?
— Искупай меня? — повторила Катя уже уверенней, и хотя ее щеки стали пунцовыми, то ли от волнения, то ли от бальзама, глаза она не опустила.
— Да ты соплячка еще! Брысь в ванную, и без глупостей!
— Мне девятнадцать лет, я учусь в юридическом университете и я уже не соплячка! — крикнула она в ответ, чувствуя, как закипают слезы, — И я люблю тебя. Давно. Сам знаешь.
— Катя, ты дочь моего друга, я старше тебя на пятнадцать лет, и я не могу… ты для меня — ребенок!
— Ребенок?
Она одним движением стащила с себя кофту вместе с курткой. Разгоряченная, с прилипшими к обнаженным плечам длинными прядями волос, Катя рывком расстегнула тугой лиф, освобождая упругую нежную грудь.
Николай онемел. Как зачарованный, он смотрел на девушку, не в силах отвести взгляд. Наконец шумно выдохнул и сел. Выпил залпом содержимое бокала.
— Мне надо еще выпить, — пробормотал он, и уже хотел было направиться за добавкой, но прямо перед ним возникла Катя.
— Ты только не думай, что я шлюха. Я… я никогда не была и не буду ничьей, кроме тебя, — проговорила она и, опустившись на пол у кресла, пылающей щекой прильнула к его колену.
Пустой бокал выскользнул из подрагивающих разжавшихся пальцев и с глухим стуком упал на покрытие.
— Какого черта… какого же черта…
Он повернул к себе ее лицо и больно прижался лбом к ее лбу.
— Кать, я пьян, я очень пьян и я…
Девичья ладошка нежно коснулась колючей щеки, и Николай взорвался. Он целовал ее улыбку, и соленые от слез глаза, и руки, торопливо расстегивающие сорочку у него на груди.
Его ненасытные губы были горячими и жесткими.
Утром Катя долго боялась открыть глаза. Когда наконец это пришлось сделать, она увидела, что Николай, приподнявшись на локте, смотрит на нее. Поежившись, девушка натянула повыше плед. Она знала наперед, что произойдет дальше. Николай станет извиняться и сожалеть, скажет, какую страшную ошибку они совершили, сошлется на алкоголь, быстро оденется и выйдет в кухню, чтобы не видеть, как одевается она.
— Я хочу, чтобы ты переехала ко мне.
Ее глаза широко распахнулись от изумления.
— Что?
— Я хочу, чтобы ты жила в моем доме. И сам поговорю с твоим отцом.
— Цыпа-цыпа-цыпа!
Сева, осторожно переставлял ноги в густой траве, как цапля на болоте, и согнувшись в три погибели искал малыша белошейки.
— Цыпа-цыпа!
— Не всех зверей еще распугал? — ехидно поинтересовался голос Гвиеры в наушнике.
— Может, поможешь, вместо того чтобы издеваться?
— Непременно, как только ты признаешь свою неправоту и извинишься за вчерашнее.
Себастьян отмахнулся и в очередной раз полез в кусты.
— Цыпа-цыпа, маленький! Иди к папочке!
Гвиера тонко засмеялась:
— Дурачок. Иди к убитой самке, замри и жди. Детеныш вернется к ней.
Сева охнул, выпрямился и вытер пот со лба.
— Черт, я должен был сам догадаться!
Женщина промолчала.
— Ладно, я был неправ. Просто я чуть не упал, когда узнал…
— Генная инженерия и модернизация повсеместно используется у меня на родине, и в этом нет ничего дурного. Вы тоже могли бы сделать свои тела идеальными, а век более долгим. Сколько в среднем живут земляне? Сто двадцать-сто тридцать? А могли бы в два раза дольше, если бы не ваша детская приверженность древней религии, которая всего боится.
— Это противоестественно.
— Что именно?
— Иметь задницу и сиськи двадцатилетней, когда по возрасту ты старше моей бабушки!
— Севушка, не груби. А то снова обижусь.
Просидев примерно полчаса, Себастьян увидел детеныша белошейки. Нелепый, на четырех тоненьких лапках, размером не крупнее болонки, он осторожно пробирался сквозь траву к телу матери. Видимо, малышу еще не исполнилось и месяца, потому что все его туловище еще покрывал мягкий серый пушок. Молодой человек медленно вытащил из одного из многочисленных карманов тончайшую сеть и приготовился к броску, как вдруг маленький белошейка повернул к нему свою маленькую головку, издал странное верещание и рванулся…прямо к Севе. Тыкаясь крошечной мордочкой ему в штанину и удовлетворенно застрекотал.
— Чой-то он? — растерянно проговорил Себастьян.
— Какая прелесть… — пропела в наушнике Гвиера, — видишь ли, белошейки усыновляют чужих детенышей, брошенных без попечения. Он принял тебя за новую маму!
Крошка заливался стрекотанием и щурил свои глупые желтые глаза от удовольствия.
— Отлично, блин! Новая мама для ящерицы. А когда-то был вторым пилотом истребителя «Хагалаз». Динамика жизни, мать ее, — Сева осторожно протянул ему палец. Глаза малыша распахнулись, он смешно закудахтал и полез в брючину.
— Эй, погоди! Ха-ха-ха! Щекотно же! Хи-хи-хи, вылезай!
— Ты можешь совершенно спокойно возвращаться на базу. Не волнуйся — он теперь от тебя не отстанет.
— Надеюсь, на базе ты подыщешь себе мамашу посимпатичней, чем я, — пробормотал Сева. — Ну что глазами хлопаешь, цыпленок? Пошли.
Гвиера пожалела, что с Себастьяном не оказалось напарника. Ей бы очень хотелось увидеть эту картину со стороны: могучий хорошо вооруженный мужчина и беспомощное пушистое существо, шествующие по лесной дороге.
В ту далекую ночь она не смогла уснуть.
Горячая чашка чая приятно обжигала руки, но не могла согреть. Катя смотрела прямо перед собой, пытаясь понять, что теперь ей делать. Мир вокруг нее рушился с таким скрежетом, что хотелось зажать уши руками и закричать.
Вскоре в кухню вышел Николай.
— Ты чего не спишь?
— Мне грустно, вот и все.
— Ничего себе вот и все! — он сел напротив, забрал у нее чашку и шумно из нее отхлебнул. — Выкладывай. Учти, мне завтра на службу, так что я должен выспаться.
Катя вздохнула.
— Тебе не понравится.
— Итак?
— Я не выйду за тебя замуж.
Николай присвистнул.
— Хорошенькие новости. В тебе проснулся мандраж белого платья? Давай красное купим.
Катя грустно улыбнулась и покачала головой.
— Дело не в мандраже. Я… В общем, мне сегодня звонил доктор Черных, и… — она глубоко вздохнула, набираясь храбрости. — У меня никогда не будет детей.
Николай помолчал и еще раз отхлебнул чаю.
— Дети — это такие маленькие розовые существа, которые умеют только пачкать подгузники и много и звонко орать?
Катя всхлипнула.
— Не помню, чтобы я когда-нибудь говорил, что мечтаю о таком счастье, но если ты считаешь, что оно необходимо, можем завести парочку мальчишек. Ну или если настаиваешь, можно еще и двух девчонок в придачу. На большее я не согласен!
— Коля, я не смогу родить, даже полмальчика или одну пятую девочки!
— Оно и к лучшему. Полмальчика — это некрасиво. Катенька, а для чего по-твоему человечество придумало генную инженерию и зачатие в пробирке?
— Ты хочешь детей, рожденных вопреки законам человеческого естества?.. Некоторые называют их проклятыми!
— Выбрось из головы всю эту религиозную дурь. Сдохнуть тоже естественней, чем носить кардиостимулятор, однако все выбирают второе. По мне так вообще держать бы их в той пробирке лет до пяти.
Девушка растерялась.
— Но как же… А если… А если узнают? Его же травить будут!
— Переедем. Так что все твои страхи — очередной мухослон.
Николай почесал ляжку, потянулся и встал.
— Пойдем-ка спать, мой милый ортодокс. Завтра трудный день.
Разговор проходил на открытой верхней веранде, откуда члены комиссии могли любоваться великолепным видом. Крутой обрыв, выстеленный мелким кустарником и малахитовой зеленью травы, вел к холмистым берегам речушки с мутной илистой водой. Сразу же за рекой блестело изумрудным цветом ожерелье из мелких болот, а потом начинался непролазный лес.
