Катя привычным движением растрепала заколотые на затылке волосы и с горечью посмотрела на дверь, за которой скрылся ее муж. Если бы он только позволил приласкать себя, разве сидела бы она до сих пор здесь? Разве кто-нибудь смог бы разомкнуть ее руки, если бы он разрешил ей обнять себя? Стараясь не встретиться взглядом с Гвиерой, Катя вышла вслед за мужем.
Он сидел в своей комнате, потягивая коньяк.
— Пьешь?
— Катя, я не в настроении.
Голос холодный и строгий, словно обращается не к ней, а к чужому надоедливому ребенку.
— Ты всегда для меня не в настроении с некоторых пор, так что я все равно останусь.
Она присела рядом с ним на кровать.
— Чего тебе?
Катя хотела сказать, что ей как юристу очевидно — решение принято в обход Конституционных прав населения Астериона, закона о живой природе и еще ряда документов, и если начать процесс, то есть реальные шансы победить.
Но слова не шли. Да, Николай любил заповедник. Он стал его убежищем, объектом заботы и внимания. А когда-то все это — и любовь, и забота принадлежали ей.
— Давай говори уже, только постарайся, чтобы это выглядело не так глупо, как сегодня перед комиссией.
— По-моему, глупо сегодня выглядел ты! — вспыхнула девушка. — Они собираются уничтожить заповедник, который так дорог тебе, а ты молчишь, как дерево!
— Они закроют заповедник через год, а работы мы все могли лишиться уже сегодня! Ладно, Бакай — у него душа младенца, да и насрать ему на эту работу, он себя и местными жучками прокормит, но ты-то?!. Ты о других подумала? Или о нас? Ты забыла, как мы впроголодь на мою инвалидную пенсию и пособие по безработице куковали?
— Нам не пришлось бы через это пройти, если бы…
Катя осеклась, но было уже поздно.
— Если бы что? Если бы ты не бросила карьеру юриста и не потащилась бы за мной на войну? А кто тебя просил об этом? Или ты сделала это нарочно, чтобы было чем попрекать всю оставшуюся жизнь?
Николай сделал большой глоток коньяку.
— Коля, пожалуйста…
— Думаешь, я себе таким нравлюсь? Прогибающимся, политкорректным? Ненавижу!
— И меня?.. — спросила Катя, всеми силами стараясь не расплакаться.
— Давно следовало развестись, и жили бы каждый своей жизнью. Все твое упрямство.
— Ты спишь с Гвиерой? — вдруг сорвалось с ее губ.
Николай обернулся на Катю и засмеялся.
— Господи, вот на эту тему у нас давно не было скандалов. Да, Катя, сплю! А еще с Севой, Бакаем и еще иногда с Вонючим Раем, когда хочется разнообразия. Ты все узнала, что хотела?
— Да за что же это! Неужели ты не можешь просто поговорить со мной по-человечески? — воскликнула Катя.
— Видимо, нет. Так же, как ты не можешь говорить без крика и упреков. Слушай, сделай доброе дело — пойди погуляй?
Девушка выскочила из его комнаты и едва не столкнулась в коридоре с проходившей мимо Гвиерой.
— Прости, я… Я спешу…
Женщина властно подняла ее лицо за подбородок, взглянула в покрасневшие от слез глаза и покачала головой.
— Вижу, куда ты торопишься. Пойдем-ка со мной.
Красавица крепко взяла Катю за руку и увела к себе.
На первой же побывке она поняла, что с мужем что-то не то. Но на второй раз это ощущение удесятирилось.
Он был отчужденный, сосредоточенный, хмурый. Катя рассказывала о своих успехах и сложностях на работе, о болезни тети Ангелины, звала на общегородской праздник.
А Николай безразлично слушал ее трещание, кивая головой и мучительно пытаясь изобразить какую-то заинтересованность, но это было так скверно сделано, что Катя взорвалась.
— Кажется, тебе плевать, что тут у нас происходит! — воскликнула она неожиданно визгливо. На самом деле ее возмутило ощущение прохладцы, возникшее вдруг между ней и мужем. Катя ожидала другого от этой встречи. Ей представлялось, как он обрадуется, как будет любоваться ею и гордиться своей милой. Ведь она не расклеилась в сложной ситуации, отремонтировала дом, добивается успеха в карьере, и не зная точно, когда его отпустят на побывку, ждет каждый день.
В кабинете Николая всегда стояли свежие ирисы или жасмин. Халат Катя стирала каждую неделю, чтобы он пах свежестью, а старые пластинки из коллекции мужа протирались от пыли еще чаще. А он ничего не заметил.
— Извини, мне сейчас сложно реагировать на такие проблемы.
— Я понимаю… Да, у нас тут не стреляют из этих твоих пушек, не делят колонии, все приземленно и просто. Извини, я на минутку.
Она вышла в коридор и обессиленно прислонилась к стене. Как ему объяснить, что сидеть и ждать новостей — это куда страшнее, чем воевать? Какими словами описать тот дикий ужас перед возможной утратой, который живет в ней, выпивая все силы? Каждый день — боль и страх, одиночество пустых комнат, тягостное течение долгих минут.
Когда действуешь сам, время утекает незаметно, да и рисковать своей жизнью проще, чем смотреть со стороны, как рискует любимый человек.
Катя вернулась в комнату с блюдом его любимого пирога и улыбкой на губах. Николай выпивал очередную рюмку.
— Ты извини, если чем-то обидел, — сказал он. — Это не объяснишь… Это можно понять только если сам побываешь там. А на праздник твой я не пойду. Как-то настроение…не для танцев.
Ночью, когда он спал, Катя долго сидела на крыльце. А потом вернулась в спальную, нашла ножницы, обрезала свои русалочьи волосы до самых плеч и легла спать рядом с Николаем, твердо решив, что ничто на свете не помешает ей понимать мужа. Даже война. Если для этого ей придется там побывать — значит, так тому и быть.
В комнате Гвиеры было полно всяких красивых мелочей: статуэтки, брелочки, светильники и бубенчики на жалюзи.
— Чего тебе налить?
— Чего-нибудь покрепче.
Женщина вернулась от бара с двумя бокалами и грациозно опустилась на диванчик рядом с Катей.
— Держи. Рассказывай.
— Что рассказывать? Что у нас все плохо? Ты и так это поняла.
Горький напиток обжег горло и приятно согрел грудь.
— Я думала, ты спишь с ним, — призналась девушка.
— С командором? Нет, это блюдо слишком сложное для меня. Я спала с Себастьяном, пока тот не узнал, сколько мне лет.
— Ты — с Севой?
— А что тебя удивляет? Он добрый, пылкий, горячий, смешной. Он мне нравится. Но видимо, все закончилось.
— Почему?
— Мне восемьдесят шесть лет от рождения.
Катя ахнула.
— Сколько?..
— Да, и его это тоже шокировало. Такая вот грустная история. Ну а ты?
— А я ни с кем. Смешно, правда?
— Не очень. А можно спросить, почему?
— Потому что он холодный, агрессивный и циничный… И мне даже некому поплакаться.
Гвиера поиграла замысловатым кулоном, висевшим на ее прелестной шейке.
— Мне можешь. В любое время. Я уже достаточно стара для чужих слез.
Катя прошлась по комнате, рассматривая детали, и снова вернулась на диван.
— Плакаться? Это едва ли поможет кому-нибудь из нас… — и добавила с горечью в голосе, — Да я бы полмира взорвала, лишь бы завоевать вновь хоть кусочек его тепла.
— Слова истинной девы-воительницы, — заметила Гвиера. — Что ж, пожалуй, я могу тебе кое-что посоветовать, тем более что удача сейчас на твоей стороне.
— Ты шутишь?
— Нет. Знаешь, из-за чего почти истребили павианов-горгулий? Из-за уникальных свойств их мускуса.
Катя оживилась.
— Чего-чего?
— Из жировой смазки их шерсти первые поселенцы Астериона получали мощнейший афродизиак из всех когда-либо существовавших.
— Да ты что, — изумленно проговорила девушка, — А рецепт?
— Я его знаю. Принеси мне клочок шерсти нашего павиана, и я помогу тебе разбудить в командоре страсть. Ну а все дальнейшее уже будет зависеть только от тебя.
— Да, конечно!
Катя вскочила с дивана, но Гвиера цепко ухватила ее за край одежды.
— Эй, ты куда, воительница? — смеясь, запротестовала она. — Пристрелишь бедного павиана в его клетке? И что потом будешь мужу объяснять?
Катя застыла на месте.
— Да… Логично. И как же быть? Снотворным его отключить?
— С ума сошла? Любой препарат такого рода в сочетании со стимуляторами убьет его.
— А зачем ему стимуляторы?
— Шутишь? Командор, спасая тебя, выбрал экстренный режим парализации. Он вообще мог не проснуться. Так что на стимуляторах красавчику сидеть еще очень и очень долго.
— Так как же?
— Как-нибудь. Ты же никогда не сдаешься, верно?
Унюхав ее запах, павиан ринулся в бой с силовой клеткой. Он выл, визжал, свистел и клацал зубами. У Кати по спине озноб прошел.
— Привет, тварь.
Павиан повис на перекладине с угрожающим ворчанием.
— Гвиера со мной в сговоре, так что твое любимое мясо ты теперь будешь получать только от меня. Ты хочешь жрать, тварь?
Катя отрезала кусок сырого мяса и бросила в кормушку. Зверь, выхватив его обеими лапами, сначала долго его обнюхивал, но потом наконец съел.
— Молодец. Вот так, теперь следующий кусок…
Воевать оказалось ничуть не легче, чем ждать.
Катя жестоко ошиблась, полагая, что пережитая война их сблизит. Теперь она вовсе не понимала Николая, а тот устал пытаться делать вид, что старается ей что-то объяснить.
Самый страшный разговор произошел уже после, когда оба никак не могли найти работу, и жить приходилось на инвалидную пенсию Николая в буквальном смысле впроголодь.
Катя уже не могла точно вспомнить, из-за чего все началось. Она кричала, что все делала ради него, такого бездушного и неблагодарного, а Николай кричал в ответ, что не просил ни о какой жертве. Он обвинял жену, что та перестала походить на женщину, а оскорбленная Катя вопила, что и он в последнее время не очень-то мужик, и так продолжалось несколько часов.
Потом не разговаривали несколько дней.
Первая реплика, которую Николай произнес после ссоры, была связана с новой работой на Астерионе.
Так из солдат они стали лешими.
Они собирались на ловлю поречников как на битву. Перешучиваясь, проверяли обмундирование.
— Это которая бестия по списку? — интересовался Сева.
— Что-то рано, Себастьян, ты этим вопросом задался. Мы, можно сказать, только пахать начали.
— Но командор, ведь всегда хочется знать, сколько процентов вспахано, а сколько еще впереди.
— Тогда представь, Сева, что стоишь ты на вершине холма, на восходе солнца, а вокруг тебя — необъятная целина. Ну что, готовы? Тогда по машинам! — приказал Николай, и команда отправилась в путь.
Катя подставляла лицо утреннему солнцу, сонно щурилась. Ненавистный заповедник скоро вырубят, и никто даже пальцем не пошевелит, чтобы спасти его. Вчера она полночи провела в сети и поняла: никто не знает истинного перечня животных и растений, существующих здесь. Начальство исказило факты, а опровергнуть их некому. А значит, скоро у Николая останется только она одна.
Вторую половину ночи Катя просидела возле клетки павиана. Он теперь гораздо спокойней относился к ее присутствию, не кричал, а только посвистывал и ждал угощения. Девушка поняла, что он не любит высокого тембра голоса и резких движений, и стала внимательно следить за собой в его присутствии. Вчера она смогла подойти к клетке совсем близко, а животное не проявило обычной агрессивности, только некоторое беспокойство.
«Кажется, дело движется. Только медленно, надо бы поторопиться», — думалось девушке, но на душе впервые за столько времени было светло.
У Кати появилась надежда.
Поречники — здоровые болотные свинки, темно-коричневого цвета, бородавчатые, отличающиеся верблюжьей привычкой плеваться своей вонючей травяной жвачкой. Причем, весьма метко. Поэтому вся команда водрузила на лица защитные маски, и Бакай повел по следу. Болотная жижа весело чавкала под ногами, тучи гнуса садились на прозрачную маску и мешали смотреть. Плотные перчатки и резиновые шлемы на голову и шею делали лесничих похожими на работников опасного производства.
