На самом деле Сашка не знал, насколько весом последний довод: они с Сандрой могли только догадываться, какие изменения происходят в организме человека под влиянием вселившегося спрута. То есть Сандра сказала, что ей удалось что-то то ли заметить, то ли почувствовать у Паштровича перед тем, как он погиб — какую-то особую связь с эфиром — и теперь она могла более-менее твердо судить, истончается эта связь в Володьке или укрепляется. Но, ясное дело, полной уверенности у нее не было.
Сам Володька говорил, что с кандалами на руках он мыслит ясно и никаких убийственных порывов у него нет. По его словам, ментальный напор спрута возрастал приступами, но ему вполне можно было сопротивляться, а в периоды затишья Володька и вовсе чувствовал себя полностью собой. Однако Сашка отдавал себе отчет, что полной веры человеку, попавшему под влияние спрута, быть не может.
Эх, будь Сашка полноценным вампиром, прочел бы его поверхностные мысли… Хотя вот сотник Эдмундсен читал у своих подчиненных — и ничего у Паштровича не обнаружил. Возможно, спруты маскируются куда лучше, чем они все думают.
— Вы точно не знаете, насколько можно доверять этим осмотрам… или словам самого Владимира, — ответила Людоедка, эхом к Сашкиным мыслям.
— Придется положиться на наш здравый смысл и друг на друга, — жестко ответил Сашка. — До отлета в любом случае осталось всего пять дней. С учетом того, что нам нужно еще покинуть акваторию, мы можем ускориться… ну да, дня на два. Не считаю это целесообразным.
— Как скажете, капитан, — ответила Людоедка максимально нейтральным тоном.
Тут Сашка сделал такое, чего сам от себя не ожидал. Он положил руку на плечо Людоедке, нагнулся, заглянул ей в глаза и мягко спросил:
— Людмила Иосифовна, в чем дело? Почему вы вдруг так стали спешить? Ведь не только из-за Володьки?
Он ожидал, что она сбросит его руку и саркастически усмехнется. Или разразится холодной отповедью. Но Людоедка неожиданно обмякла — он почувствовал ладонью, как расслабились ее мышцы.
— Не только, — неохотно сказала она.
— Из-за Марины Федоровны? — попытался угадать Сашка.
— Да, — Людоедка неохотно кивнула. Поколебавшись, добавила: — Вряд ли она нарочно скрыла от меня, что спруты могут вселяться в людей. Скорее всего, и сама не знала. Значит, Князь ей не сказал. Уж не знаю, почему, с него бы сталось просто забыть… — она неодобрительно покачала головой. — Или решить, что этот секрет вообще никто не должен знать, кроме него.
— А если и сам Князь не знал про это? — спросил Сашка.
— Крайне маловероятно… И вот теперь я думаю — а сколько еще таких секретов у него приготовлено? Если Марина попытается вскрыть один из тайников на Роовли-Кообас… а вдруг там ловушка?
Сашка глубоко вздохнул. Такая постановка вопроса в голову ему не приходила.
— Ну, то что я сказал вам, остается в силе, — сказал он. — Будем полагаться на свой здравый смысл и друг на друга. Ничего другого у нас все равно нет.
***
Еще за дверью кают-компании Бэла услышала звон, шелест, стук и неразборчивые ругательства. Ее аналитические способности без труда позволили интерпретировать услышанное: Володька пытался рисовать, кандалы ему мешали, он то и дело сбрасывал со стола то листы, то карандаши, и ужасно злился по этому поводу.
«Ну что ж, — подумала Бэла, — по крайней мере, от ржавчины Сандра их отчистила надежно, теперь хотя бы черновики не пачкают…»
И правда: войдя в кают-компанию, она увидела, как Володька, душераздирающе вздыхая и ероша волосы скованными руками, марает листы отличными карандашами, купленными еще на Жасмине.
— Не могу так! — воскликнул он раздраженно, увидев Бэлу. — Совсем не могу! Даже карандаш все время мажет, не говоря уже о том, что карандаш — это не то!
— Попробуй телекинезом, — без всякого сочувствия проговорила Бэла, сгружая на край стола тяжелую стопку. — Вы, менши, это можете.
— Только не я! Ловкости не хватает. Слышал я байки о безруких художниках, которые умудряются рисовать телекинезом, но мне этому придется месяц учиться. Ого, что это у тебя?
Он только сейчас заметил обернутую бумагой посылку, которую Бэла сгрузила на стол.
— Забрала в твоем родовом особняке вместе с прочей корреспонденцией, — ответила она. — Между прочим, очень тяжело было переть.
— Ты же оборотень, так я и поверил, что тяжело… Что там? Я ничего не заказывал!
— Судя по ощущению и запаху, тонкие, недавно отпечатанные книжки с цветными иллюстрациями, — пожала плечами Бэла. — Видимо, авторские экземпляры того томика, который они хотели выпустить отдельно… А это, — она достала из сумки через плечо свернутые в трубку журналы, — «Галактика в картинках», первые номера с новыми главами. И… — напоследок на стол плюхнулось несколько конвертов. — Письма от поклонников. Редакция переадресовала, прикинь. Всего пять штук, но лиха беда начало.
— Письма от поклонников?! — у Володьки глаза полезли на лоб.
— Скорее, от поклонниц, — фыркнула Бэла. — Три из пяти надушены, в четвертом засушенный цветок, в пятом — очень толстое письмо. Статистически, скорее всего, женщины.
— М-да… — пробормотал Володька.
Бэле было видно, что он хочет и не может сделать вид, что письма и авторские экземпляры его не интересуют.
— Слушай… — сказал он, помявшись, — а ты не могла бы… прочитать их за меня?
— Что?! — поразилась Бэла. — Это же твои письма! Люди их тебе писали!
— А вдруг там какие-то гадости? Или глупости? — в отчаянии воскликнул Крестоносец. — Вдруг они ничего не поняли из того, что я пытался в героя заложить? Или им понравились первые выпуски, но не понравилось, что потом?! Я же не смогу тогда писать дальше!
«Ну ни хрена себе он не уверен в себе!» — подумала Бэла.
Впрочем, чуть подумав, она поняла, что совсем не удивлена. Любой, кто сходился с Володькой чуть ближе, узнавал, что он, скажем так, весьма далек от зазнайства, несмотря на внешнее высокомерие и нелюдимость.
— И ты хочешь, чтобы я поработала цензурой? — спросила Бэла. — Думаешь, смогу? Может, лучше Катерину попросишь?
— Она считает, что я сам должен заниматься литературными вопросами, — поморщился Володька. — И знаю я ее, она будет издеваться над авторами писем… мне будет неловко. А ты — не станешь.
Бэла подумала и согласилась, что да, Катерина бы издевалась. И Сандра, если уж на то пошло. Хотя Сандра бы с самого начала отказалась наотрез, заявив, что слишком скучно читать чью-то неразборчивую писанину.
— Короче, прочти их, пожалуйста… и в общем виде изложи, о чем они, — попросил Володька. — Только если там что-то неприятное, не рассказывай! — добавил он торопливо.
Его срывающийся голос звучал так жалобно, что смягчил бы и куда более черствое сердце, чем у Белки.
Вздохнув, та вскрыла первый конверт — что любопытно, на светло-сиреневой бумаге.
Пока она читала его, Володька делал вид, что пытается рисовать, однако его усилия даже мадам Романова подняла бы насмех — а она всегда говорила, «у нас тут не театр, девочки, мы рассказываем истории, а не изображаем пантомиму!»
Закончив письмо — оно было довольно коротким — Бэла не поверила своим глазам, поэтому перечитала еще раз. Хмыкнула и отложила его в сторону. Потом вскрыла второе, пробежала глазами — и не поверила себе опять. Вскрыла третье… М-да, на редкость интересная тенденция!
— Ну, что там? — Володька подался вперед, забыв о своей просьбе отцензурить содержимое. Его кандалы нервно звякнули.
— Хм… — Бэла подняла на него глаза. — Этого нового персонажа, Кроу Блэка, который все время сидит в углу и все саркастически комментирует, ты ведь с себя рисовал?
— Ну… предположим, — неохотно подтвердил Володька.
— Эти три дамы тоже так думают и хотят от него детей, — сообщила Бэла. — То есть, получается, от тебя.
— Что?!
— Нет, ну эта, — она подняла первое письмо, — хочет за него замуж и «большую семью», но ей всего четырнадцать, так что она слезно просит дождаться. Про «слезно» я не шучу, тут нарисованы слезящиеся глаза на полях. Эта мечтает «составить его счастье, заботится о нем и растить его детей», так и написала. Но только «когда достигнет совершеннолетия», хотя не уточнила, через сколько лет это будет. А третья прямо говорит, что родила бы от него ребенка, потому что такой генофонд не должен пропадать зря! Очень надеюсь, что хотя бы ей уже есть семнадцать лет… или во сколько тут совершеннолетие на Порт-Суглате?
