—Вы можете это сделать? — спросил Мокашев.
—Боюсь, в этих делах по сравнению с ним я — щенок.
—Ты не сравнивай, не твоего это ума дело — сравнения. Что надумал? — Кареев ласково потрепал Ганина по плечу и вернулся к стулу.
— Спиридонова брать на болоте надо, когда он один.
— А часто он один бывает? — быстро спросил Мокашев.
— Бывает. Распускает отряд по домам — кормиться, а сам один остается.
— Ганин, устройте так, чтобы я мог взять его! — потребовал Мокашев.
—Одни на один вам его не взять, Георгий Евгеньевич. Обложить надо командой, чтоб никак не ушел, а потом, что ж, и вам попробовать потягаться с ним можно.
—Что вам для этого нужно?
—Человечка одного на подмогу.
—Где я тебе человечка-то возьму? — разозлился Карссв.
— Есть уже, Валентин Андреевич. Внизу в дежурке сидит. Из спиридоновского отряда, и, как я понимаю, ваш знакомый.
* ★ *
Нехорошо было Егору стоять... перед двумя офицерами. А они долго изучали его.
—Замучился бедняга совсем, — нарушил молчание Ганин.
—Это ты молодец, что пришел к нам, — похвалил Егора Кареев, не понял я тебя тогда, на дороге. А сейчас, что ж, прощаю, живи, помогай нам. Мы за добро добром платим.
Мокашев поморщился — до того фальшив был кареевский тон.
— Устал я бояться, устал, господа офицеры, — виновато объяснил Егор.
— Мы отдохнем, мы отдохнем, — иронически (из «Дяди Вани») пообещал Кареев.
— Убежать бы мне куда! — помечтал вслух Егор.
— Поможешь нам, беги на все четыре стороны, — сказал Кареев.
— Не обманете?
— Моего честного офицерского слова тебе достаточно?
— Не знаю.
— А я знаю. Достаточно. Будешь действовать вместе с Саней.
— Александр,мне сильно помог. Рассказал я ему все, а он пожалел меня.
— Скажите, Егор, почему вы предали Спиридонова? — резко спросил Мокашев.
— Я не предавал, я не предавал. Устал я. Бояться устал.
Мокашев, осторожно огибая расставленные по комнате стулья, подошел к Егору и вдруг коротко и мощно ударил его под вздох. И не дав согнуться-с левой- в зубы. Егор сел на пол.
— Скотина! Мерзавец!-- говорил Мокашев, разглядывая поврежденные пальцы своей левой руки.
— Ты, оказывается, Юра, предателей не любишь!-- удивленно догадался Кареев.
—Да все врет он,стервец!--сказал Мокашев и брезгливо посмотрел на Егора.--Он Спиридоновым подослан.
Егор сидел на полу и размазывал по разбитой своей физиономии слезы и кровь.
—Вы,Георгий Евгеньевич,зря волнуетесь,--улыбаясь,успокоил Мокашева Ганин,--Егор мне про спиридоновскую невесту рассказал.Про Алексееву Анну Ефимовну,учительницу.Она сейчас в городе живет.На Дворянской,в тридцать шестом номере.
Сказав это,Ганин повернулся к Егору и добавил:
—Так что,Егор,к Спиридонову теперь тебе дороги нет.
И тогда Мокашев ударил Егора носком сапога по ребрам. Егор завалился на бок.
Вот теперь поднялся Кареев.
—Ну, хватит,-- он подошел к Егору, сказал ласково, — вставай, не бойся. Он больше нс будет.
—Больно, --пожаловался Егор, вставая.
—Терпи, казак, атаманом будешь, — утешил Кареев и сделал знак Ганину. -
Тот подхватил Егора под руки и помог выйти.
А Кареев обернулся к Мокашеву и сказал ласково:
—Зачем же так жестоко, Юра? Жалеешь комиссара, ну и жалей на здоровье. Сокрушайся, горюй, но рукам воли не давай.
* * *
На стук вышел сам портной Алексеев. В светлом костюме в ,в сером котелке, явно прибранный, он, видимо, собирался уходить
из дома.
—Простите, — обратился к нему Мокашев. — Мне необходимо срочно сшить новую шинель. Холодовские порекомендовали обратиться к портному Алексееву. Вероятно, что вы — Алексеев?
Помедлив немного (очень хотелось отказать), Ефим Иванович распахнул дверь и пригласил: •
—Прошу.
Пропуская Мокашева, он с тоской осмотрел его. Погоны.Шашка на боку и пистолет в опрятной кобуре. Такому нe откажешь. В большой комнате — мастерской, Мокашев с удивлением увидел обширнейший и совершенно пустой низкий стол. Ефим Иванович поймал его взгляд и объяснил тотчас:
— У меня все купцы шили. А чтобы поддевку построить — Зингером не обойдешься. Поддевка — вещь ручной работы. Для этого и стол. Так я слушаю вас, господин офицер.
— К понедельнику мне нужна новая шинель. Сукно и цена — ваши. Меня все устраивает. Договорились?
—Должен огорчить вас. К моему большому сожалению эту неделю я не смогу работать. Совсем. Я очень занят другими делами.-- Ефим Иванович, оказывается, очень переживал, вспотел даже.
— Значит никак? — без интереса огорчился Мокашев и в ожидании портновских объяснений еще раз осмотрел мастерскую.
— Всей душой... Но не могу, — почти пропел Ефим Иванович и развел руками.
— Папа, ты еще не ушел? — очень мило спросила Анна и, увидев в комнате постороннего и как бы смутившись, пролепетала добавочно: — Ах, простите!
Лепетать ей не нужно было. Заметно наврала, лепеча. Она стояла в дверях — крупная, здоровая, свежая — и уже виновато смотрела на Мокашева. Георгий Евгеньевич понял, что интересовало Спиридонова в доме портного Алексеева, и поклонился.
— Я не задержу вашего отца, — и Ефиму Ивановичу: — угадал, это ваша дочь?
— Дочка, Анна, — упавшим мягким голосом представил Анну Ефим Иванович.
— Мокашев. Георгий Евгеньевич Мокашев. — Георгий Евгеньевич поклонился еще раз и щелкнул каблуками.
— Очень приятно, — Анна взяла себя в руки и была строга, воспитанна.
— Прошу извинить меня. Господин Алексеев, хотя бы до калитки нам по пути. Прошу вас, — и Мокашев широким жестом пригласил Ефима Ивановича к выходу. Потом опять повернулся к Анне. — Анна, Аня, Анночка, — задумчиво поварьировал он ее имя. — Имя у вас доброе, спокойное.
— Меня отец Нюрой зовет.
— Найдется человек, который Анночкой будет звать. Или уже нашелся?
Не дав ей ответить, Мокашев вышел на крыльцо к обеспокоенному Ефиму Ивановичу.
— Что за дела у вас, если не секрет?
— Какой тут секрет при таком шуме. Свадьбу играем в воскресенье.
* * *
— Какая свадьба? Кто на ком? — испуганно спросил Яков. Он стоял перед Егором распоясной и босиком, видимо, спал спокойно у себя в землянке.
— Свадьба и свадьба. Соседи говорит: свадьба у Алексеевых в воскресенье. А заходить к ним ты сам не велел.
— Какая может быть у Алексеевых свадьба, когда все дочки, кроме Анны, замужем? Я тебя, обормот, спрашиваю.
Спиридонов натягивал сапоги, застегивал ремень, приглаживал пятерней взлохмаченные волосы.
— Ты куда, Яша? — в ужасе осведомился Егор.
— За кудыкину гору. Приготовь двух коней. Проводишь меня. В дороге поговорим.
— Ты сдурел.
— Там не может быть свадьбы!
Спиридонов застегнулся, оправил гимнастерку — был готов.
— Яша, тебе нельзя в город!
— Молчи, щенок!
...И эта скачка, как во сне.
★ ★ *
А в мастерской портного Алексеева играли свадьбу. Гуляли тихо, по-домашнему — все свои: дочки Дина, Настя и Вера с мужьями и Анна незамужняя, соседи с двух сторон, огородник Сигаев. За просторным портновским столом сидели без тесноты, вольготно, отдав широкий торец молодоженам: Ефиму Ивановичу и Дарье Николаевне Алексеевым. Пили не по первой — были все пьяненькие за исключением Ефима Ивановича, который встал и поднял граненую рюмку:
—Кончилась беспросветная моя жизнь, дети мои. Ваша мать с сегодняшнего дня законная моя жена перед Богом и людьми, — возгласил он и продолжал недобро, — а та, что тридцать лет считалась моей женой, померла, слава Богу. За упокой души мучительницы моей и бывшей супруги, муки свои ей прощаю.Ваши, с сегодняшнего дня, законные дети мои, прощать не имею права, но прошу, за упокой души бывшей супруги моей.
— Пусть ее черти на том свете угольками успокоют, — дерзко сказала старшая Дина. — Не буду я за нее пить.
— Это еще что такое! — грозно удивилась Дарья Николаевна. — Мне праздник портить! Смотри у меня, Динка!
И молодая выпила. И дочки выпили. И мужья дочек, и соседи, и огородник Сигаев. А Ефим Иванович поставил рюмку на стол, полную.
— Отцвели уж давно хризантемы в езду, — глубоким голосом взяла Дина. А Настя подхватила повыше:
— Но любовь все живет в моем сердце больном.
И точно попал переживательный романс: загрустил, крутя по столу полную рюмку, Ефим Иванович, притихла, примолкла, посветлела лицом Дарья Николаевна.
Распахнулась дверь, и на пороге встал Яков Спиридонов.
Песня кончилась потому, что все повернулись к дверям, а Анна поднялась. Оглядев комнату дурными глазами, Спиридонов потрогал дверной наличник и пожаловался тихо:
— Анночка!
Она рванулась к нему, заглянула в дурные глаза.
— Что с тобой? Ты болен? Ты ранен?
— Сердце ноет, — ответил Яков. — Первый раз в жизни сердце ноет.
Она засмеялась нервно и ткнулась лбом в щеку. Он погладил ее по волосам и судорожно всхлипнул.
— Мама, это Яша, — сказала Анна и засмеялась вторично, — знакомьтесь.
Спиридонов ходил вокруг стола и жал руки.
— Спиридонов. Спиридонов. Спиридонов.
— Здравствуй, родственничек, — приветствовал его Ефим Иванович. — Ты чуть было на незаконнорожденной не женился.
— От всего моего больного сердца примите искренние поздравления! — гаркнул Спиридонов и сел за стол.
— Вас нынешняя власть никак не может обеспокоить? — вежливо попытал его один из мужей.
— Так полагаю, никто не доложил ей, что я здесь, — весело отозвался Спиридонов, налил себе рюмку и пошарил глазами по столу — искал, чем закусить.
— Яков, — вдруг решительно позвала Анна. Яков поднял глаза и понял все: надо уходить.
— Счастливой и долгой совместной жизни вам желаю, —быстро сказал он, обращаясь к молодым, и быстро опрокинул рюмку. Анна ждала его у дверей. Он подошел к ней.
— Уходи сейчас же, — ненавистно прошептала Анна.
— Сей момент, — охотно согласился Яков и истошно вдруг заорал: — Горько!
— Горько! Горько! — подхватили все.
Ефим Иванович и Дарья Николаевна стыдливо поцеловались.
— Проводи меня, Анночка, попросил Спиридонов.
В темной прихожей она прижалась к нему.
— Боюсь, за тебя боюсь, Яша.
— Да нечего бояться, милая моя, снисходительно успокоил Яков.
— И офицер еще вчера приходил.
— Какой офицер?
— Поручик. Мокашев Георгий Евгеньевич. Шинель шить.
Вот тут и Спиридонов посерьезнел.
— Георгий Евгеньевич, говоришь? И верно — уходить надо.
Они шли через двор, а в доме звучно гуляла свадьба.
У калитки они остановились.
— Скоро нашу свадьбу сыграем, — пообещал Спиридонов.
— Когда это — скоро?
— Как победим, так и сыграем.
— Значит, скоро?
— Скоро!
— Горько? — спросила она.
— Горько! — подтвердил он.
* * *
Опять пили чай в номере Елены Николаевны и за чаем Елена Николаевна развлекала Ольгу и Мокашева беседой.
—Я и сама не рада, Лялечка, что связалась с Кареевым. Если честно говорить, он никогда не нравился мне. Цинизм, развитость, эта непонятная, почти плебейская энергия в погоне за ничтожными никчемными удовольствиями страшили меня. Я так тогда... она вспомнила то прекрасное «тогда» и на мгновение, короткое мгновение, взгрустнула. — Я тогда очень боялась, что он дурно повлияет на Юру. А сейчас эти странные слухи о его деятельности в контрразведке... Не знаю, что и подумать.
—Он садист, убийца и палач, — спокойно объяснила Ольга и поставила чашку на стол. — Благодарю вас, Елена Николаевна.
—Что вы говорите, Ляли! — в ужасе воскликнула Елена Николаевна.
— Мы все — убийцы, — поддержал великосветскую беседу Георгий Евгеньевич.
— Я никогда, слышишь, никогда не поверю, что ты замешан в чем-то нехорошем и грязном. Я твердо знаю, что ты чистый и светлый мальчик.
— Что — я, мамочка, что — я? Все мы, понимаешь, все не то, что замешаны — по уши в нехорошем и грязном, — зло сказал Мокашев и уже потише изволил завершить тираду: — По-русски это нехорошее и грязное называется дерьмом.
Ольга, выйдя из-за стола и сев на диван, с любопытством рассматривала мать и сына.
— Юра!
— Пардон, мамочка.
Удовлетворенная извинением, Елена Николаевна продолжила:
— Все перемешалось, все сломалось, все разлетелось. Я ничего не понимаю.
— И не надо понимать, Елена Николаевна, — посоветовала Ольга с дивана. — Забиться в норку и ждать. Ждать, ждать, ждать.
— Так ведь норки нет, Лялечка!
— Найти надо норку эту. Найти и спрятаться.
— На днях перечитала Мережковского. Богочеловек и Человекобог. Пожалуй, в этом правда! Да сейчас побеждает Антихрист, но придет время Христа и придет Христос...
— О, Господи! — простонал Георгий Евгеньевич.
Раздался стук, и тотчас в номер вошел Кареев. Был он не по-хорошему весел и выпивши.
— Извините за позднее вторжение, но — добрый вечер!
— Что случилось, Валентин? — сухо спросил Мокашев.
— А что может случиться? Ничего не случилось. Елена Николаевна! Ольга Владиславовна! — Кареев приложился к ручке Елены Николаевны, потянулся и к ольгиной руке, но та сказала:
— Не надо, Валентин.
— Не надо, так не надо. Я все думаю, Елена Николаевна, — я ведь думаю иногда — не послать ли нам в вашу усадебку новую команду. Приведем в чувство мужичков, приберем и обставим дом, и заживете вы там помещицей.
— Валя, что тебе нужно? — недобро поинтересовался Мокашсв.
— Ничего. Обход делаю. Знакомых всех обхожу. Свободный вечер и скучно чевой-то. А вам, значица, нарушил интимный суарэ. По какому поводу сей интимный суарэ?
— Я сегодня сделал предложение Ольге, и Ольга приняла его. Что еще тебя интересует?
— Ну, попал! Полный, выходит, я хам, - Кареев деятельно посерьезнел. — Позвольте поздравить вас и позвольте же удалиться.
— Спасибо. Удаляйся, — разрешил Мокашев. Кареев посмотрел на него непонятно и вышел. Слышно было, как он запел в коридоре Хорошим баритоном:
— Нас венчали не в церкви...
— Испортил все, мерзавец, по-мужски сказала Ольга. — Я пойду к себе.
— Посидите еще, Лялечка, для проформы попросила Елена Николаевна.
— Покойной ночи, Елена Николаевна, Ольга расцеловалась с ней и повернулась выжидательно к Мокашеву.
— Я провожу тебя. До свидания, мамочка, Мокашев поцеловал мать и вместе с Ольгой вышел.
— У двери ее номера они остановились.
— Ты сегодня у меня? — спросила Ольга.
— Нет. Именно сегодня — нет.
— Скажи честно, Жорж, ты боишься? Ты ответственности за меня боишься.
— Я этой жизни боюсь, Ольга. Будь она проклята, эта жизнь.
Он наклонился, поцеловал ей руку.
— Мы спасемся? — спросила она. — Мы душой спасемся? Бог не покинет, не покарает нас?
* * *
Кто-то потряс его за плечо, и он проснулся. Перед кроватью на стуле сидел Спиридонов и смотрел на него — ждал, чтобы проснулся.
—Ты зачем к Анне приходил? — невежливо осведомился Спиридонов.
Мокашев поморгал, потряс головой — приходил в себя.
—Ты снишься мне? — тихо поинтересовался он.
—Ты эту манеру брось: вопросом на вопрос. Зачем к Анне приходил?
—Я не к ней. Я шинель сшить хотел.
—А как догадался, что невеста она моя?
—Не знаю. Просто догадался.
—Ну это, полагаю я, ты врешь.
— Как ты попал сюда?
—Ножками. По крыльцу и в дверь. Твой холуй, надо думать, к бабе ушел.
— Зачем мучишь меня? Господи, и не застрелит тебя никто!
— Меня нельзя убить. Я — победитель, дурачок.
Так и разговаривали: Мокашев лежа под одеялом, в кровати, а Спиридонов сидя на стуле в полной боевой готовности.
— Считаешь, окончательно ваш верх?
—Насчет этого можешь не сомневаться. Ты Анну больше не тревожь, Георгий. Ладно?
—Ты кошмар мой, Яков.
—Значит, договорились. Будь здоров. Я пойду.
Спиридонов встал, потянулся, затрещал суставами.
— Скоро светать начнет. Тебе хорошо, ты — в койке. А мне еще шагать и шагать.
— Анну очень любишь?
— Очень. Нам бы с тобой, Георгий, поговорить о многом не мешало бы, да все время нет. Сбрую твою с шашкой и пистолетом я в окно выбросил — от греха. Уйду — забери, не забудь.
Мокашев согласно покивал головой: соглашался и прощался.
Уже в дверях Спиридонов сказал:
— Ты приятелю своему, палачу поганому Карееву не говори, что я приходил. А то тебе худо будет.
Спиридонов ушел. Мокашев спустил босые ноги на холодный пол, сел в кровати и заплакал беззвучно.
* * *
Яков шел подорожной пыли, прибитой ночной росой. Светало: светлело нерешительно. Он шел через скошенное и — как будто не было никакой войны — старательно убранное поле к лесу, что чернел вдали и на холме. Изредка похлопывая по добротным голенищам сломанным случайно прутиком, он шел и шел — допевал — свою любимую и единственную:
Я вернусь в село родное,
Дом построю в стороне.
Ветер воет, ночи ноют
Будто бы они при мне...
Когда Спиридонов дошел до опушки, рассвело совсем. Засунув два пальца в рот, он разбойно свистнул. Немного погодя из леса вышел Егор, ведя на поводу двух коней — черного и белого.
— Ну, как ты тут? — осведомился Яков.--начальственно и без особого интереса
— За тебя боялся, Яша, — признался Егор.
— Дело твое такое всего бояться, --сказал Спиридонов и взлетел в седло.
По большой земле скакали два коня: конь вороной и конь бледный.
А уже днем на сухом островке среди болота под молодыми березками разговаривали, совещались отрядные начальники: Спиридонов, Митяй, Миша, Егор и Александр Ганин. Лежа на животе, Яков хитро и скучающе посматривал на своих помощников, слушал, покуривал, пока молчал. А говорил Ганин:
— Организация разбита по пятеркам, пятерки связаны с центром лесенкой — все как положено в подполье. Думают выступить сразу же, как наши на фронте ударят. Вот тогда и твоя помощь понадобиться, Яша. А пока Иванов советует замереть твоему отряду — будто вас нет. Беляки деревни трогать не будут, потому что не до этого сейчас.
