— Виски? Чай?
Из-за широко раскрытых удивленных глаз и румяных щек она похожа на школьницу. Лишь прическа портит картину — сложное неустойчивое сооружение из светлых волос вздымается нац фигурой девочки-подростка.
— Чай, — отвечаю я, — но прежде убери свой шиньон!
— Рапунзель, Рапунзель, распусти свои волосы!
Я потрясен. Никогда бы не подумал, что девица, занимающаяся древнейшим в мире ремеслом, может цитировать братьев Гримм. Деликатным жестом она убирает на место непослушную прядь.
— Еще есть время, дорогой. Впереди целая ночь, не так ли?
Повернувшись ко мне спиной, она принимается искать чайник на полке, но мой голос, будто опустившаяся на плечо рука, ее останавливает.
— Вначале волосы.
Она пожимает плечами, затем повинуется и осторожно вытягивает заколки из своего обожаемого шиньона. Почти вся масса волос не ее. Она приподнимает накладку рукой, расчесывает ее. Собственные волосы очень коротки, как у мальчика.
— Огорчен? — спрашивает она.
— Нет.
Но в руках — злобная дрожь. Я беру ее шиньон. Волосы сухие, ломкие, неприятные на ощупь.
— Что это такое? Синтетика?
— Что?
— Это нейлон? Что-то в этом роде?
— Смеешься, золотце! Это стоило мне немалых денег. Просто лак их пересушил, понимаешь? Но это настоящие волосы. И естественный светлый цвет, как у твоих.
— А твои?
Она расстегивает юбку. У нее узенькие трусики, с набивными наивными цветочками. Трусики маленькой девочки. Она опускает их настолько, чтоб я смог увидеть светловатые волосики и маленькую расщелинку настоящей школьницы.
— Вот мои, — заявляет она.
— Изысканно, — комментирует доктор Эрнст. — Представиться столь очаровательным образом! Но совершенно отсутствует связь с нашей темой.
— Как же! Эта девушка доказывает, что я не довольствуюсь невесть чем, если плачу!
— Вкус меняется, Питер. Он так изменчив!
В Копенгагене садится солнце. В сумерки я захожу в сад Тиволи и медленно иду к концертному залу. Внезапно все окружающие меня здания в этом парке аттракционов расцвечиваются иллюминацией. Разноцветные огни заискрились на крышах, в кронах стоящих вдоль аллей деревьев: маленькие голубоватые лампочки спрятаны в ветвях.
Стоящая на аллее девушка — высокая и крепкого телосложения. Меж пальцев у нее потухшая сигарета. Я останавливаюсь рядом и раскуриваю сигарету, чтобы потянуть время.
— Undskyld, — говорит она мне, — Ма jeg benytte Derres Taen der?
— Извините, не понимаю. Я — американец.
— Ах! Американец!
Она улыбается, подносит мою зажигалку к своей сигарете.
— Я прошу, пожалуйста, не откажите в огоньке.
Ее голос мягкий, шелестящий, как листва. Она говорит почти без акцента. Я даю прикурить. Она столь высока, что ее глаза почти на уровне моих. Я смотрю на ее ноги и вижу, что у нее простые сандалии, а не туфли на каблуке. Ее мини-мини юбка создает впечатление, что она целиком состоит из отменных ног. Бедра, несомненно, несколько тяжеловаты, но крепки. Она не сказала ни слова. Лишь сквозь приоткрытые губы выпускала дым сигареты.
— Mangt tak. Это означает спасибо.
— Не за что.
Настала ее очередь бросить оценивающий взгляд. Затем она спросила:
— Вы один?
— Да.
— Не хотите, чтобы вам составили компанию?
— В зависимости от условий.
— Я очень способный компаньон. Виртуоз, понимаете? И к тому же тактичная.
— Я вижу. И сколько же возьмет с меня тактичная виртуозка за ночь?
— За всю ночь?
— Да.
— Для кого-то это было бы восемьсот крон. Но вы мне нравитесь, потому будет всего пятьсот. Семьдесят пять долларов в американской валюте.
Я с сожалением мотнул головой.
— За подобную цену вы никогда не найдете такую, как я. С моими данными. И не забудьте, что у меня квартира…
— Мы пойдем в мой номер, в «Регал». И я оплачиваю обед и выпивку.
— Вы торгуетесь, как немец, — запротестовала она.
— Сожалею, — я хотел уйти, но она остановила меня.
— Подождите. Только для вас. Четыреста крон. Шестьдесят долларов.
— Вы столь же быстро рассчитываете обменный курс немецкой марки?
— Прошу вас… Мне бы не хотелось с вами торговаться, — прошептала она, нежно положив ладонь мне на щеку. — Yeg synes voelding godt om Dem. Что означает, что вы мне очень нравитесь. Я люблю рослых и сильных мужчин. Мы проведем восхитительный вечер.
— Может быть.
— Четыреста? Плюс ужин?
— Согласен на ужин. Вы хотите начать с него? Кажется, вы голодны.
Она весело рассмеялась.
— Я всегда голодна! Вы знаете рестораны Тиволи?
— Нет, я здесь впервые..
— «Фаерчекроен» довольно забавен. Много молодежи, понимаете? Поют, пьют пиво и очень шумят. Но по кухне ничто не превзойдет «Диван 2». Очень роскошно. И очень дорого.
— Выбирайте.
— «Диван 2». Но это может прибавить те же сто крон. Даже больше.
— Но раз вам он нравится…
Ее звали Карен, и у нее оказался прекрасный аппетит. После ужина мы прошли сквозь сады по укромным уголкам к решетке Вестерброгард. Внезапно она отказалась от сигареты и, как гурман, закурила тонкую датскую сигару.
— Это вас не раздражает? — спросила она.
— Нет, а что?
— Большая часть мужчин такого не любит, исключая датчан. А я ненавижу сигареты. Итак, вы мне нравитесь все больше и больше.
Мой номер в «Регале» ее восхитил.
— Вы сказали мне — номер, и я тогда подумала… Но спальня, салон, две комнаты! Это роскошно!
— Оплачивает моя компания. Это необходимо, чтобы производить впечатление на людей, с которыми приходится вести дела.
— Понимаю. Я тоже потрясена.
Ее кислый голос заставляет подумать о том, что она сожалеет о совершенной уступке. Я поспешил расставить все по местам.
— Но моя компания не оплачивает непредвиденные расходы.
— К примеру, меня?
— Вас.
Мы вместе приняли душ, мылись и ласкали друг друга. Ее тело было роскошно, твердые груди торчали, бедра пружинили мускулами. Она пыталась льнуть ко мне, но эта белоснежная, почти девственная комната не была местом для подобных изысков. Я в свою очередь ласкал ее, и она приходила в экстаз. В ее дыхании чувствовался запах сигары, но это не было неприятным.
В кровати она взяла все в свои руки, если позволительно так выразиться, терпеливо и артистично управляла мной пальцами и ртом и вдруг приподнялась и с беспокойством взглянула на меня.
— Мне так жаль… Это свет раздражает тебя? Хочешь, я его погашу?
— Нет. Мне нравится любоваться тобой.
— Так… Ну, если это все, что ты желаешь…
— Нет.
— Что-нибудь еще? Я буду счастлива исполнить все, что ты пожелаешь.
— Да, может быть, еще кое-что. Я подумаю.
Она нахмурила брови.
— Мне будет больно? Я не люблю подобных вещей.
— А ты можешь позволить себе выбирать?
Она присела на корточки, распущенные волосы скрыли часть фигуры.
— Да. Но у меня есть подружка…
— Провались ты со своей подружкой! Нет у меня желания причинять тебе боль. Мои сигареты в салоне. Пойди принеси.
Мое сердце забилось, когда я смотрел на ее походку: прямая, гибкая фигура, округлые бедра, казалось, ласкали друг друга.
Она вернулась с пачкой сигарет в руках и сигаретой в зубах. Дала мне прикурить, затем поднесла зажигалку к своей сигарете и заколебалась.
— Мне можно?
— Да. И принеси мне виски без льда. Вода в сифоне.
Она тотчас вернулась, все так же с сигаретой в зубах, протянула мне стакан, уселась у ножки кровати и поставила между нами пепельницу.
— Почему тебе пришло в голову, что я хочу причинить тебе боль?
— Временами меня просят об этом.
— Но ты никогда не соглашаешься?
— Нет. Никогда. Это, ты знаешь… fare.
Она прикрыла глаза, постучала указательным пальцем по лбу, пытаясь найти перевод, и наконец воскликнула:
— Опасность.
— Опасно.
— Да, опасно. Все остальное я позволяю.
— В таком случае, я полагаю, мужчине должно быть трудно удивить тебя?
— Очень. Ты хочешь попробовать?
Я пью виски, потягиваю сигарету и изучаю свою компаньонку по игре. Какое-то напряжение сдавливает мне живот и все остальное.
— Возможно. Я способен на это, — ответил я.
Доктор Эрнст кивнул.
— Итак, вы могли мне и солгать.
— В каком плане?
— Вы сказали, что невозможно, чтобы жертва была приглашена к вам в квартиру, ибо она относилась к категории, которая вас не прельщает. И чтобы лучше обрисовать свой вкус, вы рассказываете мне об очаровательной проституточке из Лондона. Кристел. Почти ребенок. Маленькая, стройненькая, едва достигшая половой зрелости.
— Я не вижу…
— Но это первое приключение. А немного погодя, когда у вас был выбор между подобными Кристел малышками в Копенгагене, вы их оттолкнули, целиком и полностью увлекшись амазонкой Карен. Величественным толстомясым созданием, дыхание которой извергает сигаретный дух и которая охотно соглашается совокупляться на полу, лишь бы заполучить четыреста крон.
— Боже! Не думаете ли вы, что я развращен до такой степени?
— Это лишь пример того типа удовольствий, которые не колеблясь предложила бы вам Карен. Я хочу только подчеркнуть, что она — всего лишь более молодой вариант женщины, найденной у вас мертвой. Шлюха, — я цитирую вас, Питер, — профессиональная потаскуха.
Он подчеркивал каждое слово, произнося их со странной напыщенностью. Так они казались мне каким-то гротеском.
— В тот вечер, доктор, я поддался невольному соблазну. Не думаю, чтобы за это людей распинали.
— Очень забавно. Но капризы, импульсивность — все это может быть крайне откровенным проявлением смутных желаний, таящихся в потаенных уголках памяти.
У меня создалось впечатление, что я задыхаюсь от старых навозных куч в местах общего пользования.
— Ну что же, согласен. Но тогда, доктор, вы же знаете, подхваченный странным порывом, я подцепил Карен. Я устроил ей роскошный ужин. И привез ее к себе в отель, чтобы порезвиться.
— Попытаться порезвиться, дружище.
— В конце концов, черт побери, я слишком устал. Вы никогда не летали Британскими авиалиниями Лондон — Копенгаген? Метро в час пик на высоте трех тысяч метров. А до того я провел неделю в лондонском агентстве, пытаясь убедить в ничтожности доходов, приносимых публицистикой. Самое трудное состоит в необходимости возврата. Я не вы и не могу доить людей за выслушивание их мелких неурядиц.
— Ах! Слова, слова, — выдавил с ухмылкой герр доктор. — Уверяю вас, будь Вергилий Данте похожим на вас, он непременно отказался бы от своего замысла.
— Тогда почему вы не делаете то же самое, доктор?
— Я? Как я могу? Не хотите ли вы, случайно, предложить мне сделать это?
Я в ванной комнате. На этот раз я один со своей красоткой эпохи Возрождения, рухнувшей к моей бельевой корзине, с головой на крышке, как на плахе. Мой револьвер все еще на полу. Струйки крови стекают по корзине и образуют лужицу рядом с оружием.
