Я знала, что такое вендетта, — все это время месть жила во мне. Я, конечно, понимала, что нельзя безнаказанно любить и одновременно ненавидеть самого могущественного человека своего времени. И все же я не могла позволить этому человеку — которого я преследовала своей любовью и своей ненавистью всю жизнь — одержать надо мной верх здесь, на земле, взрастившей нас обоих. Я говорю о Наполеоне Бонапарте — моем любовнике и противнике, с которым мне еще предстояло сразиться в последний раз.
Когда стал надвигаться вечер и жара ослабела, я отправилась навестить Лючию, свою бывшую кормилицу. Я не была уверена в том, что смогу найти ее. Но я знала, Лючия — единственная в этом городе, кто не направит меня снова к священнику, отцу Нарди. Я медленно брела по знакомым улицам, казавшимся мне теперь более узкими и короткими — все места, все предметы моего детства каким-то странным образом сжались и уменьшились в объеме. Я узнавала каждый дом, каждую лавку и каждый закоулок на своем пути. Вот здесь, рядом с церковью, когда-то был рынок, где, разложив вокруг себя товар и подоткнув юбки, сидели, изнемогая от жары в своих платках, женщины из деревни; мы, ребятишки, дождавшись момента, когда торговки отворачивались, чтобы высморкаться с помощью пальцев, таскали у них из-под носа гранаты, инжир, миндаль, а иногда даже целые дыни. Узкие неровные улочки уходили вверх — туда, где, возвышаясь над городом, на черной скале стоял таинственный старый замок. Когда я была маленькой девочкой, история этого замка — бывшей резиденции мавританских королей — не переставала волновать мое воображение. Когда-то мавры явились на Корсику как завоеватели, они истребляли местных мужчин и насиловали женщин; с тех пор среди жителей острова появилось много курчавых людей с более темным цветом кожи. Я часто подолгу сидела в прохладной тени у стен замка, мечтая и целиком погружаясь в грезы. В моем воображении возникали жестокие мавры, картины любви и отчаянных сражений. Люди, которых я представляла себе, бывали непременно только хорошими или плохими, я признавала лишь черные или белые краски, причем добро всегда побеждало, а зло обязательно наказывалось. Когда ты ребенок, все кажется таким простым и понятным.
Дом моей кормилицы предстал все таким же ветхим и покосившимся, каким запомнился мне с детства. Во дворе играли и шумели дети. Я постучалась в дверь, мне открыла сама Лючия, сильно постаревшая, высохшая. Ее груди, из которых когда-то набирались жизненной силы мой брат, моя сестра и я сама, бессильно свисали сейчас на ее передник. Вид кормилицы невольно тронул меня, несмотря на застывшую в ее глазах настороженность.
— Что леди угодно? — спросила она довольно недоброжелательно.
— Мне хотелось бы узнать у вас кое о чем, — сказала я мягко и сунула ей в руку золотую монету.
Она неохотно провела меня в комнату. Я села спиной к окну, а Лючия продолжала стоять у двери, сжимая полученную монету пальцами с воспаленными, распухшими суставами; при этом она молчала, ее лицо сохраняло непроницаемое выражение. Может, она все-таки узнала меня?
— Герцог Падуанский — мой друг. И мне интересно узнать, что случилось с его семьей, с его родителями. Расскажите мне все, что вам известно об этом.
Чтобы приободрить старую женщину, я позвенела монетами в кошельке. Лючия отвела от меня взгляд. Теперь она смотрела на деньги, и ее губы раздвинулись в приятной улыбке. Наконец-то она перестала бояться меня. Впрочем, у каждого человека своя цена.
— Казанова — это древняя родовитая семья, — начала она свой рассказ, — но сейчас их уже никого здесь нет. Его светлость, герцог, уехал во Францию и думать перестал о Корсике. А все остальные… умерли и всеми забыты. — Она горестно вздохнула. — Это очень печально. Из десяти своих детей синьора Марианна — да упокой Господь ее душу — смогла с моей помощью вырастить лишь троих. А уж горя да разных переживаний благодаря супругу да детям ей с лихвой хватило. Синьор Антонио был красивым мужчиной — слишком красивым, чтобы не бегать за другими женщинами. Вот потому-то и умер таким молодым. У них был сын Антонио и еще дочь Ваннина. Она вышла замуж за своего кузена Маласпина и умерла при родах первенца. А вдовец уехал — говорят, живет сейчас в Бонифачо с новой женой и детьми. Синьора Марианна не надолго пережила Ваннину. — Лючия щелкнула пальцами. — Вот и все, мадам, вряд ли это стоит ваших денег.
Я напряженно подалась вперед.
— Вы упомянули троих детей, а рассказали только про двух. Не было ли кроме этих двоих еще… — Я хотела назвать собственное имя, но затем заколебалась. — Не было ли еще одной дочери?
Лючия застыла. Она как-то неловко склонила голову, словно внимательно вслушивалась в эхо прозвучавших слов, затем быстро направилась к раскрытому окну и плотно затворила его.
— Феличина, — быстро произнесла Лючия, потом схватила стул и придвинула его поближе ко мне. — Но упоминать имя Феличины здесь запрещено. Она изгнана отсюда — сначала вместе с семьей Бонапарта, а затем — и самой этой семьей. А ведь я любила ее, как свою собственную дочь.
Щеки Лючии вспыхнули, дыхание участилось. Мне уже не надо было вытягивать из нее слова — они сами лились потоком:
— Она слыла красавицей со дня своего рождения. Я умею предсказывать судьбу по звездам, могу истолковывать любые приметы, умею читать полет птиц. Пятница — день Венеры. Я предрекла ей счастливое будущее. Девочки, родившиеся под этим знаком, становятся женщинами, которых мужчины носят на руках. Ведь не успела Феличина вырасти, как за ней уже вовсю — словно черти за безгрешной душой — бегали ухажеры. Не случайно у нее на груди есть счастливый знак — небольшая коричневая родинка прямо под сердцем.
Я невольно коснулась груди рукой, но Лючия, казалось, не заметила этого. Она торопливо продолжала:
— Ее крестили в пасмурный дождливый день и дали ей имя Феличина Элиза-Мария. Феличина означает «счастливая». Когда крестная мать держала ее над купелью, из окна церкви прямо на ее лицо упал солнечный луч. Да, это было настоящее чудо. — Лючия кивнула несколько раз. — С самого первого дня в ней проглядывало что-то особенное. Она была неистовой в любви и страшной в своей ненависти. — Лючия посмотрела мне прямо в глаза. — И я никогда не забывала ее.
