У крыльца мне не пришлось даже тянуть руку к звонку. Дверь плавно отворилась передо мной сама собой, едва я поставил ногу на ступеньку. На меня, еще стоящего в ночи, хлынул поток золотистого света. Елена Белозерова улыбалась мне, протягивая свою фантастическую руку, горячую и решительную.
У них, однако, все было по-простому, чудесно, немного старомодно. И люди удивительно душевные. Мамочка — профессор университета, искренняя, домашняя. Прекрасная, как дочь. Папка — бывший поэт, с влажными мечтательными глазами, помаргивавший большими ресницами, баснословно разбогатевший на женьшене. Почетный женьшеневод, председатель общества женьшеневодов и просто прекрасный человек, которого любили даже бандиты и банкиры.
Я протянул Елене короб с клубникой. Она засмеялась и, наклонившись, поцеловала меня в щеку. И я с наслаждением поцеловал ее. Вдохнул ее аромат, прижался виском к ее виску, коснулся носом уха.
Потом мы вчетвером сидели в столовой, расположенной необычно — в мансарде, — с огромными наклонными окнами, распахнутыми прямо в звездное небо. Мы говорили о том о сем, я рассказывал о замечательных людях, с которыми сегодня удалось пообщаться, мы хохотали и под массандровское белое вино пировали самой простой и божественной вкуснятиной — первыми хрусткими лисичками, которые Белозеровы собственноручно собрали накануне в окрестностях своей дальней тверской усадьбы.
Мне ужасно хотелось рассказать им о своем открытии, о том, что у каждого должна быть своя необыкновенная идея. Я даже несколько раз раскрывал рот, но спохватывался и преглупо так, с открытым ртом, замирал.
После чая с клубникой мамочка и папка отправились спать, а мы с Еленой, выключив свет, час или больше сидели тут же в столовой, как дети, шепчась, целуясь, прислушиваясь к шорохам, хотя нам никто и не думал мешать. Потом крадучись пробрались в ее спальню и как сумасшедшие первый раз полюбили друг друга на ее трогательной девичьей кроватке, вокруг которой до сих пор были разбросаны куклы и плюшевые медведи.
Она хотела, чтобы я остался на ночь, навсегда (а уж как я этого хотел!), но все-таки расстались немногим за полночь. Пусть уж все будет так душевно и старомодно. Мы договорились, что на следующий день я вернусь сюда и официально попрошу ее руки.
Я вышел из особняка и еще долго шел, шел, не помня себя, не замечая ничего вокруг. Только ощущал, как во мне все содрогается и трепещет, словно бесконечно продолжавшееся высшее любовное упоение. Вошел под гигантские затейливо украшенные лепниной арки старинной станции метро. Странно, что меня, по виду обколовшегося или укурившегося, не задержал какой-нибудь милицейский патруль по подозрению в наркомании или что-нибудь в этом роде. Впрочем, ничего странного. Это же был мой первый звездный день.
Домой ехать совершенно не хотелось. Я успевал на последнюю электричку.
Было уже Бог знает как поздно, когда я приехал к Канцелярову. Он жил у черта на рогах, в когда-то глухой подмосковной деревеньке, теперь островке прямо посреди муравейников-новостроек, в плохоньком, хотя и обширном деревенском домишке, без телефона, на четыре входа. Я обрадовался, увидев в окнах свет.
Несмотря на поздний час, у Канцелярова не спали. Я поднялся на крыльцо и стукнул в дверь. Открыла заторможенная соседка Адель, не разговорчивая до того, что казалась немой. Аделаида работала дежурной на станции метро. У нее там, поговаривали, имелась своя крохотная коптерка, где она принимала гостей-мужчин. Она и сейчас была в своей форменной одежде — красной кепочке с рельсами и шпалами на кокарде, в белом кителе. У нее была чрезвычайно вытянутая талия, эллиптические бедра, короткие ноги, лодыжки, как бутылочные горлышки, и сумасшедший гипнотический запах.
Еще через секунду выбежал сам Канцеляров в своем тесном кургузом костюме, белой сорочке с нелепо торчащими углами воротника и радужном галстуке, огромном, как гладильная доска.
— Наконец-то! — воскликнул Канцеляров, радостно приподнимаясь на носках, но не решаясь меня обнять. — Я думал, ты забыл и уже не приедешь.
Ах ты, Господи, а ведь я действительно запамятовал, что у него сегодня день рождения. Да и не знал никогда. Впрочем, конечно, не подал виду, что не знал и удивлен. Похлопал себя по карманам, выудил единственно ценное, что у меня было — элегантную серебряную зажигалку, купленную когда-то под настроение. Лаконично протянул Канцелярову.
