— Гвоздь держит подковку, подковка — лошадь, а лошадь — человека, ну, а человек — весь мир! Да еще если это наш советский человек сядет в огневую точку… Это сила, Максим Михайлович.
— Да и чтобы он чувствовал плечом своего соседа! — уже весело подхватил Червоненков. — Я уверен — мы остановим Руоффа!
В это время Наташа принесла зажженную свечку.
— Папа, тебе нужно немедленно в постель! — взглянув на стенные часы, строго сказала она.
— Слышите, Сергей Платоныч? Она просто командует мной! — Генерал подошел к дочери и обнял ее за плечи. — Ох и жестокий же ты адъютант у меня, Наташа! А где же у тебя Тамара, твоя доченька, Платоныч?
— Не знаю, Максим Михайлович. Совершенно не знаю, что с ней, — грустно проговорил Киреев. — Я ведь все время служил на Дальнем Востоке, а она с женой жила в Смоленске. Кончила мединститут, работала в деревне врачом. Переписывались мы с ней… А тут война… Надеюсь еще… может, где-нибудь служит… Вот — разыскать не удается…
— Может, в армии — ты запрашивал?
— Да, конечно, — ответили: в сануправлении врача Киреевой не значится. Вот и все. Боюсь, что и жена осталась в Смоленске, — расстреляют гитлеровцы, если узнают, кто ее муж.
Генерал, помолчав некоторое время, спросил тихо:
— А сынок у тебя — воюет?
— Гриша на истребителе летает, — батька у меня тележного скрипа боялся, а сын его и внук — профессиональные военные.
— Да вот и мой реверансы не отвешивал, — задумчиво сказал генерал, — а молотком по наковальне лупил… Здоровый был пермяк. Похоронил я его в прошлом году. — Он помолчал. — А ты знаешь, что с женой у меня случилось? Наташа, наверное, рассказывала уже?
— Да, Наташа рассказывала…
— Не вышла из окружения под Киевом, — шепотом сказал Червоненков. — Полагаю…
— Нет, папа! — обрывая отца, почти вскрикнула девушка.
Взяв Наташу за подбородок и поцеловав ее в обе щеки, генерал взволнованно сказал:
— Да, мы, конечно, еще надеемся…
Лицо Киреева было по-прежнему спокойно, но думал он в это время о своей семье. И сердце его больно сжималось.
Когда друзья улеглись, перед тем как уснуть, полковой комиссар долго глядел в окно, с которого Наташа сняла светомаскировочную занавесь, — казалось, приближается гроза. За окном то царила тьма, то появлялись, западая в комнату, какие-то отдельные взблески, и затем вдруг становилось совсем светло. По нему метались и шарили лучи прожекторов.
— Слушай, Сергей, — тихо проговорил со своей койки генерал, — помнишь, как мы с тобой на озере Ханко воевали с самураями? Ты в полку комиссаром, а я командиром — помнишь?
— Ты к чему об этом, Максим? Да-авно это было.
— Давно, это верно. — Генерал долго молчал, обдумывая что-то. — Давно. А знаешь, что я вспомнил? Наши беседы. И какие были правильные у нас суждения тогда!.. Каждый из нас, бывало, не только обдумывал небольшую свою личную, боевую работу — именно работу! — порывисто и громко повторил генерал, — но и помнил обо всех процессах подготовки к бою, которые производились без нас и до нас. Я это говорю к тому, что теперь тоже каждый из нас, делая большое или малое дело, всегда должен учитывать и начало, и продолжение всей операции в целом, помнить, что мы здесь, на Кавказе, не какая-нибудь обособленная частица советских вооруженных сил, хотя и оторваны от других фронтов.
— А я думаю сейчас о численности немцев.
— Да, в Моздокской степи, например, стрелковых дивизий у них восемь, румынская кавалерийская да еще две танковых. Правда, часть из них откалывается в направлении на Малгобек. Но все равно против гвардейского корпуса будет в общем не меньше чем восемь дивизий. Но помни, ведь скоро подойдут наши резервы — подравняем силы. Дело дивизий вашего корпуса — остановить движение. Затем хорошо продуманными контрударами выбить противника из обороны, если она будет им занята, и наделать дыр в боевых порядках Руоффа. Но самое существенное — нанести танковым дивизиям Макензена тяжелые потери. Отучить их от «клещей» и от «блицкригов». Я даже мечтаю: может быть, именно на нашу долю выпадет честь положить предел отступлениям наших частей при танковых налетах — именно мы должны показать всю могучую силу сплошной обороны в непересеченной местности, чтобы затем наш опыт мог быть применен в оперативном масштабе.
— Мечты не плохие, Максим.
— И эти мечты — результат точного, почти математического анализа всей обстановки. Сегодня я только подкрепил свое убеждение: как раз здесь, на Кавказе, гитлеровская грабьармия сломает себе хребет! Именно их обороны мы нанесем удар по основной группировке фон Клейста. А она определенно сейчас на левом берегу Терека. Не имея возможности обойти ее, будем со лба рассекать на части, ведь оборона наша будет подвижной.
Дважды подходила Наташа к дверям и, наконец, решилась снова напомнить отцу, что ему время спать. Ведь от этого, как она была убеждена, будет зависеть завтрашняя работоспособность его. Ведь он и так свой сон сократил до четырех часов в сутки.
— Папа! — в третий раз появилась в дверях девушка. — Опять разговоры!
— Сплю, сплю! — и как только Наташа ушла, генерал смеющимся шепотом пожаловался: — Вот, брат, какой у меня домашний адъютант. Не военный, и накричать на него нельзя. Невозможно строгий товарищ! — Помолчав некоторое время, он добавил шутливо: — Да и не за что накричать. Беспокойство о командующем — дело не частное.
Киреев не успел ответить генералу, как Наташа снова порывисто вошла в спальню. Склонившись над отцом, она что-то зашептала ему. Генерал поднялся с постели и стал торопливо одеваться.
— Немцы, Сергей Платоныч, прорвались, — проговорил он, застегивая ремень.
Минутой позже командующий уже стоял у машины, в которой его поджидал адъютант. Они уехали к штабу.
Киреев поднялся более спокойно, чем генерал. Этот человек всегда и все делал как будто неторопливо и со стороны казался медлительным. Но зато каждое его движение, каждый поступок были предельно четкими и обдуманными.
— А папа ни капельки так и не поспал, — сказала Наташа.
— Что поделаешь, Наташа, — не тотчас ответил полковой комиссар. — На твоего отца государством возложена огромная ответственность.
Затем он попрощался с Наташей и вышел на улицу.
Подполковник Василенко не поднялся, когда вошел полковой комиссар, а остался неподвижно сидеть на ящике, закинув ногу на колено. Комдив был без гимнастерки, в безрукавой голубенькой майке, с обнаженными крепкими мускулистыми руками, открытой широкой грудью.
