На этой мысли внутри словно лопнуло что-то, и я провалилась в сон – настоящий, глубокий и спокойный. И после этого потихоньку пошла на поправку. Но очень и очень медленно.
Слабость была такая, что от любого движения начинала кружиться голова. Санитарки, сменяя друг друга, находились при мне круглые сутки. Поили чем-то похожим на горячий бульон, кормили жидкой кашей, обтирали с головы до ног мокрыми тряпками. Повязки с меня сняли, руки и ноги страшно чесались, кожа с них облезала лохмотьями. Хуже всего обстояло с естественными надобностями, потому что я даже сказать не могла, чего хочу. Но приноровилась мычать и указывать на стоящую в углу железную посудину, которую подпихивали под меня.
Приходили какие-то люди, пытались со мной разговаривать, но я только качала головой. Однажды привели девушку, совсем молоденькую, лет семнадцати – восемнадцати, очень красивую. У нее были густые темно-рыжие волосы, зеленые глаза и молочно-белая кожа. Даже бесформенное платье из грубой серой ткани и неуклюжие башмаки не могли ее испортить.
Все обращались ко мне одинаково: сола Юниа. И только эта девушка говорила по-другому: айна, без имени. Ее саму называли сола Эйра. Что-то странное я испытывала в ее присутствии и не могла понять, что же это: то ли телесное ощущение, то ли Юниа оставила мне отпечаток своего сознания.
Я подумала, не могла ли Эйра быть моей дочерью. То есть дочерью Юнии, конечно. Может, даже ее и моего спасителя. Это обращение, «айна» - вдруг это «мама»? Но тогда Юниа должна была родить ее, когда сама была совсем юной, не старше, чем Эйра сейчас. А ведь и у меня мог быть сын или дочь примерно такого же возраста…
Эйра говорила со мной грубо, со злостью, словно упрекала в чем-то, на ее глазах блестели слезы. Но я могла лишь все так же качать головой, пытаясь объяснить, что ничего не понимаю. Пока она не ушла, даже не обернувшись.
Видимо, меня подозревали в притворстве и пытались подловить. Говорили при мне о чем-то и внимательно следили за выражением лица. Разумеется, безрезультатно. Я не знала, поверил ли кто-то, что я потеряла память и разучилась говорить, когда замерзала в горах, но меня оставили в покое.
Любопытно, что язык не казался мне совсем незнакомым, ощущение было такое, что просто его забыла. Я старательно вслушивалась, пытаясь уловить закономерности, но это был всего лишь скелет: построение фраз, вопросы, отрицание. О смысле можно было только догадываться.
Постепенно накопился небольшой запас слов, которые я понимала. Удалось разобраться и с обращениями. «Сола» - так называли женщин любого возраста и семейного положения, но лишь с высоким социальным статусом, к остальным обращались по имени. Для мужчин это звучало как «соль». К некоторым обращались по профессиональному признаку. Например, лекаря звали «вир Айгус».
Среди моих надзирательниц была молодая девушка по имени Герта, которая, как мне показалось, относилась ко мне с большим сочувствием, чем остальные. И я начала учиться говорить с ее помощью. Показывала на предметы с вопросительным «ммм?», а Герта называла их. Запоминала я легко – как будто не вкладывала в память, а наоборот – вытаскивала из нее. Да так, скорее всего, и было. Под моим сознанием пряталось что-то глубинное от Юнии. То, что ребенок усваивает еще в детстве.
Однажды, когда я уже могла сидеть в кровати и даже ненадолго вставать, во время нашего очередного урока дверь внезапно распахнулась. Я замерла с открытым ртом, а Герта испуганно вскочила с табурета.
- Тарис Айгер, - пробормотала она, низко кланяясь.
3.
В дверях стоял мой спаситель, и взгляд его не обещал ничего хорошего. Совсем не такой взгляд, как в тот момент, когда он держал меня на руках. Лицо его было жестким и холодным. И все равно внутри томительно задрожало.
«Юнна», - вспомнила я сказанное шепотом перед тем, как его губы прикоснулись к моим. Теперь я почему-то не сомневалась, что это было наяву, а не почудилось. Просто сокращенное имя? Или особое – для них двоих? То, которым он называли Юнию, когда они…
