— Ну вот что! — не вытерпел я. — Уберика-ка свои сапожищи, а то расселся тут…
Василий неопределенно хмыкнул и густо задымил самокруткой.
Мы некоторое время молчали. Каждый думал о своем. К действительности меня возвратил голос Шелеста:
— Володя, а Володь…
— Ну, чего тебе?
— Слышишь?
— Отвяжись!
— Нет, ты послушай, — сказал он упрямо. — Говорят где-то. Люди говорят!
Я привстал с камня и прислушался. В самом деле где-то едва звучал человеческий говор.
— А ну, бери автомат!
Мы обогнули груду кирпичей и спустились по разрушенной каменной лестнице. Разговор было утих, а потом вновь послышался под нами.
— Иди сюда! — шепнул мне Василий и поманил пальцем.
Я осторожно подошел к дверному проему и посмотрел вниз. На цементной площадке, наспех очищенной от щебня, сидели два мальчугана лет семи. Одеты они были в вязаные — не по росту — женские кофты, помятые картузы. Третий, в засаленной пилотке и рваной телогрейке, стоял перед ними. Ему было лет десять.
— Ну вот что, дети, — сказал третий внушительно. — Повторим еще раз буквы. Вот эта?
И он показал на стену, где было что-то написано.
— Эм-м, — нестройно ответили «ученики».
— А эта?
— И-и.
— Федя, а зачем учить буквы? — спросил один из сидящих, поднимая руку.
— Эх ты, малыш! — сказал серьезно «учитель». — Скоро школы построят и, если ты не будешь знать букв, тебя не примут.
— А много школ построят?
— Много! И еще белые дома будут, бульвары, а по улицам пойдут троллейбусы. Ты видел троллейбус?
— Не-ет.
— Значит, увидишь…
У малышей заблестели глаза, и они с еще большим вниманием уставились на своего старшего товарища.
Приходилось только удивляться. Ведь всего пять дней назад здесь творилось ужасное: яростный лязг танков, нестерпимый вой снарядов, треск пулеметов… И — такие планы. Главное, кем высказанные!
Я взял Шелеста за руку.
— Идем отсюда.
Осторожно ступая огромными сапогами по камням, он покорно пошел за мной.
— Тебе нужны факты?
— Нет, — ответил Шелест, — с меня достаточно одного. Это действительно возвращение жизни.
Признаться, я был сражен такой быстрой капитуляцией, потому что сейчас, как никогда, мне хотелось высказать свои мысли.
— Я чувствую, что ты еще не все понял.
— Нет, я понял! — упрямо сказал он. — И даже больше тебя. Ты обратил внимание, по какой азбуке они изучают буквы?
— Нет, а что? — недоуменно поглядел я на друга.
Шелест сдвинул на лоб бескозырку.
— Они учат буквы по надписи советского минера: «Мин нет. Петров».
В дни увольнений я и Венька садимся на автобус и едем за город. Венька — мой друг. Уже не первый год мы служим на подводной лодке.
В автобусе душно и тесно. Пахнет свежей рыбой и овощами. Это возвращаются с базара дачники.
В автобусе мы всегда стоим. Дело в том, что в присутствии женщин Венька принципиально не садится. А так как женщин почему-то всегда больше, чем мужчин, то весь четырнадцатикилометровый путь мы проводим в беспрерывном балансировании, хватаясь за мешки, авоськи и плечи попутчиков.
Венька называет это отдыхом. У меня на этот счет другое мнение. Выходим мы из автобуса далеко за городом. В этом месте остановки нет, но шоферы уже знают нас и останавливаются без предупреждения.
Окутавшись клубами синего дыма, автобус убегает дальше по ровной ленте шоссе. Мы смотрим ему вслед и слышим, как на горячем асфальте шуршат его шины. Затем мы шагаем каменистой тропой. Тропа выводит нас к морю. Каждый раз оно открывается неожиданно.
Море!..
Голубое покрывало, простираясь в беспредельные дали, улыбается нам веселыми солнечными бликами. Мы вдыхаем ароматный свежий ветер и бежим к берегу. Ласково урча, волны приветствуют нас, как своих старых и добрых знакомых. Мы быстро раздеваемся и плывем к ближайшим скалам.
Венька плавает лучше. Когда я подплываю к скалам, он уже ждет меня, добродушно посмеиваясь:
— Эй, моряк, прибавь обороты!
Мы лежим на горячих камнях, у которых, обжигаясь, плещется прибой, и смотрим в подернутые дымкой дали. Иногда из них выплывают суда.
— «Грибоедов» пошел, — говорит Венька, — три тысячи тонн водоизмещения. Имеет два двигателя по полторы тысячи лошадиных сил.
Я не возражаю. Я знаю, что Венька прав. В этой области его память поразительна. Он помнит не только водоизмещение или мощность двигателей, но и год постройки, и даже тех, кто командовал судном в прошлые годы.
Затем поочередно ныряем. Для этой цели мы предусмотрительно взяли с собой маску.
Под водой нашим глазам открывается удивительный живописный мир. По фиолетовым камням ползают крабы. Мне почему-то кажется, что они похожи на марсиан. У крабов сизая спина и белое брюшко. Если ткнешь их пальцем, они боком уползают в расщелину, воинственно шевеля клешнями. Говорят, что если большому крабу подставить к клешне карандаш — краб перекусит его, как соломинку. Поэтому я стараюсь не очень-то задевать их. Есть вещи поинтереснее.
Вот из голубого мрака выплывает серебристая стайка кефали. Медленно шевеля плавниками, кефаль неторопливо проплывает мимо. Я чувствую, как у меня бешено колотится сердце: вот бы подцепить хоть штуку! Но куда там… Эта медлительность только кажущаяся. Почувствовав опасность, кефаль мгновенно растворяется в толще воды, пронизанной острыми лучами солнца.
Откуда-то снизу, как торпеды, вылетают ставриды. Природа наделила их совершенной формой, предназначенной для большой скорости. И они бесшумно мчатся в этом безмолвном мире, и мелкая рыбешка шарахается в стороны.
Я заплываю в водоросли. Яркая, почти неправдоподобная зелень обступает меня со всех сторон. Здесь тоже много всевозможных существ. Прицепившись хвостом к травинке, замер морской конек. Внешне — это копия шахматного коня. Я осторожно захожу сбоку, захватываю конька и всплываю.
— Смотри, — говорю Веньке, — его можно засушить.
— Отпусти, — глухо отвечает Венька.
— Еще чего не хватало! Зачем я старался?
— Отпусти, — повторяет Венька, и я вижу, как у него темнеют глаза, а на висках начинает пульсировать тоненькая жилка. Таким я его никогда еще по видел. Я опускаю конька в воду, и он радостно юркает в прохладную глубину.
Мы возвращаемся па корабль, пропитанные соленым ветром и жаркими лучами солнца. Перед уходом Венька еще несколько минут стоит на берегу. А я уже чувствую усталость. Зову:
— Ну, идем же. Опоздаем на автобус.
Но Венька, кажется, не слышит меня.
— Хорошо как, — говорит он, — морем пахнет!
В следующее воскресенье мы не едем к морю. Среди недели Венька заболел, и его отправили в госпиталь. С его уходом, конечно, все остается таким же, как было, и в то же время все меняется.
В ближайший день увольнения я иду в госпиталь. В моих руках кулек с яблоками, пачки печенья, конфеты. Этих продуктов может хватить на целую команду, но товарищи уверили меня, что еда в госпитале — единственное развлечение.
Моросит дождь. Мокрые деревья, опустив ветви, роняют первые листья. Скоро уже осень. Единственное, что меня радует, — это предстоящая встреча с другом. Но Веньку я так и не повидал.
— Увидитесь в следующий раз, — сухо отвечает медсестра, не разрешив зайти в его палату.
— Но почему? Сегодня же приемный день, — делаю я еще одну попытку.
— Товарищ матрос, — отвечает она раздраженно, — вам ясно объяснили, что к нему нельзя. Вы понимаете — нельзя!
— Ну что, отбрила тебя наша сестричка-синичка? — спрашивает один из больных, прогуливающийся по коридору.
— Ну, если это синичка, то какие бывают курицы? — саркастически улыбаюсь я.
— Ты зря сердишься, — говорит мой собеседник, — болен твой друг, очень болен.
Я возвращаюсь в кубрик, ненавидя всей душой серую промозглую погоду и еще больше медицинскую сестру…
К Веньке попадаю недели через полторы. Он смотрит па меня неестественно большими темными глазами. Я замечаю острые скулы, ввалившиеся щеки, бледность лица и торопливо разворачиваю пакеты:
— Вот, ребята прислали. Желают тебе быстрейшей поправки.
Венька осторожно берет яблоко длинными пальцами, обтянутыми пергаментной кожей, и тихо спрашивает:
— Ну как там у нас?
— О-о, порядок. Сдали еще одну задачу. Выполнили торпедные стрельбы.
Венька оживляется:
— А кто на моем месте?
— Сергеев, — отвечаю я.
— Хороший парень, — говорит Венька.
— Вообще ничего, но до тебя ему далеко.
— А море как? — опять спрашивает Венька.
— И на море порядок. Недавно норд-вест баллов на девять сорвался. Трепануло — будь здоров.
Мой друг грустнеет и смотрит на окно, за которым виднеется кусок неба.
— Долго я еще здесь проваляюсь, — говорит он скучно.
— Ну, что ты! — возражаю я. — Доктор говорит — не больше недели.
— Нет, долго, — упрямо повторяет Венька.
Я иду к медсестре.
— Моему товарищу необходима прогулка к морю, — говорю ей.
Сестра удивленно вскидывает тонкие брови:
— Позвольте, а вы кто такой?
— Товарищ, — отвечаю я веско.
— Ну, знаете ли… С каких это пор товарищи больных стали командовать в госпитале?
Я убеждаю ее как только могу. Через полчаса она устало машет рукой:
— Эти вопросы решает главный врач.
Мы вместе идем к нему. Главврач удивительно похож на Чехова: острая бородка клинышком, добрые глаза, густые брови. Только вместо знаменитого чеховского пенсне у него очки с толстыми, выпуклыми стеклами.
— Ну-с, — произносит главный врач классическую фразу всех докторов, — на что жалуетесь?
— Вот на нее, — киваю я в сторону медсестры.
— Да, — щурится он, — довольно редкий случай в медицинской практике. Ну что ж, рассказывайте.
Захлебываясь, я рассказываю доктору о свежем ветре, о тысячеверстных далях, в которых тают корабли, и еще о морском коньке…
Главный врач снимает очки и долго протирает стекла.
— Но до моря десять километров, — наконец говорит он.
— А вы дайте машину, — мгновенно нахожу я выход из затруднительного положения.
— Ах, машину! — восклицает главный врач. — Вы, вероятно, считаете, что я по совместительству еще директор автобазы.
Я молчу. Надежда гаснет в моей душе. Доктор молча ходит по комнате, а затем останавливается передо мной.
— Значит, вы говорите: море, дым и лошадь?
— Не лошадь, а морской конек, — отвечаю я.
— Ну, все равно, — говорит доктор и, обернувшись к медсестре, приказывает ей ехать вместе с нами.
Меня охватывает огромное чувство благодарности. Но от растерянности глупо молчу и неуклюже переминаюсь с поги на ногу…
И вот мы на берегу моря.
Недавно здесь прошумел шторм. На песке валяются водоросли, ракушки, куски дерева. Мы подводим Веньку к самому берегу. Море приветливо колышется у его ног, охватывая собой полмира. Венька нагибается и берет в руки водоросли. От них исходит терпкий запах. Запах моря. Я вижу, как у Веньки начинают весёло блестеть глаза, розоветь щеки, появляется улыбка. Смотрю на него, и мне тоже очень хочется улыбнуться. Вместе с нами улыбается строгая медицинская сестра. Кстати, она не такая уж строгая. И вообще я начинаю замечать у нее привлекательные черты: ямочки па пухлых щеках, длинные ресницы и яркие, как спелые ягоды, губы. Мы улыбаемся друг другу и морю.
Теперь уже никто из нас не сомневается, что Венька скоро будет здоров.
Когда лейтенант Никифоров прибыл из училища на корабль, скрипя новой обувью и сверкая золотом погон, командир тральщика встретил его, во всяком случае, не с восторгом.
— Ну а настоящие боевые мины вы когда-нибудь видели? — спросил командир, критически осматривая лейтенанта.
— Никак нет, — с готовностью ответил молодой офицер, напряженно смотря в глаза командиру, — то есть да. В кабинете училища у нас были и мины.
— В кабинете… — усмехнулся командир. — Мы занимаемся боевым тралением. Конспектики тут мало помогут. Понятно?
— Так точно, понятно, — сказал лейтенант, хотя было совершенно ясно, что ему пока еще ничего не понятно.
В походах командир сам давал Никифорову различные задания.
— Попробуйте определить место корабля по двум углам, — говорил он, подавая лейтенанту секстан.
Тот растерянно оглядывал далекие береговые предметы.
— Вы что, не умеете этого делать? — строго спрашивал командир. — Вам же придется нести самостоятельную вахту.
Лейтенант краснел:
— Нет, почему, умею…
Все же иногда просил разрешения заглянуть в конспект.
Командир морщился:
— Ну что ж, загляните.
В конце концов Никифоров неплохо выполнял все вводные, но командира это, вероятно, не удовлетворяло, и лейтенанту давались новые.
Во время постановки и уборки тралов Никифорова неизменно направляли на ют.
— Посмотрите на настоящую боевую работу, — говорил командир многозначительно. И лейтенант добросовестно осваивал премудрости крепления резаков или работу номера на тральной лебедке.
Случилось так, что помощник командира, вводивший Никифорова в курс дела, во время очередной выборки трала ушел па мостик. Лейтенант остался старшим. Он внимательно проверил работу каждого номера и стал наблюдать за укладкой трала на выошку. Смеркалось. Спря-тавшееся за горизонт солнце еще золотило синий купол неба. Чайки лениво парили над тральщиком, высматривая пищу. В воздухе медленно разливалась вечерняя прохлада.
