В любом случае оказывается, что о среде, степени образованности, близости к простонародью или служителям церкви тех людей, которые заложили основу традиции духовного стиха, мы можем, как говорили в XIX в., судить лишь гадательно.
Для истории русского духовного стиха, пожалуй, важнее то, что на протяжении девяти веков своего существования фольклорная традиция религиозной поэзии не могла оставаться и не оставалась какой-то неизменной, раз и навсегда заданной как по среде бытования, так и по составу исполняемых стихов. Между ранним средневековьем и XIX в., когда религиозные песни народа во всем их многообразии впервые были зафиксированы в рукописях и публикациях, пролегла огромная эпоха, на протяжении которой менялись и формы жизни всех сословий общества, и культура разных его слоев, и образ мысли людей, в том числе их религиозные воззрения. Первые калики перехожие сохранились в памяти народной в образе героев-богатырей. Слепые странники XIX в.— калеки убогие — на них вовсе не похожи. Не столько по преданию, сколько по естественной жизненной необходимости объединялись они в артели, «атаманом» которой в новое время был, как правило, расчетливый и ловкий человек, хорошо знавший и «квалификацию» исполнителей (кто сколько стихов помнит), и наиболее выгодные места для сбора милостыни[19]. Не читавшие книг, не видевшие церковного культа и всего храмового убранства с божественными ликами и изображениями христианских сюжетов, слепые певцы позднего времени могли быть в лучшем случае ревностными хранителями наследия, оставленного веками, которое воспринимали на слух от стариков. Конечно, подсознательная работа с текстами и напевами известных духовных стихов так или иначе свершалась в умах этих нищих, как это всегда бывает в устном творчестве: переставлялись фрагменты сюжетов, получали новые краски, а иногда наоборот — ветшали выразительные детали образов, подставлялись не бывшие ранее в ходу слова. Но вот своего, оригинального, если что и могли создать эти певцы, так по большей части собственно нищенские стихи: одни служили им своеобразной визитной карточкой («А мы нищая братия...»), другие содержали всякого рода поминания за здравие и упокой, на что в народе всегда были особый спрос и особое подаяние. Странствовавшая с пением духовных стихов в XIX в. «народная интеллигенция» отличалась простотой нравов и не мудрствовала лукаво. Потому Веселовский, характеризуя ее, с некоторой долей иронии цитирован один из вариантов стиха «Вознесение», согласно которому нищенство освящено именем самого Христа и за его величание обеспечено пропитанием: «Теперь они обратились в калек, сидят на распутьях, у церковных дверей, распевая старинные стихи и понимая в насущном смысле, что в них говорилось о благодатном питании словом Божьим:
Ты дай им свое святое имя:
. . . . . . . . .
Будут они сыты да пьяны»[20].
Многие из «первообразов» древних духовных стихов наверняка не сохранились. Традиция отбирала и шлифовала лишь то, что в любых условиях жизни отвечало не всегда осознаваемой потребности в вечных ценностях. При этом общерусский фонд народной религиозной поэзии пополнялся на протяжении всех веков ее существования, отражая, по мнению А. В. Маркова, настроения, верования, идеи того или другого века в русской истории, ведь «духовный стих, как и всякое другое литературное произведение, носит отпечаток эпохи, когда он создан или когда получил обработку, изменившую его первоначальный вид»[21].
Трудно охватить единым взглядом процесс становления и развития традиции, если она перед нами только в поздних записях. И все же кажется правомерным хотя бы предположительно выделить основные ее этапы, ориентируясь на главные вехи в истории русской культуры.
Первый период в истории духовного стиха простирается примерно до конца XV в., когда произошло окончательное освобождение народа от татаро-монгольского ига и открылись новые перспективы в развитии русской государственности и всех проявлений христианизированной культуры. В XI—XV вв. духовные стихи зародились и утвердились в древнерусской культуре как легендарные эпические сказания о христианских героях-святых («Егорий Храбрый», «Федор Тирон», «Дмитрий Солунский» и др.) и основах мироустройства («Голубиная книга») со всеми признаками былинного повествования, типичными формулами сказовости «старин» («Ой ты, гой еси, наш премудрый царь...») и общим светлым, жизнеустроительным пафосом подвигов и чудес, свершавшихся во имя христианской веры. Исходные в традиции духовного стиха сюжеты и темы не раз в последующие времена перерабатывались народными певцами и обогащались выразительными деталями, заимствованными из пестрого ряда апокрифических сказаний, а также из произведений изобразительных искусств — фресок, украшенной мастерами прикладного ремесла церковной утвари и, разумеется, иконописи.
В былинных «старших» стихах (как их называли литературоведы XIX в.) берут свое начало важнейшие нравственные устои народной веры, идеалы праведности и стоической преданности христианству в любых испытаниях. Главным содержанием эпических стихов становится описание героического мученичества за веру и ратных подвигов, завершающихся возведением храмов, прославлением божественных сил и чудотворцев. Пафос истинности веры, за которую борются герои стихов, не без умиления поддержан тем, что героями этими часто оказываются непорочные юнцы. Языческому «царищу бусурманищу» отважно противостоит отрок Егорий. Когда Федор Тирон просит у отца, царя Костянтина Сауйловича, благословения на битву с силой неверной, тот отвечает ему сокрушаясь:
Ой ты еси, чадо милое!
Млад человек Федор Тирин!
Малым ты малешенек
И разумом тупешенек,
И от роду тебе двенадсять лет!
На боях ты не бывшал,
Кровавых ран не видывал,
На добре коне не сиживал,
Сбруей ратной не владывал.
Но, согласно духовным стихам, не в уме и житейском опыте сила отважных героев, а в непоколебимости их веры. У «трехгодного без двух месяцей» младенца Кирика не сломить ее даже самыми страшными пытками:
Ай же вы, злы мучители
Царя Максимьяна!
И не поверую я в веру вашую,
И не поклонюсь я вашим богам-идолам,
Какой ответ со первого дни,
Такой ответ и до последнего дни.
Про многие «муки мученические» (в воде топили, на колесе вертели, под землю зарывали, в смоле или олове варили), через которые проходят Егорий и Кирик с матерью его Улитой, рассказывается не столько для того, чтобы потрясти воображение слушателя «страстями-ужастями», сколько для восторженного удивления спасительной силой Святого Духа, ведь как бы смертно ни пытали героя, он
Стоем стоит, сам стихи поет херувимский,
Голос у него по-архангельски.
Утверждению веры по-своему подчинена и эпическая картинность «старших» духовных стихов. Сквозь все перипетии развернутых легендарных сюжетов видна, может быть, главная задача этих сказаний — наглядно показать всемогущество небесных сил. Вражья рать некрещеная всегда обречена на поражение чудодейственным вмешательством: «един неверную силу побеждает» воскресший для защиты Салым-града от полчищ Мамая святой Дмитрий Солунский; Никола-чудотворец выручает из царства Сарачинского захваченного язычниками Агрикова сына Василия, когда тот отправился «во святую соборную Божию церковь» помолиться Господу.
Очень важно то, что в ранней традиции всевластие небес не отчуждено фольклорным сознанием от земного мира. За этим всеобщим гармоническим единством и мотивом Божественного покровительства стоит еще и недекларативно, без словесных заверений поданная идея патриотизма (христианские события нередко осмысливались народом как происходившие на Русской земле). Древнейшие духовные стихи — органичная часть всего героического эпоса, который у любого народа складывается как поэтическое оправдание исконности и незыблемости его истоков. Подвиги и деяния легендарных героев призваны символизировать то славное прошлое, на котором, по убеждению народному, «стояли и стоять будем». Русский христианский эпос — это в конечном счете «святая вера в святую Русь», в ее богоданность и неистощимость ее духовных богатств.
