Дверь отворилась, и Руновский мгновенно вскочил на ноги. Сердце его колотилось: не согревшись еще после улицы, он мгновенно вспотел.
— Добрый день, Виталий Евгеньевич! — Вошел заместитель директора по административно-хозяйственной части. — Вы все жаловались, что сейф мешает, новые приборы негде ставить. Можем забрать. Охотники нашлись. И бригада как раз свободна. Что это?
Подойдя ближе, он увидел дыру и бросился на пол с размаху, не пожалев темно-синего добротного костюма. Шея его, переходящая незаметно в аккуратно подстриженный затылок, побагровела.
— Воры, — сказал он негромко, испуганно и утвердительно. — Вы проверяли, из оборудования не пропало ничего?
— Ничего.
— Значит, не к вам метили. Попрошу вас срочно набрать ноль-два, вызвать милицию. А я пока пройду по другим лабораториям, узнаю, не произошло ли у них чего. Как же это, заметили такую вещь и молчали!
— Может быть, не надо милиции, — сказал просительно Руновский.
— Вам легко. Подумаешь, пропало! Составите новую заявку. А ведь я-то за все это имущество отвечаю. Прошу вас, позвоните немедленно.
И заместитель директора вышел.
Руновский сел за стол, положил руку на телефон. Да кто же поверит, что этот камень, похожий на уголь, пахнущий битумом, содержащий мелкие включения — хондры, одним словом, по всем приметам — углистый метеорит, на самом деле совсем другое. Автомат-разведчик? Контейнер? Разумное существо? Теперь уж не узнаешь. Но как тонко выполнена задача — забрать копию разумного существа нашей планеты со всем его строем мыслей и чувств, никому не причинив вреда! Кто им докажет, что мысли человека — это бесконечно переменное и по одному мгновению судить ни о чем нельзя. Да и самая суть неясна. Может быть, жизнь на кремниевой основе — в хондритах бывает кремний. Или наоборот — прибор-автомат, где главные части — из органических соединений. Или вообще невообразимые варианты. С дальних галактик гость. Кто знает! Но скажи только — сразу вопрос последует: а как через стенку сейфа прошел? И не докажешь никому, что эта подробность второстепенная, техническая. А зачем камни вытащил, на километр унес? Быть может, он и их хотел взять с собой, как предмет материальной культуры…
И никому ничего сказать нельзя. Люди неискушенные просто не поверят, ученые потребуют доказательств. А где они? Белое пятно на фотографии? Ерунда, трюк. И ничего кроме.
Виталий Евгеньевич снял трубку и набрал номер.
Он не выходил из лаборатории ни на минуту, глядя, как уверенно и четко действуют приехавшие вскоре четыре человека — два в форме и два без. Вот у них-то уж были и лупа, и рулетка, и разные другие принадлежности. Мимо него провели собаку — громадную, с выпуклой, как у тяжелоатлета, грудью, с сосредоточенным взором. Виталий Евгеньевич все надеялся на то, ради чего он и вызвал милицию, зная, что бесполезно: быть может, найдут что-то доказывающее, что люди — хитрые, опасные, злобные, стопроцентные негодяи — побывали здесь. Но люди все же.
Слабые его надежды не сбылись. Ни в одной лаборатории ничего не пропало, собака не взяла след — да и не было его. Отпечатков пальцев и ботинок не обнаружили. К середине дня приехавшие закончили осмотр, составили протокол и отбыли. А заместитель директора прислал строителей. Они притащили камни, развели цемент…
Виталий Евгеньевич Руновский по-прежнему занимается изучением метеоритов. Он считается перспективным ученым, а то, что после защиты диссертации характер его изменился, стал более замкнутым — ну что ж, человек мужает, серьезнеет. Не до резвости теперь. И никто не знает, что одна тайная мысль мучает его, не дает покоя. Где-то там, в невообразимой дали, ходит гнусный маленький человечек с тупым, одеревенелым лицом и взглядом, который невозможно поймать. Ему ни до кого нет дела, он преисполнен высокомерия, думает только о себе и плюет на своих земных друзей. И если б это было все! Давно известно, что одно злое чувство, выведенное из-под контроля, немедленно порождает множество других. Маленького человечка, вероятно, изучают там и в развитие его личности не вмешиваются. И кто знает, во что превратился он теперь — он, представляющий земную цивилизацию. Да проживи Виталий Евгеньевич Руновский хоть сто тысяч жизней в образе ста тысяч гениев, ему не исправить результатов одного мгновенья — того самого, когда им овладели мелкие и ничтожные чувства. И потому он сосредоточен все время, и знакомые между собой говорят, что даже для подающего надежды ученого он слишком серьезен.
Но за серьезностью этой скрыта растерянность. Жить обычной жизнью, где свалено в кучу возвышенное и ничтожное, он не может. И в суровости своей, в сосредоточенности видит он средство, предохраняющее от минутных слабостей. И еще — в фотографии с белым пятном, которую он не желает снимать со стены, хотя приятель, делавший снимок, клянется, что попалась бракованная бумага и очень просто изготовить новый, великолепный отпечаток.
Сквозь крепкий предутренний сон мне смутно послышался какой-то непонятный вскрик, потом грохот.
Кое-как одевшись, я выскочил из каюты. Коридор был пуст. Пустынна оказалась и палуба, словно все уже покинули корабль.
Неужели тонем?! Где хоть мы находимся?
После Гибралтара «Богатырь» изменил курс и направился к Азорским островам, чтобы тут перехватить угрей, плывущих из Прибалтики.
В туманной дымке на горизонте как будто угадываются очертания гор. Значит, земля неподалеку.
Я обогнул широкую трубу… И увидел огромную толпу на носу судна, тут собрались, по-моему, все.
— Что происходит?
— Кашалоты, — ответило мне сразу несколько голосов.
— Где?!
Как я ни пытался протиснуться вперед или хотя бы встать на цыпочки, ничего увидеть не удавалось.
В репродукторах прогремел хрипловатый капитанский голос:
— Палубной команде и научным сотрудникам приготовиться к спуску мезоскафа!
Толпа сразу начала редеть. Агрессивно работая локтями, я вскоре очутился возле самых поручней, но и тут не сразу заметил китов.
Сначала море мне показалось совершенно пустынным — только серые волны до самого горизонта. Я уже было хотел спросить у соседей: «Где же киты?»… Как вдруг увидел взметнувшийся над волнами фонтан водяных брызг. Присмотревшись, я разглядел такое же серое, как вода, длинное тело, легко и стремительно рассекавшее волны. А вот рядом второй кашалот, третий…
В этот момент один кашалот вдруг высоко выскочил из воды, словно нарочно, чтобы дать нам получше рассмотреть себя целиком, и упал обратно в море, вздымая пенистые каскады брызг.
Мы так и ахнули.
— Да в нем метров двадцать! — восторженно крикнул кто-то.
Возражений не последовало. Пожалуй, впервые я наблюдал такое редкостное единодушие среди наших заядлых спорщиков.
«Богатырь» подошел к ныряющим кашалотам совсем близко. Их было девять: самый крупный, видимо, глава этой семьи, шесть самок примерно одинакового размера и два малыша, — впрочем, так их можно было назвать лишь весьма условно, потому что каждый достигал в длину все-таки метров пяти, не меньше!
Кашалоты не обращали на нас никакого внимания. «Богатырь» медленно подошел к ним почти вплотную. Киты продолжали спокойно нырять, Постепенно мы очутились прямо в середине их стаи. Когда они выныривали на поверхность и продували свои могучие легкие, чтобы набрать воздуха, брызги от фонтанов падали прямо на палубу, обдавая нас словно дождем. Вожак держался все-таки в некотором отдалении от корабля. Но малыши подплывали к самому борту, и один из них даже будто почесался о него, к нашему общему восторгу.
