Стихи начал писать в госпитале. Это было летом 1948 года (после года лежания на спецкойке). Писал о голубом небе, о друзьях-товарищах, о страстном желании летчика опять взлететь, высоко подняться…
8 марте 1949 года был переправлен на самолете в Москву, в Главный военный госпиталь имени академика Бурденко. Тут пролежал еще одиннадцать месяцев.
9 октября 1949 года московская газета «Тревога» (орган Московского округа ПВО) опубликовала первые мои стихотворные пробы — «Стихи лейтенанта Ивана Шамова». С этих пор стал выступать в армейской печати. В феврале 1951 года в журнале «Советский воин» № 4 была дана большая подборка моих стихов со вступительной статьей поэта Михаила Васильевича Исаковского.
Это была для меня путевка в большую литературу. Как я благодарен поэту!
В это же время (февраль 1951 г.) друзья-однополчане написали письмо в Москву композитору-песеннику Борису Андреевичу Мокроусову с просьбой навестить их друга поэта Ивана Шамова. Композитор оказался чутким и внимательным человеком. Вскоре он приехал ко мне и Измайлово — один из строящихся районов столицы. В результате его визита появилась песня «На лавочке» («Костры горят далекие»). Мы стали с ним большими друзьями.
В эти же годы меня начали навещать друзья-товарищи по военному училищу и однополчане.
В 1951 году из далекого Забайкалья я получил дорогое для меня письмо от майора Григория Устиновича Дольникова, фронтового летчика, моего славного товарища и командира. Потом он приехал учиться в Краснознаменную академию ВВС и часто приезжал ко мне вместе с супругой в нашу маленькую комнатку на Измайловском бульваре.
Итак, началом моего творчества надо считать лето 1948 года. Раньше, до госпиталя, стихов не писал.
За эти годы я издал девять сборников стихов, вместе с советскими композиторами создал 20–30 песен…
Вот пока и все. В общем, работаем!
Сейчас пишу новые стихи и песни, преимущественно о воинах и молодежи.
Взращенный авиацией,
Горжусь своим трудом
И новой диссертацией
Считаю каждый «том».
С искренним московским приветом ваш Иван Шамов», Так вот по-разному складывались судьбы моих товарищей по военной авиашколе. К счастью, так, как у Дмитрия, редко.
А тогда мы, группа младших командиров, еще только переодевались в новое обмундирование. Каждый прикручивал по два или три треугольника в петлицы соответственно полученному званию. К этому времени состоялся очередной набор курсантов, из которых сформировали отряд. Звенья в отряде комплектовали по росту курсантов: самые рослые были в первом звене, малыши — в четвертом. По такому же принципу назначали и старшин звеньев.
И вот я стал старшиной первого звена, Иван Коробков — второго, Жора Агикян — третьего, а Василий Гущин — последнего, четвертого, звена. Интересно отметить, что Жора Агикян по росту был ничуть не выше Гущина, но при определенных обстоятельствах обязательно приподнимался на носки и как-то умело вытягивал шею. Таким образом ему удавалось казаться более рослым.
За наведение порядка в звеньях мы взялись круто. Шумели, кричали, наказывали. Все было. В нашем звенс собрались в основном приехавшие из Минска и центра России — Сергей Саломатов, Петр Гучек, Александр Давыдов, Геннадий Тишуров, Илья Танхилевич, Сергей Козак, москвичи Николай Фигуркин, Николай Бакунин, Иван Шамов, Петр Тихонков, Борис Савинов.
За годы учебы всех нас связала крепкая дружба. Теоретический курс мы усваивали усердно, а Саломатов, Фигуркин, Шамов, Гучек были примером во всем. Старательно учился и я — ходил в передовиках. Начал заниматься спортом, которому в школе уделялось много внимания. Пробовал бегать, прыгать, бороться, боксировать, но ни в чем не преуспел. На ринге получил такой удар в висок, что всю неделю кошмары снились. Очень хотелось стать чемпионом, как Сережа Саломатов, который был первым и в беге, и в борьбе, причем не только у нас в школе, но и во всем округе. И вот записался в борцы. Поначалу, может, действительно какие-то задатки были, только после официальной схватки с Сашей Ваулиным наотрез отрекся от борцовского ковра и занялся штангой. Но, видимо, силенки еще маловато было — поединка со штангой тоже не выдержал. К слову сказать, через много лет я стал даже чемпионом академии в полусреднем весе.
А в ту пору, забросив не только спорт, но и учебу, вдруг начал зачитываться Мопассаном, Лондоном, Толстым, Достоевским. Читал все подряд, с юношеским восторгом восхищаясь героями и героинями или ненавидя их, опуская философские детали и лирические отступления. Читал везде, но главным образом на занятиях. Сидел, как положено старшему, за первым столом, но умудрялся на глазах преподавателей читать.
Разоблачил меня батальонный комиссар Мололетков. Он вел курс марксистско-ленинской подготовки. Это был удивительный человек. За гражданскую войну комиссара отметили орденом Красного Знамени. Орден от времени потускнел, эмаль во многих местах отбилась, но смотрели мы и на орден и на орденоносца с невообразимой завороженностью и почтением. Не знаю, вызывает ли у сегодняшней молодежи подобные эмоции целая орденская колодка… Мне же помнится, как в автобусе, в трамвае, в очереди, увидев орденоносца, люди расступались, вежливо предлагая место.
