Аэродром, где мне предстояло впервые уйти в небо и понять, что полеты это навсегда, это судьба, находился километрах в двадцати от Минска. Крохотное летное поле с ромашками, с говорливыми жаворонками. Таких-то по нашей земле сколько насчитаешь! И все же запомнился мне осоавиахимовский аэродром на всю жизнь.
Когда я пришел туда, в группе Чекуновой уже многие учлеты прошли вывозную программу и летали самостоятельно. Ребята укладывали в свободную вторую кабину мешок с песком для правильной центровки самолета, поочередно деловито, не без гордости занимали место за управлением машины — и летели команды:
— Контакт!
— Есть, контакт.
— От винта!
— Есть, от винта…
Все это было непередаваемо здорово. Захватило сразу и понесло куда-то в неведомое далеко от всех житейских проблем, каких-то там планов, всего того, чем жил до встречи с аэродромом, и разве только легкая тревога еще удерживала на земле, вкрадываясь в сердце сомнением: «А смогу ли я так?»
Однако настал час, и вот он, первый в жизни полет.
Много уже писали о тех ощущениях, об удивительном чувстве подъема, которые испытываешь, покидая землю впервые. И все же передать такое словами трудно. Надо прочувствовать.
И первый запуск мотора — чуточку торопливый, взволнованный: как бы что не отказало, запустился бы поскорее… И первый взлет — радостный, будоражащий: «Сам черт не брат!» И первые развороты, когда выписываешь их, словно буквы в тетрадке с косой линеечкой, и первые воздушные ямы, о которых так много говорили, которых ждали не без опаски: «Яма!..» А тебя — даже весело! — только встряхнет: вместе с самолетом провалишься куда-то вниз, и на мгновение ты в невесомости. Привязные ремни натянутся на плечах, секунда, другая — и уже хлопнулся на сиденье, и уже летишь один в бескрайнем небе…
Первые мои полеты по кругу, в зону на пилотаж, по маршруту оценивались с похвалой. Анюта — так мы звали нашего инструктора между собой — была старше нас всего лишь года на три, она только что окончила Херсонскую школу подготовки пилотов-инструкторов и получила назначение в наш осоавиахимовский аэроклуб. Летала Анюта уверенно, по-женски мягко и аккуратно. Приветливая, спокойная, она никогда не отчитывала нас за ошибки на залихватском аэродромном жаргоне: «Ну, дал ему прикурить! Ну, снял стружку!» Напротив, учила искусству полета терпеливо, как-то деликатно, словно боясь вспугнуть неповторимое очарование наших первых аэродромных зорь.
— Вы сегодня выполнили полет полностью самостоятельно, — говорила она после посадки каждому курсанту и на всякий случай добавляла: — Я только чуточку за ручку держалась…
Мы радовались, не подозревая, что управляли машиной вдвоем. Где уж было разобраться, кто там на взлете или посадке вовремя среагировал на рули управления: подтянул, отклонил, добрал, придержал!.. И как знать отчего, но при проверке на самостоятельный вылет многие из нашей группы с первого захода разрешения не получили. Погорел и я.
— Землю не видишь, лапоть!.. — категорически, без тонких психологических нюансов заявил командир звена Петров.
И вместе с другими неудачниками мне пришлось продолжить вывозную программу.
После дополнительных полетов результат оказался прежним. Снова осечка и снова как приговор, но уже Анюте:
— Не видит, пень этакий, землю! Самостоятельно выпускать нельзя — аппарат разломает. Проверишь направление взгляда. Посади на полуторку да смотри, как зрачками-то ворочает.
Однако ни проверить, ни исправить ошибки учлета Дольникова при посадке самолета инструктор Анна Чекунова не смогла. На следующие полеты я уже не явился.
Бытует среди аэродромного люда такой, очевидно не слишком-то научный, термин — пилотское самолюбие.
Это когда летчик не в силах смириться с допущенной ошибкой, с промахом, когда с болью переживает чье-то преимущество, пусть хоть и в типовом, очень и очень условном учебном бою. А если учесть, что пилоту еще нет и семнадцати, что на заводе он уже уверенно руководит целой бригадой и в заводской многотиражке так красиво пишут о рабочей чести молодого ударника, может, объяснимым станет побег с аэродрома?
В заботах, поисках, напряжении шли трудовые будни. Чтобы не тревожила неудача в аэроклубе, я старался загрузить себя работой и нередко оставался на заводе до вечера. В общежитие приходил усталый, сразу засыпал, а по ночам… все-таки «летал». Уже захватило, уже тянуло небо. Втайне надеялся, что еще раз придет Анюта и я услышу ее подбадривающее: «Что же вы, Гриша? Не сразу ведь Москва строилась…»
И действительно, встреча состоялась — у заводской проходной после смены. Не было лишних слов, нареканий. Позже я думал: «Для чего вообще-то возилась с неподдающимся инструктор Чекунова? Ведь, как говорят, вольному воля». Только вот если бы не Анюта в моей судьбе, как бы она сложилась? А от той встречи с моим первым инструктором на всю жизнь запомнились слова: «Вы же смелый, Гриша! Вы будете замечательным летчиком…»
