Я знаю – я бренный и тленный,
Ах, полно пророчить, пророк.
Мы станем ничем и Вселенной,
Едва переступим порог,
Любая листва опадает,
Когда наступает зима.
Цветет и уже увядает,
Как белая роза, Земля.
И все же – мы живы, мы – люди,
Наш пламень еще не погас.
Спешите, все Солнца и Луны,
Смотреть на невиданных нас!
Изведав любовь и страданья,
Доищемся скрытых причин,
Проникнем во глубь мирозданья
И тайны его приручим!
Диковинный, бодрствует разум.
Рискованный, длится полет.
Умрем – но уделом прекрасным
И смерть нашу мир назовет.
О, сколько же славы огромной,
И нежности, и красоты -
До той, еле видной и скромной,
До той неизбежной черты…
Как только планеты на Солнце падут
И Солнце, на части расколото,
В провалы миров за собой увлечет
Обломки небесного золота,-
Завьюжится бешеный круговорот,
Морозные вихри закружатся,
По вехам созвездий сквозь смерть поплывут
Осколки вселенского ужаса,
Пока не прервется их смертный пробег,
Их вечный полет хаотический,
Пока не взметнется над прахом планет
Слепящий костер титанический,
Пока в пламенеющей завязи лет
Кровавые сечи не вспенятся
И нового мира не встанут лучи,
Как крылья волшебного феникса.
В том мире кипучем, в той жизни живой,
В ее неприкрашенной прелести,
Где будут луга, и цветы на лугах,
И леса веселые шелесты,
Когда-нибудь снова уста изойдут
Словами, как птицы, крылатыми,
И космоса песни опять расцветут
В моем возродившемся атоме!
Я зову простыв слова,
Чтоб напомнить о древних сказаньях,
Где душа народа жива.
Был совет. И должен был Диавол
С жалобой прийти в чертог Господний.
Ангелы со всех сторон слетелись,
Сатана взлетел из преисподней.
Встал Господь. И было тихо-тихо.
«Сатана пусть говорит сегодня».
Ангел Зла склонился перед богом:
«Да сияет благодать Господня!
Жалуюсь пред всеми небесами
На тебя, создателя Вселенной:
Мне во зло ты отдал сына Девы,
Чтоб спасти сей род людской растленный.
Повелел ты мне людское племя
Обуздать терзаньем вечной нощи,
А теперь склонился к милосердью
И опять меня лишаешь мощи!»
«Отдал я единственного сына,
Чтоб на свете людям легче стало,
Это ль не цена за искупленье?»
Сатана ответил: «Мало, мало!
Пусть тогда все ангелы Вселенной
Для него мучения измыслят,
Пусть сто мук он испытает, прежде
Чем, распятый, на кресте повиснет!»
Херувим сказал: «Пусть он возропщет
На неблагодарность и глумленье,
Пусть того побьют камнями люди,
Кто на крест пошел за их спасенье».
Серафим сказал: «Пусть он познает
То, что хуже всякого мученья:
Самых дорогих ему и близких
Злобу, и хулу, и отреченье».
Встал архангел: «Дай ему изведать,
Что и небесами он покинут.
Пусть придет в отчаянье, о Боже,
Оттого, что он тобой отринут».
Встал Господь: «Довольно ли, Диавол?
Можно ль заплатить еще дороже
За спасение людского рода?»
Сатана ответил: «Мало, Боже!
Есть мученье горше всех мучений:
Пусть, в последний миг на мир взирая,
Сын терзанья матери увидит,
На кресте в мученьях умирая!»
Когда-то в Чехии, давно,
Жил рыцарь Палечек,- вино,
И смех, и шутки он любил,
И храбр и добр ко всем он был,
И все его любили.
Не только веселиться, пить,-
Любил еще он и бродить
По Чехии своей родной,
И, очарованный страной,
В мечты он погружался.
«Пан рыцарь,- раз услышал он,-
О чем мечтаешь? Иль влюблен?»
Очнулся Палечек – и вот
Пред ним веселый хоровод
С самой Весной-царицей.
«Что ж, храбрый рыцарь, ты притих?
Ты мне милее всех других.
Будь, как всегда, находчив, смел,
Скажи – чего бы ты хотел?
Проси, я все исполню!»
И тотчас молвил рыцарь наш:
«Ты просьбу скромную уважь:
Когда умру, в родимый край
Являться каждый год мне дай
На восемь дней весенних.
Когда цветут сады, поля
И радуется вся земля,
Тогда на восемь дней, Весна,
Ты пробуждай меня от сна!»
«Будь так!» – Весна сказала.
И каждый год, покинув мрак,
Встает наш рыцарь-весельчак,
Разбужен запахом цветов,
Услышав соловьиный зов,
По всей стране проходит.
И чешский тихий, грустный край
Поет, цветет, встречая май,
Повсюду песни, шутки, смех,
И радуется каждый чех,
Но так – увы – недолго!
Ведь рыцарь лишь на восемь дней
Встает весной, в согласье с ней.
Она ему подносит мед,
И, охмелев, на целый год
Он снова засыпает.
Король Карл и Бушек из Вильгартиц
Уселись за стол дубовый средь зала,
Отведали вин они разных немало,
И ярче зарделся румянец их лиц.
Король приказал: «Золотые чаши
Подайте, пажи, да налейте полней!
А ну-ка, друг Бушек, чокнемся!
Пей! Попробуем первые вина наши.
Ты знаешь, какое вино ты пьешь?
В его прошлогоднем накопленном зное
Играет горячее солнце родное,
Ну, чокнемся, выпьем! Напиток хорош!»
Отпил, и скривились презрительно губы:
«Да разве вино это?' Хуже, чем квас!
Что доброе вырастет разве у нас?
Кислятина! Сводит оскомина зубы,
Я сам из Бургундии лозы привез,-
Ворчит, негодуя, король возмущенный,-
И что же? На чешской земле хваленой
Полынь получилась из лучших лоз!
Уверен, сбирать будешь терпкий терновник,
Хоть сладкие персики здесь посади.
Не веришь, смеешься! Того и гляди,
Что розы – и те превратятся в шиповник.
Какая земля, таков и народ!
Ведь даже святые, собравшись конклавом,
Не справятся с чешским упрямым нравом,
Такой народ и святых изобьет.
Как с этим вином, так со всеми делами:
Задумаю новое, только начну -
Идет не туда, куда я потяну.
Не знаю, что делать. Беда мне с вами!»
Но все-таки чашу пригубил опять
И смотрит на друга в притворной злобе
Глазами добрыми исподлобья.
А Бушек, чтоб времени зря не терять,
Не тратя слов на беседу такую,
Раздувши щеки, глоток за глотком,
По нёбу прищелкивая языком,
Родное вино, попивает, смакуя.
«Да, просто беда!» – повторил король
И все-таки чашу пригубил снова,
Как будто бы ждал он ответного слова.
К пажу обернулся: «Ослеп ты, что ль?
Не видишь, что чаша стоит пустая?
Иль хочешь жаждой меня уморить?
Иль лень тебе солнечной влаги налить?
Налей, да полнее, до самого края!
Пей, Бушек, до дна и хмуриться брось!
Послушай, что мудрый король тебе скажет:
На вкус я разборчив, придирчив даже,
И все же вино мне по вкусу пришлось.
Распробовать нужно, друг Бушек, сначала,
Ведь это особое, видно, вино,
Сперва горьковато немного оно.
Мне кажется, нам оно нравиться стало».
«Вот видишь, король, так и чешский народ! –
Промолвил вдруг Бушек.- Народ наш с большою,
Немного суровой, особой душою,
Особой своей красотою цветет.
Привыкнув, его ты полюбишь тоже,
Приблизься только к народу тому -
Навек, словно к чаше, прильнешь ты к нему
И душу свою оторвать уж не сможешь!»
Завесу сбросил век – и мир воскрес!
Где племя старое, седое?
Гей, оглянись – все новое окрест.
Весеннее и молодое!
И песню чудную запел простор,
И стройно отозвалось эхо гор,
Запело все – долины и поля,
Запела вся широкая земля,
И мы запели: «Вольность! Вольность!»
И стали вдохновеннее черты,
И взор от слез – лучистей и светлее,
И мышцы превратились вдруг в цветы,
И каждый стал прекрасней и добрее!
Для нас слились в одно и ночь и день,
День грезой стал, сияньем – ночи тень,
Мы волновались, верили всему,
Смеялись – и не знали почему!
Ах, первые любви приметы!
Как на пиру, шумел и пел народ,
Друг другу руки жали люди,
И шло людское воинство вперед
Под грохот роковых орудий.
Где шляпа – там перо, где пояс – нож.
Беги, тиран, иль мертвым упадешь!
Да сгинут те, кто храбрых осмеял,
Ведь каждый бы в бою бесстрашно пал
За мир и счастье всех народов!
Сверкало все вокруг – и лес и дол,
И юный день, не знающий заката,
Надел нарядный голубой камзол,
В узорах жемчуга и злата.
Весь край сверкал, как будто бальный зал,
Из-под земли веселый марш звучал,
Нас сам господь на танец пригласил
И радостно народ благословил:
«Ну наконец людьми вы стали!»
Басси, капуцин-республиканец,
Был австрийской стражей ночью схвачен,
И сегодня, по решенью Рима,
На заре расстрел ему назначен,
Вывели. Вокруг каре сомкнулось.
Поп-палач стянул веревку туго,
Острым камнем шею расцарапал,
Но не вырвал жалобы у Уго.
«А теперь ступай,- сказал убийца,-
Жалуйся у божьего порога
Только вряд ли бог тебя узнает,-
Да и вряд ли ты увидишь бога!»
Щелкнули затворы. Вздрогнул Уго,
Выпрямился гордо: «Эй, предатель,
Ты небось мечтаешь, жалкий ворон,
О святой небесной благодати?
Врешь, палач,- Христос меня узнает,
Я увижу бога – ведь у трона
Он собрал героев, и над ними,
Полыхают красные знамена».
Борется судно с бурей свирепой,
Иоган фонарь у скалы подвесил:
«Пускай разобьется в щепы!»
Несется судно на свет обманный,
Прямо на камни, и килем глубоко
Врезалось в берег песчаный.
Иоган, довольный, свистнул по-сычьи:
«Дочка моя готовится к свадьбе,
В приданое ей – добыча!»
И быстро лодка его, как лисица,
Несется туда, где разбитое судно,
Как черный гроб, громоздится.
Не тратя времени понапрасну,
Иоган топор свой вонзает в судно.
Вдруг слышит голос неясный.
«Спеши же,- грохочет эхо пустынно,-
Получишь ты половину товара
И золота половину!»
Иоган прислушался, размышляя:
«Коль мне половина одна достается,
То будет моей и другая!»
До берега в лодке Иоган добрался,
Там ждал терпеливо, и до рассвета
Он к судну не возвращался.
Когда ж сквозь сумрак лучи засквозили,
Топор свой снова вонзил он в судно,
Но тихо там, как в могиле.
Вдруг вместе с водой, забившей из трюма,
Всплыл первый мертвец…
Иоган, нагнувшись, Хватает его угрюмо.
Лицом повернул мертвеца: «Проклятье!
Не будет свадьбы – за волосы цепко
Держу я мертвого зятя!»
Под визг детей и крик толпы, под грохот барабанный,
Под звук воинственной трубы и флейты деревянной
Три короля чужой земли
Под вечер в Вифлеем вошли.
И молвили: «Мы шли сюда с одной высокой целью,
Чтоб паши головы склонить пред этой колыбелью».
И вот, увидев хлев простой, стоящий в отдаленье,
С верблюдов слезли короли и стали на колени.
Покуда, расстелив ковры,
Их слуги вынесли дары,
Король-оратор, что стоял всех впереди, с поклоном
Младенцу славу и хвалу воздал умильным тоном.
«О матушка,- сказал второй,- твое дитя прекрасно,
Ведь у него твои глаза – и как сияют ясно!»
А третий слушал и вздыхал
И так Иосифу сказал:
«Да, это чудо из чудес, весь мир сегодня счастлив!»
Но тут-то маленький Исус зашевелился в яслях.
Сказал он: «Вы пришли сюда, терпя в пути невзгоды,
Ведь даже вам милы подчас апостолы свободы.
Когда ж со временем за мной
Ученики пойдут толпой
Вас испугает, короли, пророк из Назарета,
И у доносчиков тайком вы спросите совета.
Вы позабудете о том, как шли сюда когда-то,
Как славословили меня, дарили шелк и злато,
И вы решитесь наконец
Терновый мне подать венец.
И на Голгофу я взойду, камней осыпан градом,
Но никого из вас тогда со мной не будет рядом!»
Король-оратор набекрень свою корону сдвинул,
Хотел он было возразить Иосифову сыну,
Да что-то мысли не пришли.
И зашептались короли:
«Он плотника простого сын!
К кому мы тут взываем?»
Пришли со славой короли, а как ушли – не знаем.
