В белой чаше пар клубится.
Смотрит красная девица,
Как вода ключом вскипает,
Набухает, пар взметает,
Пар свивается в колечки,
А вода клокочет глухо,
И лепечет, и лопочет,
Как ночной сверчок на печке,
И жужжит, как будто муха,
Как возок вдали, рокочет.
Звон полночный в отдаленье.
Дева встала на колени
И кольцо бросает в чашку.
«О святая Петронила!
Этой ночью, ночью майской,
Сделай мне подарок райский:
Мне без мужа жить не мило,
Пожалей меня, бедняжку!
Пусть какой угодно лада,
Привередничать не стану,
Я молиться не устану,
Только дай- хотя б любого,
Я любого взять готова,
Только рыжего не надо!»
Клубом пар пред девой юной,
И вода клокочет яро,
И доносится из пара
Словно звук сереброструнный:
«Оказала б я услугу,
Помогла б в девичьей доле:
Славно ты поешь в костеле!
Я тебе дала бы друга,
Да найти-то трудновато:
Нынче девок многовато,
Есть один, да не годится,-
Парень рыжий, как лисица,
Белоглазый, несуразный,
Кособокий, безобразный,
И к тому же этот лада…»
«Вот такого мне и надо!»
Шла Мария райским садом,
Каждый встречный добрым взглядом
Провожал ее, крестясь,
Лишь одна Елизавета
Не послала ей привета,
Обошла, не поклонясь.
И Мария ей сказала:
«Что с тобой, святая, стало?
Я тебя не узнаю.
Нимб твой светлый набок сбился,
Мутный взор остановился -
Иль не нравится в раю?»
И поморщилась святая:
«Ах, в раю я так скучаю!
Зря слоняюсь день-деньской…»
«Это мило! Ты скучаешь!
Что же ты не опекаешь
Души, вверенные мной?»
А она в ответ, вздыхая:
«Здешних женщин опекая,
Лет пятьсот я тут живу,
Только, как я ни старалась,
Верных жен не попадалось
Ни во сне, ни наяву.
Правда, где-то в чешском крае
Раз нашлась жена такая –
Непорочна и тверда,
Но пока я к ней спускалась,
Чистоты, как оказалось,
Не осталось и следа!»
Шум и гомон на деревне. Это полька в сани села,
Вороные кони в пене, сбруя в лентах закипела,
Вкруг нее и плеск и радость, как ручьи весною ранней,
Смех, и пляска, и веселье, и народа ликованье.
Села в сани – стройность в стане, в дальний город ехать хочет.
«Добрый путь! Счастливой встречи!» – ей вослед струится эхо.
Пусть увидят горожане, что деревня им прислала:
«Руки в боки, ноги в скоке, пусть их вскружит вихорь бала!».
Это только – едет полька!
Снег сверкает, бич мелькает,- вот так скорость, вот так скачка!
Свист летит из-под полозьев, где она – лесная спячка?
Камни под гору скатились вниз тропинкою кривою,
И гора, плечо поднявши, в такт качает головою.
Вот какая это полька! Есть ли в мире лучше танец,
Чтоб глаза зажег о звезды, чтобы с роз сорвал румянец?
У нее в крови веселье и горит и не сгорает,
И задор неугомонный каждой жилкою играет,
Это только – мчится полька!
Поздно вечером вкатили кони в пригород с разлета.
О, как грустно здесь под вечер: глухо замкнуты ворота.
Нет на улице ни тени, в переулках нет ни звука,
Серым саваном тумана город весь покрыла скука.
Полька спрыгнула на землю: «Что ж хозяин не встречает?
И дверей гостеприимных мне никто не открывает?»
Подошла к закрытым ставням, постучала в бревна сруба.
«Принесло еще кого там?» – изнутри ей голос грубо.
Это только – едет полька!
«Эй, жена! У двери полька! Привечай ее под кровом,
Нужно эту гостью встретить ясным взглядом, добрым словом.
Мы с тобой молодожены, мы не любим тихой грусти,
В наших стенах дышат дудки, в потолке играют гусли,
Печь гудит у нас фаготом, двери звонки, словно скрипки,
Принимая эту гостью, мы не сделаем ошибки,
Обеги, жена, скорее околоток весь соседний,
Созывая без разбору всех – богатый или бедный,
Молви только:
«В доме – полька!»
Все сошлись. Бедняк склонился, и вослед его поклону
Снял богач пред нею шляпу и король свою корону.
В круг пошли княгиня с князем, подхватив мотив горячий.
Тоник с Анежкой танцует, Йозефик кружится с Качей.
Гей, смелее! Гей, быстрее! Все в движенье, все танцует.
Это явь или виденье? Печка скачет, ног не чует!
Стены пляшут, двери машут, семенят скамеек ножки.
Бревна стен качает танец; на загнетке пляшут плошки.
Это только – вьется полька!
Входит в Прагу молодой бродяжка,
Еле тянет ноги, дышит тяжко.
Он совсем уж выбился из сил.
Вот дошел до моста и застыл…
Посмотрел на статую святого,
Что стоит степенно и сурово,
И сказал, досадой обуян:
«Хорошо тебе, святейший Ян!
В славе ты стоишь неколебимо,
И народ с поклоном ходит мимо.
А чуть вечер – для тебя, безгрешный,
Зажигают фонари поспешно,
Ну, а я – один, как пес бездомный,
Целый день брожу до ночи темной,
И не чую под собою ног,
И устал смертельно, и продрог.
Камень – он повсюду ранит ноги:
И на улице и на дороге!
Где ж ночлег сегодня я достану?
Где смогу хоть на часок прилечь?
Хорошо тебе, святому Яну!»
Но святой в ответ на эту речь
Произносит с горькою обидой:
«Дорогой мой, лучше не завидуй.
Только с виду может показаться,
Что уютен этот пьедестал.
А когда бы ты со мною стал,
Ты бы сам не знал, куда деваться!
Если б ты увидел, глядя вниз,
Как на речке, бойки и румяны,
Неумолчный поднимая визг,
Возятся девчонки с Малой Страны,
Отжимая с шутками свое
Свежевыстиранное белье,
И над блеском голубой волны
Их колени белые видны,
И задорный хохот раздается!
А когда иная чуть нагнется,
Чтоб еще разок ополоснуть,
Из корсажа выпирает грудь!…
Нет, мой милый, я скажу по чести:
Черт пускай стоит на этом месте!»
В очках и с палкой суковатой
Броду, как будто и не видя
Того, что вкруг меня творится,
Как будто на весну в обиде.
Такую же весну я вспомнил,
И сорок лет назад так было,
Цвели деревья, пели птицы,
И солнце ласково светило.
И нынче также в хороводе,
То шумным кругом, то попарно,
Под пенье новой звонкой песни,
Танцуют девушки и парни.
Ах, все на свете неизменно
Идет своим обычным ходом,
А старики, мы все дряхлеем
И все умнеем с каждым годом.
Боюсь, что до скончанья века
Все так останется повсюду,
А у весны цветы и травы
И молодые песни будут.
Бреду я мимо молодежи,
Весельем, пеньем одурманен,
В очках и с палкой суковатой,
С лицом недвижным, словно камень.
Когда я в зеркало посмотрюсь,
Себя изучая уныло,
То вижу – я действительно жив,
Смерть про меня позабыла.
Как выгляжу! Пусть дышу на стекло
И тру его шелком… Все же
Мне виден тусклый, безжизненный взгляд,
Сухая, желтая кожа.
Как выгляжу! Будто в тесном шкафу
Висел я долгие годы
И сделался затхлым, как старый фрак,
Который вышел из моды.
Моя борода – дрожащий пух…
И, если б могла случиться
Встреча с собой, я б убежал,
Чтобы не запылиться.
На мир ожесточен, унес я
В безлюдье гор печаль седую.
Но вот весна ко мне навстречу
Шлет дочку, зелень молодую.
И манит зелень молодая
Меня росистым слезным взглядом.
Как быть мне с девочкой невинной?
Возьму вот и пойду с ней рядом!
И в руки мне цветы стремятся,
Как только их в траве замечу,
И кажется – любая травка
Готова ринуться навстречу.
И кажется – любая птица
За мною вслед готова взвиться,
И хочет каждая дубрава
Мне величаво поклониться.
Я тронут: вот она – сердечность!
Вот искренность. И нет сомненья -
Кто так простых людей встречает,
Тот сам достоин уваженья.
И в грудь свою смотрю я зорче,
И сердце помолодело.
Ну вот! Я снова с вами вместе,
И нынче с вами я всецело!
И ближний холм взывает к небу,
Чтоб гром слова мои услышал,
И, взяв свой бич, хлестнул бы звонко,
Чтоб громче праздник этот вышел!
Сколько дней в моей жизни, словно трава, увяло,
Сколько вешних цветов – пышноцветущих – опало,
Сколько песен не спелось, мечтаний не воплотилось.
Сколько вздохов заглохло и слез горячих скатилось!
Все ж, едва после ночи увижу проблески света,
Я взываю в туманную даль: «Счастье! Где же ты! Где ты?»
Где я очутился! Общественный садик,
В нем женщины – будто войска на параде,
А около женщин – все дети и дети,-
Ах, сколько от них беспокойства на свете,-
И вот я сижу между ними.
Все кругом идет, голова как в тумане,
Глаза еле видят, слабеет сознанье,
Все вертится, бегает, пляшет и скачет.
Кричат и дерутся, смеются и плачут…
Невыносимые крики!
И вдруг – что за дерзость! – двухлетний ребенок,
Желая испробовать силу ручонок,
Схватил меня за ногу, дергает, тащит
И глупо, как будто на няньку, таращит
Огромные синие очи!
Спугнуть его, что ли? Взглянуть бы построже!
Смятенье растет. Но начать мне с чего же?
И вдруг – говорю вам! – причуда такая,
С чего это вышло, ей-богу, не знаю,-
Беру я его на колени.
И глажу волосики я золотые,
И вот я, как будто влюбившись впервые,
Как будто бы девушке в том признаваясь,
Шепчу неуверенно и заикаясь:
«Ты любишь меня, моя детка?»
