Что касается жителей города, то они озлоблены, можно сказать, ожесточены и при торговых сделках требуют по пять туманов за товар, которому красная цена — туман. При каждом слове они бесстыдным образом клянутся именем святого. Я сам покупал что-то на базаре, и торговец запросил три тумана, а потом с клятвами и божбой уступил мне эту вещь за семь кранов.

Но что хуже всех этих зол — это положение солдат по сю сторону границы. Каждый человек, которому доведется понаблюдать их жизнь, содрогнется от ужаса.

Однажды мы пошли, как обычно, на поклонение. Вдруг я увидел несколько человек в крайне рваной и грязной одежде из грубого холста, цвет которой уже невозможно было распознать. На головах у них были надеты какие-то невообразимые шапки всевозможных фасонов и видов, а пятки покрылись коростой от грязи. Возраста они были самого различного: были тут и пожилые люди лет пятидесяти, и двадцатилетние юнцы, каждый держал в руках ружье.

Я спросил агу сеида:

— Как будто это рабочие, но почему у них ружья?

— Эх, господин любезный, да это ведь правительственные солдаты. Ночью они несли караул в крепости, а теперь, сменившись, бегут на базар. И ты увидишь, что один из них превратится в мясника, другой — в сапожника, те станут менялами, а эти — продавцами фруктов. И каждый из них обязан давать определенную взятку своим полковникам и генералам.

Когда я услышал о всех этих ужасах, свет померк вокруг меня. Из самых глубин моего сердца исторгся стон:

— О господи, вот возмездие за те несправедливые споры, которые я вел в Каире! Ведь, когда мне говорили что-либо подобное, я не верил, вступал в настоящую схватку и зря обижал людей.

— Досаднее всего то, — продолжал ага сеид, — что эти солдаты почти все заработанное ремеслом и поденной работой, за вычетом взяток офицерам, тратят на терьяк и курят его в кальянах.

Совершенно ошеломленный, я спросил:

— А солдаты — это местные жители, или они из других областей Ирана?

— Нет, это приезжие; в основном из племен халхали и мишкин.[79] Они несут в городе гарнизонную службу, и их меняют раз в два-три года.

Спустя некоторое время ага сеид сказал:

— Многие из паломников берут здесь на время пребывания жену. Если и вы думаете — скажите, я сделаю необходимые приготовления.

— Я могу жениться, но можешь ли ты дать клятву, что у женщины истек срок после развода?[80]

— Ведь ты женишься для своего удовольствия, почему я должен давать тебе клятву?

— Вот видите, вы не уверены в этом. Нет уж! Я даже и в Европе ни в чем не погрешил против шариата, как же я это сделаю в сем святом месте? Многие негодяи, оказывается, творят такие беспутные дела, а я-то до сих пор не верил! Увы!

Итак, после двадцатидвухдневного пребывания у святой гробницы я поручил Юсифу Аму готовиться к отъезду в Тегеран.

Юсиф Аму сказал мне на это:

— Господин бек, за все время путешествия я вас ни о чем не просил. Я преисполнен благодарности за то, что, служа вам, смог поклониться этой священной гробнице, посещение которой составит мое счастье и в этом, и в том мире. Теперь же я прошу выслушать одну мою просьбу и исполнить ее.

— Говори, — разрешил я.

— Послушайтесь совета: тем же путем, каким мы прибыли из Каира, давайте вернемся назад. Я хорошо знаю ваш нрав. В этой стране, видя всякий день разные бесчинства, вы легко будете впадать в гнев. И я очень боюсь, что в конце концов, не дай бог, вы захвораете. Как тогда мне держать ответ перед вашей матушкой? Часть Ирана вы уже видели, а Тегеран — то же, что и Хорасан: «по горсти можно судить о целом харваре», как говорят, и «урожайный год узнается по весне». Или вы ожидаете увидеть в Тегеране что-нибудь такое, что вас порадует?

— Юсиф Аму, ты хорошо знаешь, что, помимо других причин, уже только по завещанию отца я ни на минуту не переставал относиться к тебе с уважением и всегда почитал тебя как отца родного. Но я хочу, чтобы в этом вопросе ты мне не прекословил. От своего намерения я не откажусь, даже если мне придется пойти наперекор воле отца и ослушаться твоего совета. Это путешествие уж, видно, мне предназначено. Пока я не съезжу в Тегеран, не доберусь до министров и правителей государства и сам не дознаюсь истинных причин их небрежения, причин бедственного положения народа и разрухи государства, нет мне покоя! Или я сложу на этом голову, или постигну причины всех этих ужасов. Аминь!

Бедный Юсиф Аму был вынужден замолчать и не сказал больше ни слова.

В сопровождении аги сеида мы отправились нанимать лошадей на окраину города, туда, где жили мукари.[81] Там, у хаджи Хусайна, казвинского возницы, мы наняли за двадцать туманов до Тегерана трех лошадей, пару для себя и одну лошадь для наших вещей, которые должны были прибыть двумя днями позже.