— Значит, — думала она, — надо оставить в стороне все это царство небесное, вот и все. Нечего об этом и раздумывать, какое бы игольное ушко здесь ни подразумевалось. Больше она не ломала себе голову над разрешением этой задачи.
Она не станет бедной, как Веррисы, что бы об этом ни толковали все изречения на свете; она не хочет быть грязным, жалким созданием, подобным им.
Так отказалась она от буквального применения текста.
Большим удовольствием было для Урсулы рассматривать коллекции фоторепродукций с картин итальянских художников: Джотто, Фра Беато Анджелико и Филиппо Липпи. Они были знакомы ей с детства, и у нее в памяти запечатлелись мельчайшие детали отдельных картин. Цветы, сияние, ангелы, демоны Фра Анджелико приводили ее в восторг, но изображение всемогущего бога, окруженного ангелами, всегда раздражало и возмущало. Неужели эта бессмысленная фигура в торжественных одеяниях воплощает в себе смысл всего бытия и может служить центром мира? Такие милые ангелы, такое чудесное сияние, и все это только для того, чтобы окружить плоского, банального бога. Она чувствовала острое недовольство, но была еще не в силах разобраться во всем до конца.
Много чудесного и удивительного было кругом в самой жизни. Наступала зима, и длинные ветви сосен тонули своими концами в пушистом снегу, ярко выделяясь зелеными иглами на белоснежном фоне. Снежное поле было усеяно самыми разнообразными следами птиц и животных. То виднелась прямая, блестящая дорожка, протоптанная фазанами, то лохматые следы кроликов с двумя парами оттисков передних и задних ног; заяц оставлял более глубокие отпечатки, и следы его задних ног, сливаясь вместе, образовывали глубокую ямку; следы кошек напоминали вдавлины горошин в стручках, а птичьи лапки вырисовывались тонким, кружевным узором. Зима вызывала чувство ожидания приближающегося Рождества. По вечерам в мастерской тайком зажигалась свеча и слышался звук сдержанных, негромких голосов. Мальчики готовились к рождественскому представлению. Два раза в неделю в церкви, при свете ламп, происходили репетиции хора, устраиваемые отцом для разучивания старинных рождественских гимнов. Девочки принимали в них участие. Все вокруг приобретало таинственный, увлекательный, особый смысл. Каждый готовился к чему-нибудь.
До Рождества оставалось совсем немного. Девочки коченеющими пальцами украшали церковь гирляндами из остролистника, ели и тиса, пока вся она не приобретала праздничный вид. Урсула вешала над деревьями и над люстрой ветки омелы, сажала на сучок тиса серебряного голубя, и вся церковь обращалась в таинственный тенистый уголок.
В хлеву для коров мальчики мазали гримом лица для репетиции в костюмах. В чулане уже висела мертвая индейка с распростертыми пестрыми крыльями. Наступало время стряпать рождественские пироги.
Чувство ожидания все усиливалось. На небе показывалась вечерняя звезда, рождественские гимны были готовы звучать повсюду. Звезда была сигналом неба, земля должна была ответить на него своим приветствием. Наступал вечер, сердце радостно билось, руки были полны подарков для раздачи. Слова вечерней церковной службы отзывались с трепетным волнением в душе.
Проходил вечер, наступало утро, происходил взаимный обмен подарками. Радость и мир водворялись в каждом сердце. В рождественском концерте сменялся хор за хором, всякая вражда исчезала, все протягивали руки навстречу друг другу; мир распространялся по всей земле; душа ликовала и пела.
Но утренние часы сменялись дневными, день переходил в вечер. Рождественский день постепенно терял все свое очарование, делался бесцветным, плоским, заурядным праздником, не говорящим сердцу ничего. Как это было горько! Такое чудное, великолепное утро и такой будничный день и вечер, в течение которых медленно, безвозвратно гасло чувство утреннего восторга и душевного подъема; гибло как слишком рано распустившаяся почка, захваченная весенним заморозком. Ах, зачем это Рождество было таким обыденным, пошлым праздником с традиционными блюдами и горой игрушек! Неужели взрослые не могли забыть будничные повадки своей души и отдаться целиком восторженному настроению? Куда девалась радость, во что обращался восторг? Отец сидел мрачный, расстроенный, чувствуя, что этот день ничем не отличается от других дней, и что в душах нет никакого внутреннего подъема и просветления. Мать становилась для него пустым местом, как будто бы он навсегда изгнал ее из своей жизни. День наступил, и прошел, но ожидаемой радости он не принес. Все погасло, поникло и приняло обычные застывшие формы. Может быть, острое чувство быстрого разочарования во всем и стремление к новому, исключительному, к поиску неизведанного, сверхъестественного Урсула унаследовала от отца.
Урсула росла, постепенно превращаясь во взрослую девушку, и чувствовала в себе все более возрастающее чувство ответственности. Она начинала осознавать себя отдельной неповторимой личностью и понимала, что ей надо куда-то стремиться, кем-то сделаться. Это вносило в ее душу страх и смятение. Ах, неужели надо было вырасти только для того, чтобы ощутить эту тяжелую, давящую ответственность за свое невыполненное назначение! Из этой темноты и пустоты, в какой находилась собственная душа, надо суметь сделать что-нибудь. Но как? Куда устремить свой путь в этом мраке? Какие шаги предпринять? А оставаться на месте нельзя. Эта ответственность за свой жизненный путь причиняла ей жестокие мучения.
Сказания из области религии получили для нее другую окраску. Теперь они были вымыслом, мифом, отнюдь не историческими фактами, как это утверждали некоторые, — в них не было правдоподобия. Девушка пришла к той точке зрения, что истинным можно считать только то, что доказывается обычным жизненным опытом.
Таким образом, прежняя двойственность жизни: разделение на будничный мир с его суматохой, заботами, делами, и воскресный мир абсолютной истины и животворящей таинственности, исчезла совсем. Будничный мир восторжествовал над воскресным. Последний оказался нереальным, лишенным всякого действия. А жизнь находит свое проявление в действии.
