Все трубочисты
Отмывают лица, шеи позабыв;
Все машинисты
Сходят с вахты, и корабль идет на риф;
Три сотни пышек
Лучший пекарь оставляет на огне;
На гробе пишет
Гробовщик записку: «Позже приходите вы ко мне.
Меня зовет любовь!»
Все водолазы
Выплывают на поверхность в пузырях;
Шоферы сразу
Тормозят свои экспрессы на путях;
И сельский ректор
Посреди псалма из церкви прочь спешит;
И санинспектор,
Крышку люка обнимая, вдоль по улице бежит, —
Когда зовет Любовь.
Вереском ветры в полях шелестят,
Вши под туникой, и сырость в костях.
Дождь барабанит по серым камням,
Что охраняю — не знаю я сам.
Сизый туман подползает с низин,
Подружка далеко, сплю я один.
Aвл к ней приходит теперь на крыльцо.
Мне гадки манеры его и лицо.
Пизо верит в Рыбу, в Христа своего,
Конец поцелуям — послушать его.
Хранил я кольцо, да в игре не везет…
Кто деньги вернет, кто подругу вернет?
Когда я приду одноглазым домой,
Я буду на небо глядеть день-деньской
О, что там слышен за дробный звук,
Будто бы грома раскаты, раскаты?
— Это солдаты идут, мой друг,
Идут солдаты.
О, что это там засверкало вдруг?
Издалека этот блеск так ярок!
— Солнце на ружьях блестит, мой друг,
Свет его жарок.
О, что же они собрались вокруг,
Что же им надо тут в воскресенье?
— Может, маневры идут, мой друг,
Или ученья.
О, отчего они, сделав круг,
К нашей свернули дороге, дороге?
— Может, команда была, мой друг,
Что ты в тревоге?
О, у кого-то из них недуг,
Нужен им доктор? Их кони встали?
— Нет, там никто не ранен, мой друг,
Даже и не устали.
О, может, чей-нибудь болен дух,
Нужен наш пастор им, верно? верно?
— Нет, они церковь прошли, мой друг,
Топая мерно.
О, значит, им нужен сосед наш, пастух,
Это к нему они, я же вижу!
— Нет, они мимо прошли, мой друг,
И уже все ближе.
О, но куда же ты? Наших рук
Не разнимать ты мне клялся адом!
— Нет, я любить обещал, мой друг,
Но идти мне надо.
Сломаны двери, и выбит замок,
Больше запорам держать нет мочи;
О, их шаги тяжелы, как рок,
И горят их очи.
«Что на уме, голубок, дружочек?
Мыслей, как перьев, мертвеет строй.
Ждешь ли свиданья, денег ли хочешь,
Или лелеешь план воровской?
Очи открой, мой баловень нежный,
Будет охота — лови меня.
Заново мир открывая прежний,
Встань на краю молодого дня.
С ветром взлети, мой змей поднебесный,
Птиц заглуши и небо затми;
Страхом срази, оживи, как в песне,
Сердце пронзи — и себе возьми.
Листья падают — не счесть.
И лугам не долго цвесть.
Няньки вечным сном уснут,
Лишь колясочки бегут.
Шепотком соседский рот
Нашу радость отпугнет,
В ледяной ввергая плен,
Так, что рук не снять с колен.
Сзади толпы мертвецов
К небу обращают зов,
Руки вытянув свои
Пантомимою любви.
На охоту чередой
Выйдут тролли в лес пустой.
Соловей, как сыч, смолчит,
С неба ангел не слетит.
Впереди величьем стен
Высится гора Взамен,
К чьим прохладным родникам
Не припасть живым устам.
Глядя вверх на звезды легко понять,
Что им на меня глубоко плевать.
Но равнодушья людей и зверья
Стоит меньше всего бояться, друзья.
Разве лучше бы было гореть звездам
Безответной и вечной любовью к нам?
Раз уж равенства в чувствах достичь нельзя,
Пусть более любящим буду я.
Но и я, восхищающийся давно
Звездами, коим все равно,
Все ж не могу, глядя в звездный рой,
Сказать, что тоскую лишь по одной.
Когда бы последнюю стерли звезду,
Я б научился смотреть в пустоту
И чувствовать, как ее тьма высока…
Хоть к этому надо привыкнуть слегка.
Иван-дурак, Иван- дурак,
Был смолоду простак,
А нынче — гнет рукой пятяк.
Меньшой сынок, меньшой сынок,
Был с детства недалек,
А многих удивил в свой срок.
И лучше бы герою,
Чтоб совладать с судьбою,
Быть круглым сиротою.
Легко признать, легко решить,
Что только делом нужно жить,
Хотя из сказки в сказку
Одна любовь
Приносит вновь
Счастливую развязку.
Фокстрот из пьесы
Солдат винтовку любит,
Студент — велосипед,
Хозяин — свою лошадь,
Артистка — свой портрет;
Любовь повсюду в мире,
Куда ни гляну я,
` В свой цвет влюблен хамелеон,
Но ты — любовь моя.
Кто бредит Александром,
Кому милей Ришар,
Кто любит волосатых,
А кто — бильярдный шар;
Кому-то мил священник,
Кто любит коноплю,
Кто — лишь того, кто бьет его,
А я — тебя люблю.
Тем нравятся эрдели,
А этим — пекинез,
Иным — морские свинки,
(а кто живет и без).
А есть в больнице психи —
Цветут по февралю;
Мой дядя Джон влюблен в лимон,
А я тебя люблю.
У тех — живот, как бочка,
У тех — картошкой нос,
Блуждающая почка
И остеохондроз;
Одним — вода в коленке,
Другим — дугою бровь,
Знал одного — он был УО,[56]
Но ты — моя любовь.
Дрозду — червяк отрада,
Ужу — милей тепло,
Медведю — белый айсберг,
А девушке — весло;
Мила форели речка,
А море — кораблю,
И любит пес ловить свой хвост,
А я тебя люблю.
Часы не бейте. Смолкни, телефон.
Псу киньте кости, чтоб не лаял он.
Молчи, рояль. Пусть барабаны бьют,
Выносят гроб, и плакальщиц ведут.
Аэропланы пусть кружат, скорбя,
Царапая на небе: "Нет тебя".
Наденьте черный креп на белых голубей,
Поставьте в черном постовых средь площадей.
Он был мой Юг и Север, Запад и Восток,
Мой каждодневный труд и мой воскресный вздох.
Мой полдень, полночь, речь и песнь моя.
Я думал, навсегда любовь. Ошибся я.
Не надо больше звезд — снимите все с небес,
Пролейте океан и вырубите лес,
Луну сорвите вниз и Солнце бросьте мгле:
Ни в чем теперь нет смысла на земле.
Что до страдания — Они не ошибались,
Старые Мастера. Как они знали всегда
Его скромное место; как происходит оно
В то время, как кто-нибудь ест, открывает окно,
или проходит мимо, слоняясь.
Как, покуда старейшие замерли, с трепетом ожидая
Чуда рождения, рядом всегда галдят
Дети, которым не так это важно, коньками перерезая
Лед на глади пруда.
Не забывали Они,
Что и смертная казнь должна знать свое место, происходя
Где-нибудь в грязном углу, или на месте возни
Своры собачьей; где конь палача, подойдя
К дереву, чешет невинный зад.
У Брейгеля на картине "Икар", например, как лениво вокруг
Все отворачивается от катастрофы! Пахарь, услышавший вдруг
Крик над водой, или прощальный всплеск,
Не обратил бы внимания. Солнце, как водится у светил,
Просияло на белых ногах, погружаясь в зеленые волны,
И изящный корабль, тот, что был очевидцем невольным
Чудного чуда — паденья Икара с небес,
К намеченной цели спокойно проплыл.