Глядя на звезды, нетрудно понять,
Что им с высоты на меня наплевать,
Но от безразличия все ж потерь
Меньше несет человек или зверь.
Что будет, если зажжется звезда
С жаром, что нам не вернуть никогда?
Коль равной любви быть не может с ней,
Пускай буду я, кто влюблен сильней.
Простой почитатель, каков я есть,
Звезд, не знающих брань и месть,
Глядя на них, я не замечал,
Что хоть по одной ужасно скучал
Когда бы исчез всех звезд хоровод,
Я б научился глядеть в небосвод
Пустой, возвышаясь тотальной тьмой,
Хотя это заняло б год — другой.
Погрузись, любовь моя,
В зыбкие мои объятья;
Время, страсть испепелят
Чад задумчивых своих
Красоту и сон могильный
Их докажет эфемерность:
Но до самого рассвета
Будь со мной, творенье жизни,
Смертным, грешным, но по мне
Всеобъемлюще прекрасным.
Дух и тело безграничны:
Разделяющим любовь
На ее роскошном ложе
Через обморок любовный
Шлет Венера образ смерти,
Сплав ее расположенья,
Вечной страсти и надежды,
Пробудить через прозренье
Среди льдов, снегов и скал
Дух отшельника святого
Верность и определенность
С боем полночи проходят
Словно колокола звоны,
Ропщут модные безумцы
Монотонно и надсадно,
Каждый фортинг в кошельке,
Зло, что им гадали карты,
Подлежат оплате, но
Ни с единой мыслью, вздохом
Не хотят они расстаться.
Красоты виденье гаснет:
Пусть рассвета дуновенье,
Близ твоей мечты повеяв,
Став сладчайшим днем блаженства,
Сердца стук благословит.
Миром смертным будь доволен;
Полдня жар питаем силой,
Что не терпит произвола,
На виду любви людской
Пусть исчезнут язвы ночи.
О что это за звук дребезжит, не смолкая,
По всей долине раскаты, раскаты?
Алые солдаты всего лишь, дорогая,
Это шагают солдаты.
О что это за свет льется там, сверкая
Повсюду так ярко, ярко?
Это на ружьях у них, дорогая,
Солнце горит жарко.
О зачем же машины идут, громыхая,
Куда это все движенье, движенье?
Обычные маневры всего лишь, дорогая,
А может и устрашенье.
О почему они, пыль подымая,
Свернули в селенья, в селенья?
Наверно, сменился приказ, дорогая,
Встань, дорогая, с коленей.
О может быть помощь нужна им какая,
Быть может им нужен доктор, доктор?
Никто же не ранен из них, дорогая,
Никто из этой когорты.
О может быть помощь нужна им другая,
Которую просят у бога, бога?
Нет, мимо церкви святой, дорогая,
Ведет их эта дорога.
О может идут они к ферме, что с края,
Там фермер в печали, печали?
Они мимо фермы прошли, дорогая,
Теперь они побежали.
О куда ты уходишь, тебе не нужна я?
Все было обманом и ложью, ложью?
Нет, я клялся тебя любить, дорогая,
Но уходить я должен.
О сорвана дверь и разбиты замки,
О ворота ломают, ломают,
И по полу топают их сапоги,
И глаза их горят и пылают.
Здесь в земле спит Уилльям Йетс
Родной Ирландии певец;
Обрела душа приют,
Опустел стихов сосуд.
Время, что не терпит их,
Умных, смелых и живых,
И уносит в пустоту
Форм телесных красоту,
Что язык хранит, забыв,
Кем питаем он и жив,
Извиняет ложь и лесть,
К их ногам бросает честь.
Век, что тех не осуждал,
Кто, как Киплинг, рассуждал,
Кто своим пером владел
Гладко словно Поль Клодел.
И летит в кромешный мрак
Всей Европы лай собак,
Разделяет их, как кость,
Своя собственная злость.
Стыд огромный и позор
Затуманил каждый взор,
Жалость заперта в глазах
В непролившихся слезах.
Опустись, поэт, на дно,
Где пустынно и темно;
Твой повсюду слышный глас
Все зовет к веселью нас.
Как огнем, стихом объят,
Разожги проклятий ад,
Пой про бремя неудач,
Про отчаянье и плач;
Брось целительный свой стих
В пустоту сердец людских,
Пребывающих в ночи
Ненавидеть отучи.
Волны бьются о причал;
В поле дождь под грохот гроз
Хлещет брошенный обоз;
Беглецы — в пещерах скал.
Скрылся день в тенях густых;
Фиск гоняет бедняков,
Прячущихся от долгов
В сточных трубах городских.
Храм закрыли на затвор,
Проститутки спать идут;
Литераторы ведут
В мыслях с другом разговор.
Рассудительный Катон
Хвалит правил древних свод,
Но бунтует гневный флот —
Пищи, денег жаждет он.
Цезаря постель пуста;
Пишет он, как мелкий клерк,
'ОТ РАБОТЫ СВЕТ ПОМЕРК'
В бланке розовом листа.
Сонмы бедные глядят
Красноногих жалких птиц
С кладок в крапинку яиц
В пораженный гриппом град.
А в далеком далеко
Тысячи оленьих ног
Первобытный топчут мох,
Молча, быстро и легко.
Обрежьте телефон, часы остановите,
Собачьи драки из-за кости прекратите,
Умолкни пианино, под барабана дроби
Несите гроб, оплакивайте скорби.
Пусть кружат самолеты в небе хмуром,
Вычерчивая буквами: Он умер.
На шеи белые наденьте черный траур,
Пусть ходят в черном все по тротуарам.
Он был мне всем: и севером, и югом,
Рабочим днем, и праздничным досугом,
Луною, полночью, мелодией сердечной, —
Но я не прав: любовь не длится вечно.
Не надо звезд, пусть все дождем зальется;
Зачем луна? Снимите с неба солнце;
Леса срубите, океаны слейте —
Меня теперь ничто не радует на свете.
Летним днем у речки солнечной долиной
Я и Джон ходили по дороге длинной,
А цветы цвели у ног, птицы щебетали,
Сладко спорили в ветвях о любовной тайне;
'Поиграем же, о Джонни' — я, прильнув, шептала
Но, нахмурясь, как гроза, он ушел устало.
В Чарити Ма'тине Болл нас в Рождество позвали;
Помню, в пятницу мы с ним оказались в зале,
Пол был гладок и блестел, оркестр гремел гобоем,
Джонни был красив собой, я ж — горда собою.
'О, мой Джонни, до утра я танцевать мечтала':
Но, нахмурясь, как гроза, он ушел устало.
Не забыть в Гранд Опера этот миг чудесный,
Когда звезды все лучились музыкой небесной.
Звезд алмазы, жемчуга падали, искристые,
Золотом и серебром на платья шелковистые;
'Я на небе, о мой Джон' — я ему шептала,
Но, нахмурясь, как гроза, он ушел устало.
Он собою был красив — цветущий сад у пашни,
Он был строен и высок, как Эйфелева башня,
Мы, гуляя, в вальсе с ним кружились, чтоб согреться,
Его глаза, улыбка, смех насквозь пронзали сердце;
'Женись на мне, о Джонни, тебя любить я стану',
Но, нахмурясь, как гроза, он ушел устало.
О тебе мечтала, Джонни, прошлой ночью, право,
Слева — солнце ты мое и луна — справа;
Море было голубым на зеленом фоне,
Звезды баловали нас игрой на саксофоне;
Я лежу на глубине под землею талой,
Но, нахмурясь, как гроза, ты ушел устало.
На вид мой доктор — куропатка,
Коротконог и гузка гладка;
Он — эндоморф, чьи нежны руки,
Кто никогда твердить от скуки
Не станет о вреде порока;
И мне у смертного порога
Не будет строить кислых рож,
А скажет прямо: "Ты умрешь".
Мне б, доктор.
Мне б, доктор, куропатку рядом,
Коротконожку с толстым задом,
И нежнорукого юнца,
Кто не твердил бы без конца,
Что для меня вредны пороки,
Но мне б, у смерти на пороге,
Сказал, не строя кислых рож,
Сверкнув глазами: "Ты умрешь".
Мой доктор (я такому рад!) —
Коротконог, широкозад,
Упитаннее куропатки,
А руки ласковы и гладки:
Он эндоморф, но не дебил —
Внушать, чтоб я грехи забыл.
Свалюсь — он с искоркой в глазах
Промолвит: — Ваше дело швах!
