Мистер Смит озадачил медиков еще больше. Когда его раздели, обнаружилось, что из его обугленных пор вырываются крошечные облачка дыма, и кабинет сразу же пропитался неявным, но пренеприятным запахом серы. При этом кожа пациента на ощупь была холодна как лед.

Попытались измерить температуру — сунули Смиту в рот градусник, однако тот немедленно взорвался, и больной с явным удовольствием всосал ртуть внутрь, словно изысканного вина отведал. Тогда ему поставили градусник под мышку, но стекло опять лопнуло. Теперь вся надежда была на анальное измерение. Пациент охотно перевернулся на кушетке, ибо по натуре был склонен к эксгибиционизму, но и из этого ничего не вышло. Врач сообщил тревожную весть:

— У него нет ануса.

— Не может быть! — воскликнул Гонелла. — Прячет где-нибудь.

— Например, где? — спросил у него доктор Бен-Азиз.

— Ну делают же операции, так что начинаешь гадить через бедро. Так или нет?

— Вывод обнаружить еще легче, чем естественное отверстие.

— Господи! — вскипел капитан. — Хорош, ведем их к психиатру. В конце концов, для этого их сюда и доставили. Видно невооруженным глазом, что оба живехоньки, и непохоже, что они собираются откинуть копыта. А если и собираются, то сборы явно продолжаются уже очень долго. Нам нужно заключение эксперта.

— Быстро не получится, — предупредил Бен-Азиз. — Кляйнгельд на осмотр времени не жалеет.

— Чужого, — добавил один из ассистентов.

— И чужих денег тоже, — подхватил другой.

— Время и есть деньги, — поставил точку Бен-Азиз.

Доктор Кляйнгельд оказался коротышкой с непропорционально большой головой. Разговаривал он исключительно шепотом, очевидно, полагая, что таким образом легче подчинить пациента своей воле — пусть сбавит тон, напряжет слух, боится лишний раз вздохнуть, чтоб не упустить чего-нибудь жизненно важного. Психиатр уютно устроился в глубоченном кресле и просматривал какие-то записи, самоуверенно и победительно улыбаясь тонкогубым ртом. Откинутая назад спинка кресла была почти на одном уровне с кушеткой, на которую уложили Старика.

— Как вам моя кушеточка? — шепнул доктор.

— Затрудняюсь ответить.

— Почему?

— Не знаю, чем ваша кушетка отличается от других.

— Понятно. Это потому что вы Бог, да? — повеселел психиатр.

— Возможно. Да, вполне вероятно.

— У меня тут недавно лежал один Бог, так ему моя кушетка очень даже понравилась.

— Что доказывает — если бы была нужда в доказательствах, — что он Богом не является.

— А чем докажете вы, что вы Бог?

— Мне не нужны доказательства. В том-то и суть. Наступила пауза — доктор что-то записывал.

— Вы помните Сотворение мира?

— Мои воспоминания вряд ли будут вам понятны, — заколебался Старик.

— Интересное замечание. Обычно начинают пересказывать Книгу Бытия. Им кажется, что они вспоминают Сотворение, а на самом деле они всего лишь вспоминают текст.

— Вы о ком это?

— О пациентах, которые считают себя Богом. Кляйнгельд сделал еще какую-то запись.

— Можно поинтересоваться, зачем вы пожаловали на Землю? Старик призадумался.

— Так сразу не объяснишь… Как-то вдруг, неожиданно нахлынуло невыразимое… одиночество. Захотелось посмотреть, какие вариации получила тема, которую я некогда считал такой удачной. А потом… Нет, словами этого не опишешь… Не получается — пока… Скажите, а можно задать вопрос вам?

— Разумеется, но у меня, в отличие от вас, не на все вопросы есть ответы.

— В самом деле? Мне кажется, что вы верите в то, что я… ну, тот, кто я есть. Доктор беззвучно рассмеялся:

— Слишком сильно сказано. Я, знаете ли, вообще не склонен во что-либо верить.

— Это свидетельствует об уме.

— Спасибо, очень мило с вашей стороны. Но я не боюсь менять мнение по тому или иному вопросу. Наоборот, я периодически даже понуждаю себя к этому. Надо мусолить истину, как собака мусолит косточку. Нет ничего постоянного. Все меняется. Люди стареют. Идеи стареют. Вера тоже. Жизнь все подвергает эрозии. Вот почему мне нетрудно разговаривать с вами как с Богом, хотя я не знаю, правда ли это, и не больно-то стремлюсь узнать.

— Как любопытно! — оживился Старик. — Вот уж не думал, что испытаю смущение, когда во мне признают Бога. Какая неожиданность! Когда вы сказали, что вам все равно, Бог я или нет, я в первый момент испытал замешательство, а потом облегчение. Тут у вас, на Земле, изображать Бога гораздо легче, чем быть Богом.