За губернатора Чаплинский».
Асаевич дочитал телеграмму и дрожащими руками снял копию.
Только после этого, вспотевший от волнения, растерянности и страха, он обернулся и увидел стоявшего в безмолвии каюра Тымнэро.
— Ты что подглядываешь, дикоплеший?
— Уголь варкын[6],— ответил Тымнэро, привычный к такому обращению.
— Почему не постучался? Сколько раз тебе говорено? Да неужто вас ничему путному не обучить? Дикий и есть дикий, даром что человечье обличье имеешь… Ну, что стал, идол? На тебе деньги!
Асаевич сунул в руку Тымнэро смятые бумажки и приказал:
— Отвезешь меня на нарте! Давай шевелись, дикоплеший!
По улице селения двигался кто-то закутанный в оленью шубу. Приглядевшись, Асаевич узнал Тренева, славившегося некоторой смелостью суждений среди верхушки Ново-Мариинского поста.
— Здорово, Асаевич, что такой хмурый? Плохие новости?
Асаевич замялся: Тренев — человек знающий. Поговаривали: в свое время пострадал от правительства. Какое-то темное дело было, да сам Тренев не любил об этом вспоминать. Он может дать дельный совет.
— Да… кое-что есть… — дрогнувшим голосом произнес Асаевич.
Тренев хищно потянул носом. По всему видать, какие-то важные новости получил радист. В этой скудной событиями жизни всякое слово, полученное по радио, ценилось высоко, начальник радиостанции почитался за лицо значительное и уважаемое. Надо быть осторожнее и постараться первому выведать о новостях.
— Ну, прощевай, Асаевич, а я пошел чайком побаловаться со строганинкой. Вчера свежего чира прислали с реки Великой… А может, со мной пойдешь? Новости, наверно, не стоят того, чтобы пренебрегать душевным и телесным комфортом…
Тренев любил говорить изысканно.
— Пожалуй, пойду с вами, — как-то суетливо и судорожно сказал Асаевич, и Тренев понял, что радист «клюнул».
— Зиновьевна! — крикнул еще из сеней Тренев. — Гостя веду!
Агриппина Зиновьевна, жена Тренева, в засаленном китайском халате с драконами и какими-то экзотическими длиннохвостыми птицами, криво улыбнулась Асаевичу.
Тренев быстро прошел в другую комнату и вышел оттуда со стаканами и штофом водки.
— С морозцу!
Асаевич не заставил себя упрашивать.
Тренев только пригубил свой стакан, но тут же налил еще радисту.
— Погодите, — отстранил рукой стакан радист. — Такое дело…
Он покосился в сторону жены Тренева.
— Зиновьевна, выйди на минутку…
Женщина подняла удивленные глаза на мужа, на радиста, молча пожала плечами и медленно выплыла в спальню.
— Телеграмма пришла из Петропавловска, — запинаясь и захлебываясь словами, начал Асаевич, — царь отрекся от престола… великий князь тоже… образовано новое правительство…
Тренев быстро пробежал глазами телеграмму, повторяя:
— Так-так… Так-так… Никто не знает еще в Анадыре?
— Никто, — мотнул головой Асаевич.
— Никого не было на радиостанции?
— Никого! — решительно сказал Асаевич.
— А теперь — обратно на радиостанцию! Станете слушаться — всю жизнь потом будете благодарить меня, — коротко сказал Тренев.
— Да? — растерянно отозвался Асаевич.
— Именно! — сказал Тренев. — Могу пока только сказать, что восходит самая яркая звезда в вашей жизни.
— А им не стоит сообщать? — Асаевич неопределенно кивнул в сторону лимана.
— Совершенно ни к чему, — ответил Тренев. — Вы должны уразуметь — старого царского правительства больше нет. Пришло время демократических преобразований.
— Как же теперь, а? — растерянно бормотал Асаевич, выходя из дома Тренева.
Агриппина Зиновьевна окликнула мужа.
Тренев поколебался, но взгляд жены был настойчив, и он все рассказал ей.
— Ванечка, что же будет? — тихо произнесла Агриппина Зиновьевна. — Вспомни Петербург девятьсот пятого!
— Теперь не то, — расправляя плечи, блестя загоревшимися глазами, ответил Тренев. — Царь сам отрекся от престола! Понимаешь, Груша, — сам! Новые времена начинаются, Агриппина Зиновьевна, наши времена!
И Иван Архипыч поспешил за радистом.
Петр Каширин, золотоискатель, человек наблюдательный и трезвый, не мог взять в толк, отчего это Тренев и Асаевич почти что крадучись поднялись на радиостанцию.
Петр Каширин мог считать себя чукотским старожилом. В 1913 году он сошел с парохода на мыс Дежнева и поступил развозным приказчиком к торговцам Караевым.
Караевы не походили на остальных купцов, беззастенчиво обиравших и грабивших местное население.
— Петр Васильевич, — не раз говаривал старший Караев своему приказчику, — нет настоящего хозяина на этой благодатной земле. Не гляди, что тут льды да снега. Под ними лежат такие богатства, которые могут заставить расцвести и тундру. Мы берем нонче, только что поверху лежит — пушнину. А настоящее процветание здешнего края заключено в недрах его. Американцы это поняли. Крупные капиталисты пушниной не занимаются. Дело это они отдали на откуп Свенсонам да Томсонам…
На Чукотке в то время работали экспедиции предпринимателя Вонлярлярского, получившего совместно с американцами исключительные права на разведку и добычу золота и других полезных ископаемых.
Петр Каширин перешел от Караевых к ним.
Летом 1915 года Петр Каширин вернулся из очередной поездки в верховья реки Волчьей. Он не скрывал своей радости, однако точно не называл места находок. Его звали на рыбалки Сооне и Грушецкого, где он мог неплохо заработать, потому что умел хорошо солить икру и кетовые жирные брюшки.
Каширин отказался от заманчивых предложений и на последние деньги отправил частную телеграмму на имя Приамурского генерал-губернатора Гондатти и в Иркутское горное управление с просьбой разрешить ему в лице новоучреждаемой компании Каширина-Стивенсона разработку золотоносных россыпей Анадырского уезда. Никто не ожидал, да и сам Каширин не сразу поверил, когда пришло телеграфное разрешение «допустить золотопромышленников Каширина и Стивенсона к разведкам золота, платины и полезных ископаемых, по статье 308 Устава горного на Чукотском полуострове».
Правительственная телеграмма произвела большой шум в сонном Ново-Мариинске. Начальник уезда Царегородцев вызвал Каширина и долго допытывался, кто стоит за его спиной, кем на самом деле является Стивенсон.
Джим Стивенсон… Горячая голова, мечтатель, заступник обиженных, учитель Каширина по золотоискательскому делу. Он взял под свое покровительство русского паренька и открыл ему великую тайну — месторождение золота за знаменитым Чилкутским перевалом на Аляске, в местах давно копанных и перекопанных. Ранней весной 1910 года Джим Стивенсон и Петр Каширин поднялись на Чилкутский перевал. Перед ними лежал снежный склон, а внизу расстилалась долина, широкая и вольная. Надо было спустить двое тяжело груженных саней. На них было увязано горное снаряжение, продовольствие, инструменты и взрывчатка. Первые сани спустили благополучно, а вторые сшибли с ног Стивенсона, проехали по нему и умчались вниз. На второй день у Стивенсона отнялись ноги. Весна отрезала обратный путь через Чилкутский перевал. Петр Каширин ловил рыбу, пытался охотиться, однако ни свежая уха, ни дичь не могли помочь Стивенсону.
В память о нем Петр Каширин прибавил к своей фамилии имя американского парня Стивенсона.
Узнав, что Стивенсона на белом свете нет, Царегородцев разразился ругательствами:
— Холопская твоя рожа! Ишь прикрылся иностранным именем — Стивенсон! Может, Стивенсону бы и дали концессию, но тебе… Кто ты такой?
Царегородцев уже не мог слышать имени Каширина и только думал, как заставить его уехать из Ново-Мариинска.
Петр Каширин поспешил в ярангу Тымнэро.
Не впервые Петр Каширин входил сюда. И каждый раз дивился, как может человек жить в такой нищете.
Каюр уже распряг собак и в задумчивости стоял перед жалкой кучкой замерзших кетин, соображая, как накормить ими свою небольшую, но прожорливую упряжку.
— На кромку льда пойти надо, — задумчиво сказал Тымнэро. — Может, нерпу добуду. Рыба кончится, собакам придет конец.
— Да, без собаки худо чукотскому человеку, — посочувствовал Каширин. — Одна надежда — нерпу добыть. Может, и я с тобой схожу к воде.
— Пойдем, может, вдвоем добудем!
В дыры крыши пробивались солнечные лучи, и множество солнечных зайчиков было рассыпано по грязному земляному полу с оленьей шерстью, обглоданными костями.
— Что летом будешь делать? — спросил Каширин. — Может, подашься со мной на Волчью? Глядишь, заработаешь на домик и поставишь настоящее человеческое жилье…
Тымнэро отрицательно покачал головой.
— Чем плоха яранга? Главное, чтобы горели жирники, чтобы было тепло да еда.
— Скромное, однако, у тебя желание, — задумчиво произнес Каширин. — Что там случилось на радиостанции? Асаевич и Тренев забегали, как потревоженные тараканы.
— Какая-нибудь новость, — равнодушно ответил Тымнэро, прихлебывая горячий кипяток. — Скажи, могу я купить плитку чаю на вот это?
Тымнэро показал деньги.
— Полплитки дадут.
— Значит, сегодня хорошего, настоящего чаю попьем, — обрадованно сказала жена Тымнэро. — Приходи, Каширин, угостим.
— Приду, — быстро согласился Каширин, продолжая думать о странном поведении радиста и Тренева. — А как твой родич, все изобретает письменность?
— Давно не было вестей от Теневиля, — ответил Тымнэро. — Однако не на чем ему чертить. Бумаги нет.
— Пошлем ему бумаги, пусть старается парень, — пообещал Каширин. — Ты понимаешь то, что он пишет?
— Немного понимаю, — ответил Тымнэро и достал откуда-то из глубины чоттагина гладко оструганную дощечку. Поднеся под солнечный луч, Тымнэро показал ряды значков.
Каширин легко догадался о знаке, обозначающем Ново-Мариинск — на дощечке были выцарапаны изображения железных мачт радиостанции.
— Надо же! — с нескрываемым изумлением произнес Каширин. — А что, придет время — и собственная грамота будет у чукчей.
— Коо, — с сомнением произнес Тымнэро.
Послышался скрип снега, и в чоттагин вошли Асаевич и Тренев. Они не ожидали застать здесь Каширина и в замешательстве остановились.
— Еттык, — с удивлением и растерянностью произнес Тымнэро: эти люди никогда не входили в чукотские жилища.
Тренев глянул на Каширина и сказал:
— Дело государственной важности. Надо поехать в угольные копи и позвать людей на сход.
— Что же случилось, господа хорошие? — с насмешкой спросил Каширин. — Россия германца победила? Или миром покончили войну?
— Его величество Николай Второй отрекся от престола, — строго сказал Тренев.
— Шутишь? — Глаза Каширина широко раскрылись от удивления. Любой новости он ожидал, но такую…
— Истинно так. — Асаевич в знак доказательства перекрестился.
— Слышь, Тымнэро, — сказал Каширин, — царь-то наш, Солнечный владыка, с трона того…
— Навсегда? — с изумлением спросил Тымнэро. — Чего это он? Ослаб?
— Похоже, что ослаб, — согласился с ним Каширин.
Тренев строго глянул на Каширина и процедил сквозь зубы:
— Дикарю-то знать это ни к чему, все равно не поймет… Надо создать Комитет общественного спасения, охранять порядок, чтобы не было погромов, насилий, грабежей.
— Уж хуже того, что было, навряд ли будет, — заметил Каширин, еще не пришедший в себя от такой новости. — Какая же власть в России нынче? Неужто германца кайзера?
— Власть в Петрограде перешла в руки Временного правительства, — сообщил Тренев.
Анадырский народ сходился в уездное правление, заполняя большую комнату. Уже некуда было протиснуться, а люди все прибывали.
— Верно ли, что царь приехал в Петропавловск и оттуда дал телеграмму? — спрашивал широкоплечий шахтер в оленьей кухлянке.
— Какая телеграмма? — отвечал рыбак Ермачков, мужичок неопределенного возраста, со сморщенным лицом. — Преставился ампиратор, нового будут выбирать…
— А наследник?
— И наследник отперся от престолу… Не хочет царствовать. Отказывается.
— Чего он так доспел? Сдурел… Кто ж добровольно от царства отказывается? Что-то напутал радист. Не пьян ли был, когда слушал-то?
— Тверезый, кажись…
Подталкиваемый Треневым, Асаевич встал на табуретку, держа в руках бумагу с расшифрованным телеграфным текстом.
Притихшая толпа внимательно выслушала телеграмму, подписанную Чаплинским, а за ней другую — уже от имени Петропавловского комитета общественного спасения, в которой предлагалось избрать такого же рода комитет и в Анадырском уезде.
Слово взял Тренев:
— Комитет общественного спасения будет осуществлять полноту власти в уезде, согласуя действия с Временным правительством в Петрограде, с правительством демократического большинства. Самодержавие пало, да здравствует конституция!
Многие не поняли последнего слова и загалдели, требуя объяснения.
— Конституция — это правление без царя, — пояснил Тренев. — Граждане, просим высказать свои предложения по составу комитета.
Каширин протолкнулся вперед, отстранил секретаря уездного правления Оноприенко и крикнул:
— Граждане анадырцы! Есть такое соображение — власть-то чья? Народная! Народ-то, он разный. У одних, значит, и сети и рыбалки, у других ничего, окромя старательского лотка. И еще — как местный народ? Будет ли он к новой власти причастен или же нет?
— Понятие народа — понятие демократическое, — принялся объяснять Тренев. — Народ включает в себя представителей всех сословий, но могущих нести ответственность за безопасность населения, печься о благе и иметь соображение…
— Ты говори прямо, Тренев, не юли, — тихо, но внятно попросил его Каширин.
— Местное население по причине крайней дикости, невежеству и склонности к пьянству не может быть привлечено к управлению краем…
— Посмотришь вокруг — одни трезвенники, — зло заметил Каширин.
Начали выкликать имена будущих членов комитета.
Первым был назван Асаевич. Видно, телеграммы, которые он принимал, неожиданно повысили его авторитет.
Тренев, примостившись у края стола, записывал фамилии.
Рыбак Ермачков выкликнул:
— Петра Каширина в комитет!
Кроме Каширина, в комитет прошли делопроизводитель уездного полицейского управления Мишин, Иван Тренев, промышленник Бессекерский и еще несколько человек. Уездным комиссаром после долгих споров был избран Матвей Станчиковский, бывший помощник начальника полицейского управления.
