— Ладно, Кать, так ты так и ушла? — озабоченно спросила Анна.
— А что я, должна была в таком виде у него телефончик попросить? — съехидничала Катерина. — И вообще… Ань, он, похоже, помоложе меня.
— Ладно, не прибедняйся: маленькая собака до старости щенок!
— Ага! Скажи еще, что сзади я — пионерка! — Катерина грустно улыбнулась. — А знаешь, Анют, что-то такое меня пробило. Странно. Давно не чувствовала ни в ком ничего родного. Ладно! Хватит о несостоявшемся. Когда встретимся, подруга?
— Да я в Прибалтику улетаю, — сообщила Анна. Она работала в турфирме и постоянно куда-то ездила и летала. — На неделю. Вернусь — встретимся и обсудим.
— В Прибалтике сейчас холодно. — Катя поежилась. — Пожалуй, холоднее, чем у нас.
— Да ладно! Прибалтика к Европе ближе. — Анна зевнула. — А вообще там жарко будет: два дня семинары, потом, как всегда, унитазы смотреть будем.
«Смотреть унитазы» у Анюты и ее коллег значило посещать отели, ставить «плюсики» в блокнотик: евроремонт — «плюсик», кондиционер в каждом номере — «плюсик», новая сантехника — «плюсик».
— Ну тогда пока? Будет время — напиши. — Подруги общались по «мылу» каждый день, даже если никто никуда не уезжал.
— Напишу. Целую в нос!
— До встречи!
Катерина положила трубку, почесала за ухом Наполеона. Кот вытянулся, довольно заурчал. Катерина влезла ногами в тапочки и поплелась на кухню. Спать не хотелось. Допила остывший чай, выглянула в окно. Черного джипа не было. Впрочем, она и не надеялась его там разглядеть.
У Катерины вдруг зверски разболелась голова. Она поняла, что все равно не уснет, и поэтому, взяв книгу, оставленную утром на обеденном столе, открыла ее на закладке.
Было глубоко за полночь, когда в прихожей зазудел домофон. Катерина оторвалась от книги, прислушалась.
Зудит.
Она на цыпочках, как будто кто-то мог подслушать, вышла в прихожую и сняла трубку:
— Да? — спросила Катерина в уличную пустоту.
— Откройте, милиция! — услышала бодрый голос.
«Ни фига себе!» — подумала Катя и машинально нажала на кнопку отпирания железной двери в парадную. Васильев — а это был он — на то и рассчитывал: народ у нас в большинстве своем доверчивый, а ночью небдительный — «милиции» откроют непременно. Не открыла бы Катя — на двенадцати этажах кто-нибудь да спросонок нажал бы на кнопочку.
Катерина прислушивалась. Вот щелкнул механизм в лифтовой шахте, и кабина покатилась вниз. Вот где-то на глубине восьми этажей открылись двери, потом закрылись, и кабина поползла вверх. Наконец, шум смолк: лифт остановился на восьмом. Катерина приникла к дверному глазку.
Стоять ей пришлось на цыпочках, так как мастера не учли в свое время ее рост, и глазок оказался выше чем нужно.
В мутном пространстве парадной, искаженном стеклом, она разглядела вышедшего из лифта мужчину. Может, он и был милиционером, но каким-то странным: с ног до головы он, как елка игрушками, был увешан пакетами фирменного супермаркета. Еще не разглядев лица, Катя поняла, кто это, и открыла двери.
Он вломился в ее квартиру и тут же занял собой всю прихожую. Пакеты, коробки, веревочки, бантики и роскошные белые розы. Все это не умещалось ни в прихожей, ни в Катиной голове. А ее недавний задавитель сказал со смехом:
— Ну что замерла? Пустила в дом, так принимай все это!
Он сгрузил пакеты на крошечный столик в прихожей и на пол, оставил только розы в руках.
— Я говорил, что мы подружимся! Это в знак дружбы, — он протянул ей цветы. — А это — он обвел рукой покупки — за произведенную мной потраву. Если ты будешь любезна и напоишь меня чаем, буду благодарен.
Катерина молча показала рукой на вешалку в прихожей, что, видимо, означало — раздевайся, и пошла за вазой. Она искала ее долго, так как не понимала, что делает. Наконец нашла, принесла в кухню, где он уже выгружал из пакетов покупки: какие-то немыслимые баночки, упаковки, коробочки.
Она молчала, а он болтал без умолку. Напялил на себя ее кухонный передник, завязки которого не сошлись у него за спиной, и принялся что-то готовить. Она села на краешек кухонного диванчика и молча наблюдала за всем происходящим.
— Где у тебя соль? — он забраковал мелкую, в солонке, по-хозяйски открыл дверцы шкафчика над плитой и откопал откуда-то серый кирпичик соли, которая была в доме исключительно на черный день.
Катерина прислушалась к тому, что он вещает.
— … женщины ни черта не смыслят в кухне! К мясу и рыбе их вообще подпускать нельзя — все испортят. И вообще, если мужчина что-то делает, что считается испокон веков женским — приготовление еды, например, или шитье с вязаньем, — то он делает это блестяще. Не зря же лучшие шеф-повара исключительно мужского пола, а искусство вязания пошло от мужчин, которые вязали кольчуги. Вот так…
И тут Катерина буквально отключилась. Хорошо, что она сидела, а то бы наверно упала. Очнулась от прикосновения холодного полотенца ко лбу:
— Что это со мной, а? — Катя попробовала встать, но сил не было.
— Сиди-сиди. У тебя, видимо, страшная температура. Все-таки простудилась. — Васильев снова намочил полотенце и, отжав его, приложил ко лбу Катерины. — Сейчас я тебя уложу в постель и буду лечить. Где у тебя лекарства какие-нибудь?
— Не надо в постель, — пискнула было Катерина, но он закрыл ей рот своей огромной лапищей.
— Молчи! Я не насильник и не злодей. Так получилось, что я захотел вернуться, и случилось это вовремя. Ну, давай, держись за меня, и поехали, — он поднял Катю легко, она прижалась к нему, и ей было очень спокойно с этим мужиком, огромным, как медведь.
В комнате он с трудом протиснулся между стоек с цветами:
— У-у! У тебя тут и прямо как на острове! Лианы, пальмы…
— Как тебя зовут-то? — вдруг спросила Катерина.
— А? Ах, да… мы же не познакомились, — он устроил ее на тахте, подложив под спину подушки. — Леха. Леха Васильев.
— А я — Катя, — просипела она.
— А я знаю, — весело сказал Леха Васильев. — Я много про тебя знаю.
— Откуда? — удивленно спросила Катя.
— От верблюда! — ответил он. — Не напрягайся. Болит голова?
Катерина утвердительно кивнула.
— Аптечка в кухне, такая коробка в столе. Посмотри, там что-то есть от температуры, — Катя откинулась на подушки. Ей и правда было очень плохо. Как же так? Вряд ли это связано с тем, что ее сбил на дороге Леха Васильев. Скорее всего простудилась она еще утром: ветер, снег, курточка на рыбьем меху терпением покрытая, сапожки на тонкой подошве, в каких покойников хоронят… Тьфу, дались ей эти покойники!
Болезнь навалилась так стремительно, что Катерина совсем не смогла есть. Чтоб не обижать Леху Васильева, она немного поковырялась вилкой в тарелке. Извинилась. Долго отнекивалась, когда он предложил ей выпить рюмку водки.
— Да у меня и нету ее, водки!
— У меня есть, — сказал он и покраснел. — Ну купил я водку на всякий случай. А вдруг бы ты меня не пустила, и мне бы пришлось до утра в машине просидеть?! Околеть бы мне там, что ли?!
— Ладно, не извиняйся. Неси водку. Только сделай мне ее как лекарство, с лимончиком, с чаем горячим, — прохрипела Катерина.
После водки ее стало клонить в сон. Леха Васильев ловко подоткнул одеяло и устроился на краешке ее тахты. Он держал в своей огромной, как ковш экскаватора, ручище Катину ручку, гладил ее, перебирал пальчики и рассказывал что-то. От нее ускользало то, что он говорил. Осталось только ощущение тепла и защищенности. Так хорошо ей давно не было.
