Так вот, о колдунье… Услыхав странный вопрос Баурджина, шаманка подняла глаза к небу и что-то зашептала… то ли молилась, то ли спрашивал что-то у Тэнгри, то ли считала про себя… Сосчитав, ухмыльнулась:
— Тьма! Сотня! Девять десятков и пять.
Баурджин-Дубов так и сел в траву, обхватив руками голову. И дёрнул же чёрт поинтересоваться! Лучше бы считал, что находится сейчас где-нибудь среди отсталых азиатских племён — была такая мысль. А вот прежнюю, о навязчивом сне, пришлось отбросить — никаким сном тут и не пахло, всё было насквозь реально.
Значит, тысяча сто девяносто пятый…
Баурджин застонал, вытянулся на кошме, едва не сбив рукою войлочную стенку шатра.
— Ты чего? — тут же проснулся Гаарча. — Приснилось что? Или уже пора на пастбище? — Парень высунул голову наружу и посмотрел на звезды. — Не, вроде ещё не пора.
— Спи, спи, Гаарча. — Баурджин похлопал напарника по плечу. — Ещё есть время.
Отару овец и небольшой табун лошадей, обретавшихся на самом дальнем пастбище рода Олонга, по ночам караулили по очереди, разбившись на пары: Кэзгерул Красный Пояс с толстощёким Хуридэном, а Баурджин, соответственно, с Гаарчой. Располагавшееся меж озером Буир-Нур и рекой Керулен пастбище считалось самым дальним, и здесь приходилось всерьёз опасаться кого угодно — тайджиутов, татар, меркитов. Любая шайка могла запросто заявиться под покровом ночи в целях угона скота, и старый Олонг, прекрасно это осознавая, не рисковал, направил на дальнее пастбище лишь самую плохонькую отару и небольшой табун. И в пастухи послал неудачников, а не багатуров — если и убьют кого, так не жалко. Сказать по правде, уж слишком мало багатуров осталось в роду Олонга, да и род-то был захудалый, изгнанный с западных предгорий в этакую даль — к Халке — Халкин-Голу.
Пасти в здешних местах среди парней Олонга считалось последним делом — это значило, что тебя никто в роду не уважает и не ценит и ничего от тебя не ждёт. А Баурджина — вернее, Дубова — это очень даже устраивало: тихое, спокойное место, никто не мешает. Есть время осмотреться, подумать, да — если придёт такая нужда — выспросить кое о чём напарников, а заодно повнимательней к ним присмотреться. Всё ж друзья — не бросили тогда Баурджина, притащили с меркитской стрелой в груди. Спасибо старухе Кэринкэ — выходила. Хоть и страшна с виду, и нелюдима — а добра, красива даже, конечно, красотою не внешней, а внутренней. Баурджин к ней привязался за время лечения, интересно было поговорить, послушать старинные песнопения, сказки.
Баурджин перевернулся на спину, чувствуя рядом сопение Гаарчи. Друзья… и других пока нет. А что он вообще знает про этих забитых парней-неудачников? Вот для начала взять хотя бы Гаарчу. Худой, узкоглазый, скуластый, впрочем, как и все здешние, кроме, пожалуй, Кэзгерула — тот выглядит утончённее, скорее как туркмен или вообще европеец. Да… наверное, матушка была туркменка. Ладно, о Кэзгеруле потом, сейчас о Гаарче… А что про него сказать? Парень как парень. На вид лет четырнадцать-шестнадцать — да они все тут одногодки, — не силен, скорей слаб, правда, лихой наездник, хотя этим здесь никого не удивишь — кочевники, можно сказать, рождались в седле. Диковатый парень и, кажется, молчун. А кто разговорчивый? Хуридэн с Кэзгерулом? Из тех тоже слова лишнего не вытянешь. О! Надо будет попробовать их подпоить чем-нибудь хмельным — кумысом или рисовой брагой. Где её только взять? Осенью — уже скоро — будет большая охота, потом праздник, вот там и… Вообще пьянство среди монголов — так Дубов чохом обзывал все окрестные племена: найманов, тайджиутов, меркитов и прочих, — можно даже сказать, поощрялось и считалось оправданием самых странных поступков. Пьянство — сродни молодецкой удали. Боже, как же похоже на русских! На русских…
Дубов задумался, перебирая в памяти все знания о средневековой истории Руси и сопредельных стран. Знал, как выходило, не так уж и много, да и откуда? Из художественных книг да из фильмов — «Александр Невский», к примеру, или там, «Депутат Балтики»… впрочем, «Депутат Балтики» — это не из средних веков. В военном училище — давно это было! — конечно, изучалась история, но как наука сугубо партийная — «Краткий курс ВКП(б)» под редакцией Иосифа Виссарионовича Сталина.
Сталин… Иван усмехнулся. А ведь военные при нём неплохо жили, и не только военные — и инженеры, и артисты, и писатели, даже какие-нибудь знатные оленеводы. Эх, если б не раскулачивание, не репрессии, не война, не страшный послевоенный голод… Но ведь выстояли, выстояли, победили! И если разобраться: не было бы раскулачивания — не было бы индустриализации, на индустриализацию-то где деньги взять — с крестьян только, с них и брали, с кровью. А не было бы индустриализации, разве бы выиграли войну? Шиш! И так-то много не было. Тяжёлые грузовики, к примеру, американцы по ленд-лизу всю войну поставляли, сами так до конца войны и не научились делать, только потом, после. Да и то, если приглядеться: наш «Урал» — вылитый «Студебеккер», а «Зил» — «Додж».
Баурджин поёжился, натянув на плечи кошму, — ночи стояли холодные. Итак, Русь в конце двенадцатого века. Что там было-то? Княжества были и эта, как её — феодальная раздробленность. Раздробленные феодалы — князья там, да бояре разные — стало быть, меж собой воевали, чем и пользовались все, кому не лень, половцы, и вот эти — монголо-татары. Скоро, скоро двинут они свои полчища на матушку Русь — установят проклятое иго, про которое что-то очень образно сказал Маркс… Или Энгельс. Дескать, иссушало монголо-татарское иго прямо всю душу народа. Вот так примерно. Может быть, бежать отсюда на Русь?! Ага… и что там делать? В этаком-то обличье? Да и как убежишь — транспорта-то никакого нет, самолёты не летают, поезда не ходят, лошадь только. Так один в столь дальний путь не поскачешь — обязательно убьёт кто-нибудь. Пустят этак походя стрелу — и поминай как звали, на том все путешествие и закончится. Нет, здесь, здесь нужно что-то делать: вжиться, поставить себя, как надо, а там… А там поглядим. Кажется, он, Баурджин, плохо стреляет из лука… как-то не научился. Ничего, восполним этот пробел, время ещё есть.
Дубов вдруг ужаснулся своим мыслям — уж больно дико они выглядели. Подумать только: он — боевой пятидесятичетырёхлетний генерал и одновременно нищий мальчишка-монгол, точнее — найман, кочевник. Ну, просто шизофрения какая-то! Ересь! Господи, да может ли быть такое?! Может, не может — но ведь есть! И кочевье, и степь, и кочевники — самая что ни на есть объективная реальность… данная нам в ощущениях. А он, Иван Дубов, как и все советские люди, — материалист, а значит, нечего в который уже раз поминать Господа. Нужно принимать всю данность, как она есть, без всяких там идеалистических рассуждений. В конце концов, в научной фантастике подобные случаи описаны и даже как-то объяснены. Иван Ильич, правда, любителем фантастики не был, предпочитал твёрдое чтиво про иностранных шпионов (муть, конечно, страшная, но ведь интересно!), однако кое-какие книжицы брал-таки полистать у сына.
Значит, все с ним случившееся — никакая не мистика, а неизвестный официальной науке феномен, имеющий вполне материалистическое объяснение — какой-нибудь там временной сдвиг и тому подобное. И если этот сдвиг произошёл, так сказать, в эту сторону, то почему бы ему не иметь и обратную силу?
