Кэзгерул вздохнул:
— У нас не так много времени.
— Я бы сказал — до полудня, — тут же уточнил Баурджин. — Успеем! А если и не догоним — так им же хуже, пускай себе гибнут в песках.
Толстощёкий Хуридэн боязливо поёжился:
— А я бы всё же вернулся назад. Надо и коней в овраги загнать, и овец — работы хватит.
Кэзгерул скосил глаза на Баурджина, поинтересовался:
— Что, отпустим его?
И от этих слов его, от вопроса, Баурджин вдруг ощутил неимоверную гордость — ещё бы, впервые с ним, с нищим неудачником, почти что изгоем, хоть кто-то советовался! С ним — а не с тем же крепышом Хуридэном.
— Думаю, всё же стоит его отпустить, — напустив на себя важный вид, веско отозвался Баурджин. — Гаарча уж точно один не справится.
Кэзгерул махнул рукой:
— Езжай, Хуридэн. Да смотрите там, действуйте побыстрее.
Не скрывая радости, парень живо заворотил лошадь и быстро поскакал в обратную сторону, поднимая из-под копыт столб густой жёлто-коричневой пыли. Оставшиеся вдвоём Кэзгерул с Баурджином ещё раз внимательно посмотрели на небо и разом вздохнули. Баурджин улыбнулся:
— Что ж, едем. Может быть, ещё и успеем.
Пустив лошадей мелкой приёмистой рысью, парни приникли к гривам. Лошади неслись, словно выпущенные из тугого лука стрелы, оставляя позади поднятую копытами пыль. А впереди расстилалась каменистая степь, а ещё дальше — жёлтые пески пустыни. И чёрное облако! Которое постепенно — нет, уже очень даже заметно — нарастало. Ребята переглянулись — успеем ли? И оба разом кивнули — успеем.
Вырвавшийся чуть вперёд Кэзгерул Красный Пояс вдруг на скаку обернулся, радостно махнув рукою вперёд. Да Баурджин и сам уже заметил дымящийся столб пыли, поднятый копытами чужих лошадей.
— Вон они! — дождавшись напарника, кивнул Кэзгерул. — Ничего и не четверо — всего трое.
— Думаешь, это воры?
— А кто же? Кому тут ещё быть?
Баурджин замялся:
— Ну, может, охотники.
— Они не поскакали бы в пустыню. Тем более — сейчас, — резонно заметил Кэзгерул. — Видать, опасаются погони.
Дубов вдруг подумал — а что они будут делать вот сейчас, совсем скоро, когда наконец нагонят этих самых воров? Инстинкт кочевника Баурджина подсказывал, что те, кто крадёт скот — не люди, а самые гнусные твари, все всяких сомнений, достойные смерти. А Кэзгерул, говорят, хорошо стреляет…
— Кэзгерул, ты сможешь достать их стрелою?!
— Конечно, — парень сузил глаза, — напрасно ты спрашиваешь.
Баурждин покачал головой:
— Я не о том… А что, если это не воры, а честные люди? Тогда что же — мы убьём невинных? Нехорошо. К тому ж из-за этого может начаться война. Вот что, сделаем-ка так — я поеду дальше один, остановлю их, поговорю, а ты спрячься вон хоть за этой штуковиной, — юноша кивнул на сложенный из круглых камней столб с идолом какого-то неизвестного бога. — Спрячься и жди. Если я два раза махну рукой, вот так… — Баурджин показал, — стреляй, не раздумывая. В меня только смотри не попади.
— Обижаешь!
— Шучу!
Улыбнувшись напарнику, Баурджин бросил лошадь вперёд. Мало того, закричал, махая рукою:
— Эгей, эй! Постойте! Да, постойте же, говорю…
Он видел, как скакавшие впереди всадники — действительно, трое — оглянулись, рванули быстрей… и тут же замедлились, остановились, переглядываясь с наигранным удивлением.
— Мир вам, — подъехав ближе, Баурджин вежливо поздоровался, пристально рассматривая незнакомцев. Трое доходяг — другого слова, пожалуй, было и не подобрать — смуглые до чрезвычайности, почти негры, одеты в какую-то рвань, кони так себе, всего по одному на каждого. Что и говорить, нищета, не позаботились даже о заводных лошадях, да и нет их у этого сброда, скорее всего… Ага, вот и бараны! Связаны, перекинуты через крупы коней у седел. Не убили — видать, намереваются их продать… либо опасаются, что мясо может протухнуть. Ну, ворюги… Попались!
— Не видали тут моих друзей-охотников? — старательно пряча гнев, Баурджин выпалил первое, что пришло в голову. — Мы э-э-э… ищем потерявшуюся лошадь. Кстати, а её не видали? Каурая такая, с белым пятном.
— Не видали мы ни лошадей, ни всадников, — грубо отозвался один из бродяг — с неприятным хищным лицом. — Поезжай своей дорогой, парень.
— А баранов… баранов не продадите? — Баурджин подъехал уже совсем близко, так, что на шерсти барана у седла хищнолицего хорошо стало видно тавро — чёрный треугольник, знак рода Олонга. — Знатные у вас бараны, жирные… Где пасли? — парень уже почти кричал — с такой силой свистел поднявшийся ветер.
— Говоришь, твои друзья где-то в этих местах? — доходяги переглянулись. — Что же они, не боятся песчаной бури?
— Не знаю, — юноша растянул губы в улыбке. — Они могут быть и там, и там…
Подняв руки над головой, он махнул два раза, так, как совсем недавно показывал Кэзгерулу.
Положив руку на торчащий за поясом нож, приготовился… но вместо свиста стрелы услышал лишь усилившийся вой ветра! Баурджин обернулся — и горячий песок хлынул ему прямо в глаза, а сильный порыв ветра едва не сбил с лошадей всадников… Юноша быстро спешился и рванул на бок лошадь — похоже, они всё-таки не успели до бури…
А бродяги, наоборот, хлестнули плетьми коней. Куда ж вы, дурни? А, надеетесь доскакать во-он до той сопки? Похоже, зря надеетесь.
Ветер задул уже с такой силой, что невозможно стало подняться. Улёгшийся рядом с лошадью Баурджин задрал свой тэрлэк, укрывая две головы — свою и коня. Песок, гонимый ураганным ветром горячий песок пустыни, уже летел, закрывая небо плотной коричневой взвесью. Набивался в глаза, в нос, не давая дышать. Юноша покрепче натянул тэрлэк и зажмурился, успокаивающе поглаживая дрожащую лошадь. Ветер налетал порывами, хлестал обжигающе горячим песком, словно охаживал наждачкой — шварк, шварк! Похоже, центр бури всё же проходил стороной, задевая Баурджина лишь краем. Но и этого хватало вполне! Вокруг быстро стало темно, словно самой тёмной ночью, и наполнившееся песком небо вдруг навалилось на землю гигантским барханом, и стало горячо, страшно, особенно когда Баурджин почувствовал, что его занесло совсем. Неуютное такое чувство охватило Дубова — никогда он ещё не ощущал себя настолько отрезанным от всего мира, даже на фронте, под Киевом, когда завалило в воронке, было не так. Всюду песок, со всех сторон, горячий такой, всепроникающий, гнусный… Словно в могилу зарыли без гроба! И вой! Мерзкий вой бури. Ну когда же это все кончится наконец? Такое впечатление, что никогда.
Выл ветер, свистел летящий со скоростью пули песок, и было не повернуться, не рыпнуться, не шевельнуться — ну, точно, в могиле! Баурджин уже и не сознавал даже, кто он — советский генерал или монгольский кочевой паренёк, да и всё равно уже, похоже, было, что так, что эдак… И на грудь вдруг навалилась такая жуткая тяжесть, что стало тяжело дышать, а в глазах замелькали круги — ярко-зелёные, синие, жёлтые…
