Говорить я начала в три с половиной года. До того пыталась общаться с мамой и папой мысленно, но они почему-то не понимали. Оказывается, для общения людям надо открывать рот, напрягать горло и ворочать языком. Мне это казалось страшно неудобным, и я так не делала. Когда стала постарше, поняла, что мама меня не понимает и очень из-за этого расстраивается.

Мы вернулись от врача, с диагнозом «задержка в развитии». Мама тогда в первый раз напилась. Потом она долго разговаривала с человеком, которого я считала папой. Не помню сейчас, о чем я подумала, заглядывая на кухню, но поняла, что эту великую глупость — речь — нужно срочно осваивать.

Я проговорила про себя фразы. Подошла к маме и сказала:

— Не плачь. Я буду разговаривать лучше всех в садике. — Слова произносились плохо, сейчас я понимаю: из-за того, что лицевые мышцы еще не «умели» говорить.

Но мама разобрала. Страшно побледнела, и тогда я впервые увидела у нее этот взгляд. И четко услышала в мыслях слово «принц», произнесенное с ужасом. Позже я узнала, что вообще-то у женщин принято думать о принцах иначе. Позже я много чего узнала.

… — Ты уходишь не из-за меня, — сказала мама.

— Я ухожу от жены-алкоголички. Ты опять сорвалась.

— Я держалась полгода!

— И в итоге сорвалась. Я устал от твоего пьянства. Не могу видеть твои стеклянные глаза. Больше не могу, прости.

— Ты уходишь не из-за меня, — повторила мама. — Ты уходишь из-за нее.

— Из-за Иры? Боже мой, сколько можно повторять, что ничего не было! Мы — коллеги, не более.

— Я не про эту лахудру, плевать на нее. Я про Юлю.

— При чем тут Юля?

— При том, что, когда восьмилетний ребенок озвучивает твои мысли, — это страшно. И попробуй сейчас сказать, что я не угадала.

«Папа» ничего не ответил. Собрал вещи и ушел.

А мама допила то, что было в бутылке, и пошла в магазин за второй. Ей было очень плохо. То, что было вокруг нее, чернело и чернело, наливалось грозовой тучей. Которая не прольется никогда.

Я это видела, а мама чувствовала. Потому и пила. Я поняла, что в этой черноте виновата я.

Я тоже, как «папа», собрала вещи. Сложила в рюкзак самое нужное: плюшевого тюленя, электронную книжку и куртку — вдруг будет холодно, и я заболею. Я уже знала, что, когда холодно, надо ходить в теплой одежде, иначе потом тело будет вести себя странно. И ушла. Я подумала, что без меня маме будет лучше. «Папа» вернется. Может быть, у них новый ребенок появится — у одной девочки в нашем классе недавно родился брат. А я проживу как-нибудь.

Переберусь в другой город и стану бродячей артисткой. Буду карточные фокусы показывать. Когда к нам приезжал дедушка, они с мамой и «папой» играли в карты. А я долго не могла понять, для чего они это делают — перебрасываются картинками. Мне было странно, что карты с ними не разговаривают. Я-то всегда понимала, какие картинки на руках, а какие остались в колоде. Когда я об этом рассказала, дедушка перестал к нам приезжать. Только деньги слал.

В тот раз меня поймали еще на автобусной остановке. Впрочем, в последующие разы дальше Красноярска я тоже не уехала. Человек по имени дядя Миша проявлял чудеса дедукции, я его всей душой ненавидела.

В этот раз никакой дядя Миша мне не помешает. И может быть, даже мамин «принц» — Дмитрий Владимирович — к ней вернется. Без меня им будет проще договориться. Когда-то очень хотелось верить, что хотя бы мой настоящий папа поймет меня и не будет бояться… Дмитрий Владимирович ничего не понял. Ну, и хватит. Надоели.

Я посмотрела на загорелый профиль с закрытыми глазами. Наконец-то встретила того, кто меня не боится.

— Я в четырнадцать убежал, — не открывая глаз, проговорил вдруг Саша. Как будто почувствовал, что я смотрю. — С материным хахалем подрался, долго потом отлеживался. Решил, что в следующий раз он меня вовсе в блин размажет. И свалил.

— Вас… тебя быстро поймали?

— До сих пор ищут. — Открыл глаза, подмигнул. Глаза у него зеленые. — Двадцать лет, без малого… Никто меня не искал. Я там был лишним.

— Я тоже — лишняя. Но мама делает вид, что это не так. Соседей стесняется.

— Моя уже ничего не стеснялась.

— И как ты жил? После побега?

— А как может жить четырнадцатилетний пацан без угла и денег? Хреново. Пока не научился бабло добывать. Хочешь, озвучу один спорный афоризм? Сам придумал.

— Давай.

— Деньги — это свобода.

Я подумала.

— Нет. Неправда. Счастье за деньги не купишь.

— А я что-то сказал о счастье? Я сказал: «свобода». Свобода перемещаться, свобода жить, как хочешь, и делать, что хочешь.

Я опять задумалась. Саша засмеялся:

— Ладно, не грузись. Меня прет иногда мыслями делиться. А что волнуешься — нормально. Девица ты хоть и крепкая, а все-таки не каждый день в Москву летаешь… Иди-ка сюда. — Придвинулся ко мне, обнял за плечи. — Так спокойнее?

Незнакомый, по сути, мужик. В машине. С дебилом за рулем, который, случись чего, бровью не шевельнет — разве что закопать меня поможет. Нормальная девчонка сейчас заорала бы во всю глотку, начала отбиваться и ручку замка дергать. По фигу, что летим под сотню, девичья честь дороже.

Об этом я думала лениво, уже после того, как прислонилась щекой к Сашиному плечу и почувствовала, какое оно теплое.

Я — не нормальная девчонка. А Саша об этом знает, но ему плевать. Ему, похоже, на многое в жизни плевать. Такие, как он, соседей не стесняются. И мне от этой мысли почему-то хорошо.

Глава 76
Дима

— «Крузака» нет, — доложила Элеонора, посмотрев в окно. Одновременно с этим телефон выплюнул мне в ухо сообщение, что абонент временно недоступен. — Может, оно и слава богу?


Эля открыла окно, достала сигареты. Жанна заняла ванную, я стоял у стола, вертя в руке телефон.

— Что значит, «слава богу»? — Я посмотрел на рыжий затылок. — О чем ты говоришь?..

— Давай раскидаем, — пожала плечами Эля. — Недомерок взял в охапку свою бывшую и свалил в спешке. Я вижу два варианта — либо обратно шишка задымилась, либо сообразил, куда бежать. И хотя я этого козла безрогого ненавижу так, что даже кушать не могу, учиться он вроде как способен, выводы делает. И уж о том, что ты его за Маню на британский флаг порвешь, — должен бы сообразить. Значит, взял след. И ушел. По-английски. Вопрос, что теперь ты делать собираешься?