Я вышла из-под кровати, над которой разносился мощный гул дыхания спящего исполина, повесив на плечо переносную клавиатуру компьютера. Через него можно управлять всем домом.
Вошла в комнату с камином. Свет зажигать не стала — пошла на красное свечение углей. В спальне свет потушила.
Меня всегда зачаровывали переливы цвета на тлеющих углях. Всегда — это когда я было большая, то есть нормальная. Сейчас же угли было похожи на раскаленные горы, по которым перетекало желто-красное живое свечение. И оно меня не просто зачаровывало. Оно ошеломляло, покоряло, растворяло в себе. И мне снилась огненная гора, на которую я всхожу. Босые ступни не чувствовали боли, потому что («как сладок губ твоих ожег») я тоже была тлеющим угольком, бредущим по раскаленному склону… Куда? Поближе к дымоходу?..
Мне вспомнилось, как мы втроем — я, муж и сын проводили отпуск в лесу. Жили в палатке, готовили на костре. Этого дома тогда еще и в проекте не было. Молодые, нищие и счастливые, мы хлебали изумительно вкусное варево из грибов и картошки, а потом гоняли чай с мятой, цветами шиповника и смородиновыми листьями. А потом пели песни и, развалившись рядком неподалеку от костра, глазели на звезды, которых было видимо-невидимо. Мы были вместе, а впереди — бесконечная жизнь.
Для литературы — сентиментальщина, дурной тон, слюни… А для жизни самые светлые воспоминания. «Гори, огонь!.. Гори, огонь!..» Но я-то не для литературы, а для себя. Мне бояться нечего. Я не большой и не малый, а вовсе никакой теоретик литературы. Однако мне кажется, что писатель кончается там, где начинает писать для литературы.
Вдруг я услышала странный настойчивый шелест — он сменил плеск дождя за окном. Прислушалась. Не зажигая свет подошла к окну и по веревочной лестнице, прикрепленной к подоконнику, взобралась на подоконник, где под сенью комнатных цветов стояло мое маленькое кресло-качалка, отлитое из пластика моим умельцем Святогором. Я любила последнее время сидеть здесь, наблюдая за метаморфозами леса.
Я приникла к стеклу (для меня это была огромная стеклянная стена). В свете уличного фонаря на землю, кружась, падали громадные глыбы снега. Возможно, я преувеличиваю, но мне кажется, что одной снежинки (я уже поняла, что глыбы — это снежинки) хватило бы, чтобы похоронить меня под ней. Тем более, они неслись с такой скоростью!.. Желто-красный лиственный ковер уже прикрылся белой вуалью… Саваном?..
Я подошла к креслу. Что-то оно стало большим. Пришлось карабкаться, а вскарабкавшись, целиком уместилась на сиденье, а спинка высоко возвышалась над моей головой. А еще вчера оно мне было как раз. Неужели теперь такие темпы? Почему бы и нет? Неужто я всерьез надеялась на волшебную силу любви, дарящую бессмертие? В сказке хорошо, но жизнь банальна и неумолима, как смена времен года.
Кстати, они уже сменились…
Пора и мне честь знать. Или дожидаться, пока из какого-нибудь уголка выползет паучок-старичок и слопает меня, как муху?
Обхватив колени руками, я сидела на кресле-качалке и смотрела на падающий снег. Он тоже зачаровывает, как огонь, но его чары печальны.
Я наконец-то позволила себе сформулировать мысль, уже давно глодавшую меня: я чужая в этом мире! Он мне враждебен! Он для меня неудобен — не по размеру…Я выпадаю из него… И еще: если раздражают физические отправления ближнего твоего (то, как он ест, пьет, дышит, спит, любит, пахнет) — уйди от него. Это раздражение — убедительное доказательство вашей несовместимости…
Короче, вывод очевиден: пора уходить.
У меня всегда была не слишком большая дистанция от слова до дела. А теперь, похоже, она вместе со мной еще больше укоротилась.
Я бросила последний взгляд в окно. Мир был прекрасен, но очень холоден. Как труп в холодильнике. Впрочем, черный юмор здесь неуместен. Нервы. Дело не в мире, а во мне. У него своей распорядок, и по нему всякая мелкая живность, вроде меня, должна либо завершать свой жизненный цикл, либо прятаться в теплую норку и спать. То есть, любым способом исчезать с лица земли, которое в это время слишком сурово. Вот и во мне проснулся этот инстинкт исчезновения, и действовала я, будто мне шлея под хвост попала.
Спустилась по веревочной лестнице на пол. Сделать это, кстати, было не так-то просто. Расстояние между перекладинами почему-то увеличилось, и мне пришлось сползать по веревочной боковинке. Оказавшись на полу, я посеменила к спальне и заглянула туда. Все пространство ее сотрясал зубодробительный сапохрап Святогора. Мне хотелось его разбудить, но что-то подсказывало, что делать этого не надо. Но и просто исчезать некрасиво.
