На морѣ было тихо. Только багровые, слегка дымные лучи стояли короткимъ вѣнцомъ надъ послѣдней искрой, потухавшей на западѣ. Узкія волны ползли на песокъ лѣниво и томно, одна, потомъ другая, потомъ еще другая. Онѣ были бурыя и густыя, какъ медъ, и ложились у берега, какъ длинныя, мелкія, слегка вздутыя складки.
Въ глубинѣ залива вода мерцала, и таяла, и сливалась съ туманомъ. И надъ обширнымъ смутнымъ и гладкимъ зеркаломъ всплывалъ Кронштадтъ, какъ сказочный городъ Китежъ. Широкій соборъ казался облачнымъ, почти прозрачнымъ, и по обѣ стороны дымились трубы, такія смутныя, пепельныя, прямыя. Налѣво бѣлый куполъ Сестрорѣцкаго курорта выступалъ стройными гранями, какъ греческій храмъ, брошенный прихотью судьбы на этотъ низкій и сѣрый берегъ.
Людей на берегу не было. Только купальныя будки стояли странными группами и какъ будто кого-то ждали и время отъ времени неожиданно и сердито крякали полуоткрытою дверью. Онѣ походили на финновъ изъ деревни Калакаланды и были такія же деревянныя, приземистыя, квадратныя. Онѣ стояли на берегу и поджидали дачниковъ.
У самой воды стоялъ старичокъ въ сѣромъ и смотрѣлъ вдаль. Андрей Петровичъ подошелъ почти машинально и всталъ рядомъ. Старичокъ поднялъ голову, посмотрѣлъ на вновь пришедшаго и хотѣлъ было отвернуться, но потомъ задержалъ свой взглядъ съ вспоминающимъ усиліемъ.
«Гдѣ я видѣлъ его? — подумалъ Матовъ. — Въ банкѣ, на семейномъ вечерѣ или на народномъ митингѣ?»
— Мы, кажется, съ вами уже имѣли удовольствіе, — выговорилъ онъ вслухъ свою мысль.
Старичокъ кивнулъ головой.
— Да, встрѣчались, на вечерѣ у Сомовыхъ, — сказалъ онъ отрывисто.
— У Сомовыхъ, — любезно повторилъ Андрей Петровичъ. — Теперь, я полагаю, мы съ вами сосѣди по дачному мѣсту. Въ такомъ случаѣ позвольте представиться: Матовъ, учитель. Бывшій, — прибавилъ онъ значительно.
Старикъ протянулъ руку. Рука у него была маленькая, нервная, совсѣмъ женская. Весь онъ былъ тоненькій, аккуратный, и пальто у него сидѣло въ талію, по-дамски.
— Я — Клюевъ, бухгалтеръ. А бывшій или нѣтъ — самъ не знаю, — прибавилъ онъ послѣ паузы.
«Стало быть, также и въ банкѣ», подумалъ Матовъ.
Они стояли рядомъ и смотрѣли на море. Становилось темнѣе. Вода пріобрѣла сѣрый, печальный оттѣнокъ. Лицо старика тоже было печально.
— Помните, на митингѣ? — тихо заговорилъ онъ.
«Стало быть, и на митингѣ», подумалъ вскользь Матовъ.
— Въ тотъ день на митингѣ — повторилъ старикъ, — N-скій говорилъ: (онъ назвалъ имя извѣстнаго кадетскаго оратора): — «Свобода идетъ, какъ невѣста съ сіяющимъ факеломъ. Будетъ новый порядокъ, ни единый волосъ не упадетъ ни съ чьей головы». — А я стоялъ и думалъ: «Сколько еще головъ должно упасть, чтобы былъ порядокъ».
— Какъ сколько головъ?
Матовъ вздрогнулъ и даже отодвинулся. Его политическіе планы были мирные. Онъ любилъ говорить на тему о томъ, что общество должно сплотиться и «остановить кровопролитіе».
— Много головъ, — сказалъ старичокъ, — много жизней.
Онъ кивалъ головой съ грустнымъ убѣжденіемъ, какъ будто итогъ подводилъ въ кровавомъ синодикѣ.
Клюевъ, Иванъ Матвѣевичъ, былъ обыватель, зараженный той же бациллой политической смуты. Онъ прослужилъ бухгалтеромъ двадцать лѣтъ въ большомъ полуказенномъ учрежденіи, денегъ не нажилъ, зато женился уже въ зрѣлыхъ лѣтахъ и все-таки нажилъ полдюжины дѣтей. Во всю свою долгую жизнь онъ былъ образцомъ аккуратности. Только три раза пропустилъ службу, и въ итогахъ его не попадалось ошибокъ. Если у него и были такъ называемыя идеи, онъ никому не говорилъ о нихъ ни слова. И его ставили въ примѣръ молодымъ легкомысленнымъ писцамъ.
Никто не могъ рѣшить, съ какого времени сталъ задумываться Иванъ Матвѣичъ. Онъ вообще былъ человѣкъ тихій и немногословный. И времена были такія, что молодые люди кричали, а пожилые ходили задумчивые. Даже октябрьскіе дни не произвели на Клюева никакого видимаго впечатлѣнія. Къ поздравленіямъ по поводу свободы онъ отнесся странно и холодно. И старшій дѣлопроизводитель изъ иностраннаго отдѣла мысленно даже обозвалъ его черносотенцемъ.
Перемѣна обнаружилась мѣсяца черезъ два, довольно неожиданно. Въ одно воскресное утро Иванъ Матвѣичъ шелъ по улицѣ. На улицѣ собиралась манифестація, жидкая и малоудачная. Человѣкъ тридцать подростковъ, съ алыми значками въ петлицахъ, сошли съ тротуара, выкинули кумачный флагъ и пошли наперерѣзъ улицы. На нихъ наскакали всадники съ шашками. Иванъ Матвѣичъ поспѣшно свернулъ въ переулокъ, подальше отъ грѣха. Но нѣсколько юношей вбѣжало въ тотъ же переулокъ, спасаясь отъ погони. Одинъ свернулъ на тротуаръ и сталъ пробѣгать мимо Клюева, но всадникъ погнался сзади, и наѣхалъ, и ударилъ наотмашь… Иванъ Матвѣичъ видѣлъ все, испуганный взглядъ, и шею, пригнутую, какъ у зайца, и блескъ стали, и кровь.
На слѣдующее утро Клюевъ пришелъ на службу и сѣлъ на свое мѣсто. Рядомъ помощникъ кассира велъ съ посѣтителемъ бѣглый политическій разговоръ, какъ часто бывало въ тѣ дни. Посѣтитель былъ купецъ, толстый, но въ тонкомъ пальто. Онъ выглядѣлъ такъ, какъ будто подъ кожей у него была шуба, мѣхомъ внутрь.
