— Порядка мало, — сказалъ купецъ сердито, — оттого другъ другу головы снимаютъ.
Иванъ Матвѣичъ прислушался и вдругъ сказалъ громко и ни къ кому не обращаясь:
— Нѣтъ, много придется головъ снять, чтобы былъ порядокъ.
Сослуживцы заинтересовались и стали спрашивать почти такъ же, какъ и Матовъ.
— Какихъ головъ?
Но Иванъ Матвѣичъ не удостоилъ ихъ отвѣта.
Съ тѣхъ поръ онъ не разъ повторялъ то же заявленіе, и лицо его становилось все угрюмѣе. Какія головы нужно снять и за что именно, — онъ не объяснялъ, быть можетъ, даже и самъ не зналъ и не могъ объяснить. Иные считали его попрежнему черносотенцемъ. Другіе стали называть анархистомъ.
Мѣсяца черезъ два слухи дошли до директора: есть въ учрежденіи чиновникъ, который хочетъ головы снимать.
Директоръ раздумывалъ еще съ мѣсяцъ, потомъ призвалъ стараго бухгалтера и спросилъ:
— Правда ли, что вы хотите головы снимать?
— Я не хочу, — спокойно сказалъ Иванъ Матвѣичъ, — а нужно… Пятнадцать милліоновъ.
Директоръ не понялъ. — Пятнадцать милліоновъ рублей? — переспросилъ онъ.
— Нѣтъ, головъ, — такъ же спокойно сказалъ, Иванъ Матвѣичъ. — Изъ всего населенія пятнадцать милліоновъ головъ. А сто пятнадцать милліоновъ можно оставить.
— Зачѣмъ такъ много? — въ ужасѣ спросилъ директоръ.
— Знаете, — довѣрчиво сказалъ Иванъ Матвѣичъ. — Я хожу по улицѣ и смотрю на прохожихъ. И все какъ-то не лица попадаются, а морды звѣриныя. Даже я сталъ думать, что, можетъ быть, лучше сто пятнадцать милліоновъ головъ снять, а пятнадцать оставить.
Директоръ побоялся разспрашивать дальше, но подумалъ и неожиданно предложилъ:
— Знаете, Иванъ Матвѣичъ, вы выглядите устало. Вы бы взяли отпускъ, мѣсяцевъ на шесть.
— Не надо мнѣ отпуска, — буркнулъ Иванъ Матвѣичъ.
— Съ сохраненіемъ содержанія, — великодушно сказалъ директоръ. — Вы служите такъ давно… Я велю написать.
Такимъ образомъ старый бухгалтеръ тоже очутился безъ дѣла. Срокъ его городской квартиры кончался въ мартѣ, и онъ поспѣшилъ переѣхать на дачу, чтобы не платить вдвойнѣ за квартиру.
Иванъ Матвѣичъ жестоко скучалъ на дачѣ. Ему не хватало утренней прогулки по Невскому, швейцара, который открывалъ предупредительно двери, знакомой конторки съ высокимъ сидѣньемъ, большой книги съ плотными и бѣлыми листами, гдѣ безконечными рядами въ красныхъ и синихъ клѣткахъ тянулись колонны тщательно выведенныхъ цифръ. Колонны эти никогда не прерывались и наростали каждый день, какъ отчетливая лѣтопись. Языкъ этой лѣтописи былъ языкъ международный, понятный всему человѣчеству, и каждый знакъ говорилъ больше, чѣмъ цѣлыя страницы, исписанныя словами. Кругомъ царила бодрая, дѣловая тишина. Шуршали бумажныя деньги, золото слегка звякало о стеклянную подстилку. Мальчики перебѣгали съ чеками и документами, и мѣрно шло впередъ сложное, отвѣтственное, многомилліонное дѣло.
Теперь Иванъ Матвѣичъ остался одинъ безъ занятій, съ своими странными мыслями. Онъ хорошо владѣлъ нѣмецкимъ языкомъ, взялъ толстый романъ, попробовалъ читать. Почти тотчасъ же привычка къ методической дѣятельности заставила его завести особую тетрадь, и чтеніе превратилось въ переводъ. Однако оказалось, что цифры и беллетристика имѣютъ мало общаго. Въ романѣ говорилось о женщинахъ и любви, и старому бухгалтеру не хватало словъ ни по-нѣмецки, ни по-русски. Онъ съѣздилъ въ городъ, привезъ словарь. Какъ всѣ русскіе словари, словарь никуда не годился. Съ тѣхъ поръ Иванъ Матвѣичъ проводилъ цѣлые часы, сердито переворачивая листы и постоянно натыкаясь на такія русскія словечки: любовать, обрюзгивать, перекоробить.
Наконецъ дѣти открыли, что романъ уже переведенъ, и принесли ему русское изданіе. Иванъ Матвѣичъ не смутился. Онъ взялъ переводъ и положилъ его въ ящикъ стола. Съ тѣхъ поръ вмѣсто словаря на трудныхъ мѣстахъ онъ выдвигалъ ящикъ и заглядывалъ въ переводъ, какъ гимназисты заглядываютъ въ подстрочникъ…
— Папочка, иди чай пить!..
— А, это ты, Мися, — сказалъ Клюевъ. — Сейчасъ, Мися.
Мися была очень похожа на своего отца. Такая же маленькая, опрятная, съ тихими движеніями. Она была въ сѣромъ платьѣ. Русая коса, спущенная вдоль спины, придавала ей видъ совсѣмъ молодой дѣвочки.
Матовъ хотѣлъ попрощаться. Но Клюевъ, несмотря на свой отвѣтъ, стоялъ на мѣстѣ и о чемъ-то думалъ.
— Мамочка будетъ ждать, — напомнила Мися.
— Знаете что, — неожиданно предложилъ Клюевъ — пойдемте къ намъ чай пить!
Въ голосѣ его прозвучало радушіе, которое мало согласовалось съ его предыдущими рѣчами.
Матовъ замялся.
— Мои дома будутъ ждать, — сказалъ онъ нерѣшительно.
— А мы пошлемъ сказать, — предложилъ Клюевъ, — или ихъ тоже позовемъ.
Матовъ промолчалъ. Онъ привыкъ отдѣлять свою частную жизнь отъ общественной и даже бывать въ гостяхъ предпочиталъ одинъ безъ домочадцевъ.
Они повернулись, собираясь уходить, но въ это время на морскомъ берегу недалеко отъ нихъ появилась человѣческая фигура, подальше другая, еще дальше третья. Раньше этихъ фигуръ не было видно. Онѣ какъ будто вылѣзли изъ песку или прятались въ будкахъ и теперь вышли вонъ. Быть можетъ, днемъ онѣ спали или сидѣли взаперти и только къ вечеру выходили посмотрѣть на свѣтъ Божій. Въ вечернемъ сумракѣ онѣ казались темными, грустными, таинственными.
Впрочемъ, ближайшая фигура тотчасъ же подошла и поздоровалась съ Клюевымъ.
— Здравствуйте, докторъ, — сказалъ Клюевъ, — какъ поживаете?
— Скверно, — сказалъ докторъ.
— Какъ вы думаете, господа, — обратился онъ къ Матову и Клюеву безъ всякихъ предисловій. — Эти фигуры тамъ, въ темнотѣ, не шпіоны?
— Господь съ вами, — сказалъ Клюевъ. — Вѣдь вы ихъ знаете. Это все наши, дачники.
— Вы думаете? — переспросилъ докторъ съ разочарованіемъ въ голосѣ. — Гдѣ же шпіоны по-вашему?
— Да на что они вамъ нужны? — успокаивалъ его Клюевъ. — Богъ съ ними.
— Господи, хоть бы пришли, — зашепталъ докторъ, — обыскали, одинъ конецъ.
— Въ Петербургѣ легче было, — быстро продолжалъ онъ. — Тамъ я ужъ зналъ: какъ ночь, можно ждать звонка. Здѣсь и звонка нѣтъ, да и звонить некому.
— Да ну, бросьте, — успокаивалъ его Клюевъ. — Пойдемте къ намъ чай пить!..
Они пошли назадъ къ подъему на гору. Докторъ шелъ сзади рядомъ съ Матовымъ.
— Въ Петербургѣ легче было, — повторялъ онъ. — Теперь днемъ не вижу, по ночамъ снятся. Хоть бы здѣсь охрану ввели, — простодушно прибавилъ онъ.
Докторъ Мартыновъ страдалъ модной болѣзнью, маніей полицейскаго преслѣдованія. Онъ проводилъ въ Петербургѣ мучительные дни и еще болѣе мучительныя ночи. На всѣхъ перекресткахъ ему мерещились шпіоны. Каждый вечеръ онъ пересматривалъ свои бумаги, жегъ случайныя письма, уничтожалъ газеты. Въ полночь онъ ложился въ постель и гасилъ лампу, но долго лежалъ въ темнотѣ съ раскрытыми глазами и трепетно ждалъ незваныхъ гостей. Потомъ на разсвѣтѣ просыпался и вспоминалъ: они приходятъ передъ утромъ. Послѣ того онъ уже больше не могъ заснуть. Онъ былъ человѣкъ совершенно благонадежный и ни въ чемъ не замѣченный. Но мысль объ этомъ нисколько не помогала. — Развѣ теперь разбираютъ? — говорилъ онъ себѣ, и ему становилось еще тяжелѣе на душѣ.
Чтобы избавиться отъ этого, онъ переселился въ Финляндію, но въ Финляндіи ему было еще хуже. Днемъ онъ ходилъ по пустыннымъ улицамъ и лѣснымъ дорожкамъ. Оглядывался назадъ. Никого не было, ни шпіоновъ, ни городовыхъ, ни даже просто людей. Ночь приходила. Онъ ложился въ постель, и все существо его напрягалось отъ ожиданія, жуткаго, привычнаго, почти необходимаго. Но ожидать было некого. Онъ похудѣлъ, сталъ раздражителенъ, ссорился съ случайными знакомыми и все отыскивалъ между ними подозрительныхъ людей…
Они поднялись на гору и шли по узкому проулку между двумя рядами сквозныхъ рѣшетокъ. За рѣшетками были чахлые финскіе садики и деревянныя дачи. Тамъ и сямъ въ окнахъ мелькали огоньки, которые свидѣтельствовали о томъ, что дачи уже заняты.
