Приняли насъ безъ слова, записали имена, послали въ Домъ Инвалидовъ подписывать контрактъ: — Тамъ выдадутъ жалованье и деньги на проѣздъ… Мы пошли. Я по дорогѣ далъ телеграмму домой: «Ѣду въ Алжиръ. Да здравствуетъ Франція. Можетъ, еще увидимся».
Въ Домѣ Инвалидовъ къ намъ вышелъ чиновникъ, вынесъ печатную инструкцію. «Встаньте и выслушайте!» Сталъ читать: — Обязанности солдата — слѣдовать въ походахъ, исполнять приказы начальства; а за нарушеніе — кара по каждому пункту: «la mort, la mort». Мы стоимъ, а онъ выкрикиваетъ свое: «la mort». У меня сердце упало. Говорю товарищу: «Полно, подписывать ли?» А онъ по-французски совсѣмъ не зналъ. Я ему переводилъ. Говоритъ: «Пустяки. Извѣстно, пугаютъ. Давай, подпишемся».
«Выдали намъ по 16 франковъ и билеты до Марселя. Мы думали, дадутъ франковъ по 200, а оказалось — жалованье въ каждые пять дней восемь су, на табакъ не хватаетъ. Одинъ разъ пообѣдали, трехъ франковъ какъ не было. Потомъ собрались въ путь. Вещи Фіолка взялъ, книги товарищамъ отдали, поѣхали въ Марсель, а оттуда въ Оранъ черезъ море.
Въ Марселѣ насъ продержали недѣлю подъ конвоемъ, чтобы мы не ушли. Тутъ мы узнали первую службу и солдатскую работу, чистили отхожее мѣсто, воду таскали, тюфяки выбивали. Кормили насъ впроголодь. Солдаты французскіе злые, другъ друга ненавидятъ, а насъ тѣмъ болѣе. Одинъ разъ я капрала чуть не ударилъ. Спасибо, товарищъ удержалъ.
Помню въ этотъ вечеръ мы даже всплакнули. Сказали одинъ другому: „Мы, видно, попались“.
Стали планы строить! — Не будемъ служить, убѣжимъ въ Марокко, будемъ биться съ французами.
Мы записались оба во второй легіонъ, южный. На югѣ интереснѣе. Въ Оранѣ на перекличкѣ меня вызвали, поставили въ колонну, а его не выкликаютъ.
Спрашиваю: „Что такое?“ — „Молчать!“ Такъ и не попрощались. Послѣ сказали, что генералъ увидѣлъ два русскихъ имени вмѣстѣ, велѣлъ разъединить насъ. Съ тѣхъ поръ я не видѣлъ Лашкевича и не знаю, что съ нимъ сталось.
Черезъ два мѣсяца мы пришли на югъ въ пустыню. Мнѣ эта дорога досталась трудно. Французскій солдатъ въ пустынѣ нагруженъ, какъ оселъ. Ранецъ, ружье, шинель, въ мѣшкѣ хлѣбъ, въ манеркѣ два литра воды. Колодецъ отъ колодца верстъ за 60. Жарко идти. Пѣсенники поютъ самыя дурацкія пѣсни.
Ah, madame, du bon fromage,
Qui était fait dans son village.[1]
Еще глупѣе, чѣмъ у насъ.
Идешь въ тактъ пѣсни и спишь на ходу. И вдругъ схватишься: — „Господи, гдѣ я?…“ Солнце жжетъ голову, и воздухъ впереди сверкаетъ и струится, какъ марево.
На второй день къ вечеру я ногу стеръ. Пришли на стоянку: гетры не снялъ, а разрѣзалъ. И мнѣ же велѣли встать на часы. Стою и думаю: — Какъ дальше идти?
Только смѣнился, заснулъ, слышу — тревога, опять выступать. Хочу башмакъ надѣть, не могу. Нога распухла, какъ бревно. Нечего дѣлать, пошелъ къ офицерской палаткѣ. Капралъ говоритъ: „Пустяки, разойдешься въ пути“. Я говорю: „Не могу“. — „Ну, оставайся здѣсь. Возьмите у него ружье и оставьте хлѣба“.
Такъ полагается по уставу.
Вижу, костры погасаютъ. Кругомъ пустыня. И знаю: арабы немирные бродятъ. Увидятъ солдата, замучатъ. Сѣлъ на камень, чуть не плачу. Подходитъ капитанъ. „Что съ тобой?“ — „Ногу стеръ“. — „А кто ты таковъ?“ — „Я русскій“. — „А, русскій, русскій. Alliance russe. Ну, дамъ осла…“
Дали мнѣ ослика безъ сѣдла, только попоной покрытъ. Маленькій осликъ такой, а я, какъ видите, высокій. Ноги мои достали до земли. А товарищи кричатъ: „бѣлый генералъ ѣдетъ!..“
Стоянка наша была въ оазисѣ Бу-Мосенъ. Три баталіона солдатъ охраняли дисциплинарныя роты. Бѣлыя стѣны, высокій заборъ. Снаружи валъ. Рядомъ палатки солдатъ. Садикъ, кабакъ, и маркитантъ, pére Jacob, семь арабскихъ палатокъ. На сто верстъ вблизи нѣтъ жилья. Но дисциплинарные бѣгутъ. Ихъ ловятъ и бьютъ. Свяжутъ по рукамъ и ногамъ и положатъ подъ солнце. Нѣтъ хуже этой казни.
Около Бу-Мосена старинныя каменоломни. Еще карѳагенскіе ссыльные ломали мраморъ. И теперь тоже ломаютъ. Какъ будто ничто не измѣнилось съ той поры.
На валу по всѣмъ четыремъ угламъ будки и посты. Ночью стоишь на часахъ. Звѣзды свѣтятъ, и шакалы воютъ вдали. Скучно стоять. Ждешь не дождешься, пока разводящій выйдетъ и запоетъ такимъ протяжнымъ голосомъ.
Sentinelles, prenez garde à vous[2].
И часовые отвѣчаютъ одинъ за другимъ.
Sentinelle veille, un.
Sentinelle veille, deux.
Sentinelle veille, trois.
Sentinelle veille, quatre[3].
И когда замолчатъ, то еще скучнѣе станетъ.
Нашъ капитанъ сталъ отличать меня. Онъ говорилъ мнѣ: „Плохая служба — Легіонъ. Готовьтесь къ экзамену. Мы вамъ поможемъ“.
Но я задумалъ другое.
Въ нашемъ батальонѣ былъ саксонскій нѣмецъ, тоже волонтеръ. Онъ уже пробовалъ бѣгать, но не удачно. Вернулся раньше законныхъ пяти дней и отдѣлался карцеромъ. Мы стали съ нимъ уговариваться. Дѣлать нечего, я написалъ отцу слезную просьбу: „Погибаю въ пустынѣ. Пришлите немного денегъ“. И адресъ далъ на маркитанта Якова. Отецъ прислалъ 50 рублей и ругательное письмо.
