Тогда мы стали готовиться. Я укралъ у капитана карту. Мы сшили себѣ холщевые штаны изъ казеннаго бѣлья, сдѣлали шапки, купили арабскіе лапти, взяли мѣшокъ финиковъ, двѣ фляги воды, и пошли на сѣверъ. Какъ мы шли, долго разсказывать. Ночью мы шли, днемъ ложились въ кусты, или зарывались въ песокъ и закладывались камнями. Все-таки тѣнь отъ ужаснаго зноя.
Кончилась наша ѣда, мы листья жевали, какъ дѣлаютъ арабы. Два дня мы шли безъ воды. У меня стала голова мутиться. Саксонецъ велъ меня за руку. Помню: мерещилось мнѣ, будто я не въ пустынѣ, а въ самомъ аду, и ведетъ меня дьяволъ. Я кричалъ, вырывался, но саксонецъ держалъ крѣпко. Еще черезъ день я хотѣлъ броситься со скалы, но онъ удержалъ меня. Спасибо ему. Былъ онъ старше и сильнѣе духомъ.
Дней черезъ двѣнадцать мы вышли на большую дорогу. Тутъ стали насъ ловить верховые арабы. Имъ за каждаго живого дезертира платятъ 50 франковъ, а за мертваго 25 франковъ. Насъ выручили испанскіе каменщики. Они дорогу чинили. Въ Алжирѣ колонисты по большей части испанцы. Они поручились, будто знаютъ насъ. Арабы не посмѣли спорить. Здѣсь мы купили одежду, сѣли въ поѣздъ, поѣхали въ городъ Алжиръ. Въ Алжирѣ раздѣлили деньги пополамъ, попрощались и разстались. Попрощались мы, какъ братья, крѣпко расцѣловались и даже расплакались. Знали, что больше не встрѣтимся. Послѣ того я сѣлъ на пароходъ и поѣхалъ въ Марсель. Это былъ мой первый побѣгъ.
Я воротился домой безъ паспорта. Обратно черезъ границу перевезли меня, какъ Тараса Бульбу, въ повозкѣ съ кирпичемъ. Только кирпичъ былъ не польскій, а хорошій нѣмецкій.
Отецъ сказалъ мнѣ съ первыхъ словъ: „Ну, господинъ офицеръ, что ты теперь думаешь дѣлать? Стоять за моимъ прилавкомъ тебѣ покажется низко.
Я отвѣчалъ, что если я офицеръ, то пойду къ офицерамъ. Въ нашемъ городѣ стоялъ пѣхотный полкъ. Я познакомился съ двумя молодыми офицерами, сталъ давать имъ уроки французскаго разговора и скоро совсѣмъ переѣхалъ жить къ нимъ. Это было хорошее время. Деньги у меня были. Жизнь шла легко. Я собирался готовиться къ аттестату зрѣлости, а офицеры убѣждали меня поступить въ военную службу.
Когда мнѣ исполнилось 20 лѣтъ, я подумалъ, что все равно служить придется, и поступилъ вольноопредѣляющимся въ этотъ самый полкъ. Черезъ полгода я собирался держать первый военный экзаменъ, но вышло иначе.
Полковой командиръ неожиданно призвалъ меня и объявилъ:
— Знаете что? Уходите-ка вы отсюда, по добру, по здорову. Мы сдѣлаемъ видъ, что забыли о васъ.
— Какъ, за что?
— У васъ, говорятъ, слишкомъ длинный языкъ, — сказалъ командиръ. — Больше я не скажу вамъ ничего. Вы сами обдумайте.
Я думалъ недолго. Въ ту же ночь я досталъ паспортъ и уѣхалъ въ Москву.
Послѣ того я около года мотался безъ дѣла. Ккижки мнѣ надоѣли, разговоры тоже. А къ одинокому риску въ стилѣ того времени у меня сердце не лежало. Я предлагалъ устроить что-нибудь массовое въ духѣ декабристовъ, но надо мной смѣялись. Зрѣлые люди только качали головой. Я было собирался уѣхать на Лебяжью Рѣку въ Австралію, какъ вдругъ разразилась японская война.
Двѣ недѣли я проспорилъ съ нашими. Они говорили: „Побьютъ насъ“, а мнѣ было обидно. Я говорилъ: — Не побьютъ… Или на морѣ, пожалуй, побьютъ, а на сушѣ мы имъ отплатимъ.
Спорилъ, спорилъ, а потомъ взялъ да и махнулъ добровольцемъ въ дѣйствующую армію. Паспортъ у меня былъ хорошій, взяли меня безпрекословно, послали меня на востокъ до города Иркутска. Однако изъ Иркутска вмѣсто дѣйствующей арміи меня отправили на Ангару стеречь хлѣбные склады. Мѣсто это похоже на Бу-Мосенъ. Такъ же нечего дѣлать и такъ же скучно. Но только вмѣсто африканскаго зноя былъ лютый морозъ. Одно развлеченіе у меня было: смотрѣть на Ангару. Рѣка быстрая, течетъ, какъ съ цѣпи сорвалась. А морозъ снова куетъ. Она ломаетъ. Ледъ и пѣна. Глядишь и не можешь рѣшить, кто же сильнѣе.
Я впрочемъ не сталъ долго смотрѣть, а сдѣлалъ попрежнему. Только въ Сибирской военной суматохѣ вышло легче и проще. Каждый день сквозь станцію везли солдатъ, молодыхъ и запасныхъ. Я выбралъ минуту, поговорилъ на платформѣ съ проѣзжими бородачами и безъ лишнихъ церемоній сѣлъ въ вагонъ и поѣхалъ вмѣстѣ съ ними. Въ то время по дорогѣ войска тревожили мало и почти не провѣряли. Иные оставались самовольно, а другіе напротивъ приставали, какъ я.
Въ Харбинѣ на перронѣ ко мнѣ подошелъ офицеръ, посмотрѣлъ мнѣ въ лицо и спросилъ: „Какого полка?“. Вѣжливо спросилъ и безлично, безъ ты и безъ вы.
Я сказалъ: „Я доброволецъ. Хочу идти вмѣстѣ съ вами на передовыя позиціи“.
Офицеръ пожалъ плечами и отошелъ въ сторону. Послѣ того меня не безпокоили больше. Дней черезъ десять мы попали въ первую перестрѣлку“…
— А какъ вы получили Георгія?
Онъ нахмурился, потомъ сказалъ: — Я лучше вамъ разскажу мое послѣднее дѣло.
Было это въ окопахъ на Хунь-хе. Передъ нашимъ окопомъ былъ глубокій ровъ и проволочныя загражденія. Японцы лѣзли въ атаку, а мы ихъ разстрѣливали и сбрасывали въ ровъ. Японцы ходятъ въ атаку рѣдко, но если напрутъ, то по своему обычаю удержу не знаютъ и лѣзутъ впередъ слѣпо, какъ саранча.
У насъ тоже было много убитыхъ. Мы положили ихъ на окопъ, чтобъ сдѣлать его выше. Они закоченѣли, замерзли и были, какъ дрова. Мы стрѣляли пачками черезъ ихъ спины, и если нечаянно толкнешь прикладомъ, мерзлое тѣло звенѣло, какъ дерево.
