Капитель

Как из больных видений сна, в испуге
освобождаясь от кошмарных пут,
день встать спешит, так сводчатые дуги
из капители спутанной бегут,

ей оставляя свившихся в клубок
крылатых чудищ, ужаса клыкастей:
внезапность и медлительность их пастей
и эти листья тучные, чей сок,

как ярость, нарастает и грозится
и, опрокинут вниз самим собой,
покорно падает — все вверх стремится

и каждый раз с холодной темнотой
заботливо, как дождь, спешит пролиться
и стародревний ствол питает свой.

Бог в Средние века

В душах он накапливался впрок,
призванный судить и править в мире,
но к нему привесили, как гири
(дабы взять и вознестись не мог),

бремена соборов кафедральных
и велели темным числам счет
тщательно вести в стенах опальных,
как часы, определять черед

и трудов, и сна, и праздных дней.
Но однажды взбунтовался он,
и народ был ужасом объят;

Бог ушел, космат и разъярен,
грохоча обрывками цепей,
и страшил всех черный циферблат.

В морге

Они лежат на выщербленных плитах
и ожидают знака, может статься,
что с холодом навеки примирит их
и никогда уже не даст расстаться;

а иначе развязки как бы нет.
Чьи имена в карманах отыскались
при обыске? Досады четкий след
на их губах отмыть вовсю старались:

он не исчез, усилья погубя.
Торчат бородки, жестко, но без злобы,
по вкусу дошлых санитаров, чтобы

зеваки в ужасе не отшатнулись.
Глаза под веками перевернулись
и всматриваются теперь в себя.

Узник

I

Только жестом самозащиты
обходится моя рука.
На каменные плиты
капли падают с потолка.

Я слышу их стук протяжный,
и сердце в лад стучит
со стуком капли каждой
и в паузах молчит.

Стучи они чаще, ко мне бы
твари сползлись из тьмы.
Где-то и свет, и небо —
о них еще помним мы.

II

Представь себе, что все, — и сверх всего
свет глаз, дыханье, ветер, небо, тело, —
представь себе, что все окаменело —
все, кроме рук и сердца твоего.

И что зовется завтра, и поздней,
и год спустя, и длится постоянно, —
все разом загноилось бы, как рана,
и не могло настать бы, хоть убей.

А то, что было прошлым, в свой черед
вдруг заблужденьем стало бы, — и рот
кривился бы и пенился, разъятый.

А тот, кто Богом был, как соглядатай,
в глазок следил бы злобно за тобой,
теперь представь, что ты — еще живой.

Пантера

Jardin des Plantes, Paris


Скользит по прутьям взгляд в усталой дреме;
и кажется, за прутяной стеной
весь мир исчез, — и ничего нет, кроме
стены из прутьев в гонке круговой.

Упругих лап покорные движенья
в сужающийся круг влекут ее,
как танец силы в медленном сближенье
с огромной волей, впавшей в забытье.

Лишь изредка она приоткрывает
завесы век — и в темноту нутра
увиденное тотчас проникает
и в сердце гаснет, как искра.

Газель

Gazella dorcas


Вся — колдовство: созвучие живое
слов избранных в тебе сумело слиться
и, раз возникнув, продолжает длиться.
Твой лоб увенчан лирой и листвою,

песнь любованья, чьи слова легки,
ложится на глаза, как лепестки,
тому, кто чтеньем душу утолил
и в забытьи уже глаза закрыл

и представляет: слиток быстроты,
как будто зарядили бег прыжками,
и медлит выстрел, тянешь шею ты:

вся слух; как скрытая кустами
купальщица: вдруг замерла и — ах! —
в ее глазах и озеро и страх.

Единорог

Отшельник поднял голову — и ниц,
как шлем, молитва с головы упала:
шел зверь, чья шерсть немыслимо сияла
и, как у олененка, залегала
мольба в бездонности его глазниц.

Тяжеловесен и коротконог,
он выплыл и, казалось, покаянно
от своего сиянья изнемог;
как башня, лунным светом осиянна,
на лбу пологом возвышался рог
и на ходу покачивался странно.

Чуть вздернутые губы облегал
пушок голубоватый, и упруг
был блеск зубов, когда они блистали;
и ноздри всасывали мягкий звук.
Но взор его, бездонный, как в зерцале,
из дали в даль видения метал
и замыкал земных преданий круг.

Святой Себастьян

Он стоит, как павшие лежат;
волей сам себя превосходящий,
отрешенней матери кормящей,
как венок, в самом себе зажат.

И, впиваясь, стрелы чередой
словно рвутся прочь из бедер сами,
зло дрожа свободными концами.
Он смеется, скорбный и живой.

Иногда от превеликих мук
веки он приподнимает вдруг
и обводит с медленным презреньем
жалких, что беснуются вокруг
и глумятся над святым твореньем.

Основатель монастыря

Икону написали по заказу.
И перед ним Спаситель, может быть,
не представал; и, может быть, ни разу
его, как ни хотелось богомазу,
епископ не пришел благословить.

Быть может, все, что мог он, — не гневить
(мы это знаем не без основанья),
пасть на колени, чтобы очертанья
свои, летящие во все концы,
тянуть к себе — как лошадь под уздцы.

Дабы под страхом бедствий безыменных
мы верили с наивностью слепой,
что будем средь немногих пощаженных
иль вовсе обойдут нас, погруженных
в самих себя и занятых собой.

Ангел

Склоняя лоб, отодвигает он
все, что его теснит и принуждает;
он, пропустив сквозь сердце, выпрямляет
извечные круги времен.

Пред ним свод неба, лики дней
                                          вознесший,
и каждый вопиет: познай, я тут.
Ты легких рук его своею ношей
не отягчай. Не то они придут

тебя в борьбе испытывать из дали,
дом всполошат, дабы, в ночи трубя,
как если бы они тебя создали,
из грубой плоти выломать тебя.