Крупнотелый Градов, с дюжими мускулистыми руками, круглым свежим лицом и светлой бородой, взял с подводы свои тяпки, направился домой. Леонид повел в поводу за ним свою лошадь, искоса поглядывая на Соню.
Галина наклонилась к сестре, почти шепотом проговорила:
— Сонюшка, милая…
Из конюшни вышел отец. Соня почувствовала, как у нее подломились колени, земля уплыла из-под ног. Она схватилась за шелковицу и, глядя на отца умоляющими глазами, робко, со слезами прошептала:
— Батя… здравствуйте.
Отец остановил на ней суровый взгляд, молчал.
— Да… Год, как не видались, — наконец сказал он и ушел в сарай.
Сонино сердце забилось пуще прежнего. Галина прильнула к ней, тихо сказала:
— Ты хорошенько попроси батю…
Но Соня, не зная, что говорить отцу, молчала…
Галина принесла в конюшню сапетку половы[16], высыпала в ясли, приготовила мешанку[17] и, ласково потрепав лошадь по холке, побежала к Соне, взяла ее за руку и повела в хату.
Мать зажгла лампу, и под низким неровным потолком обеспокоенно зажужжали мухи. Соня села на ослон.
Стуча тяжелыми коваными сапогами, на пороге появился отец, снял шапку и сел на лозовый стул. Разгладив бороду и положив огрубелые руки на колени, он уставил на дочь обжигающие глаза, спросил:
— Зачем пришла до нас, дочко?
Соня, не поднимая головы, дрожала от страха. Отец широко раздвинул ноги, раздраженно перебирал пальцами.
— Молчишь? — хмуро спросил он, повысив голос.
Галина с жалостью смотрела на сестру, теребила складки своего платья.
— Оставь, Яков… — скорбно скривилась Денисовна, едва удерживая слезы. — Она и так… как овечка заблудшая.
— Как это оставь? — гневно вскричал Калита, и лицо его налилось кровью. — Тикать от батька и матери, то и проче? Куда такое годится! Не хочу я этого! Пусть теперь на себя обижается: сватал богатый человек, так нет же, лучше в монастырь уйду, а за нелюбимого не выйду… Заблудшая овечка…
— Батя, зачем так? — Соня залилась слезами. — Вы же знаете, как бедные живут за богатыми? Знаете!.. Вон вам пример: Дарья за Матяшом. Так бы и мне пришлось за Василием Бородулей. Вот я и спасала свою душу от постылого.
— Ты мне про то не кажи! — яростно отмахнулся отец. — Церковный хор тому виной… Смалу тебя церковь тянула, а теперь сгниешь там!
— Ой, лышенько! — всплеснула руками Денисовна. — Чего ж она в святому доме сгниет? Ты ж сам гнал ее из дому. И чего ты, старый, богохульничаешь?
— Нам с церковью не по пути, — горячился Калита. — Отец Валерьян и тот кажет: «Ловись, рыбка, пока вода мутная». Значит, дурачь нашего брата, он, мол, не поймет. А он, не думай, все понимает, молчит только.
Старуха, никогда не слышавшая от мужа такого, в страхе трижды перекрестила его дрожащей рукой, прошептала:
— Пресвятая мати божья, что ты, старый, с ума сошел?
Старик встал и грозно насупил брови.
— Гнал я ее за то, что батька не послушалась, то и проче, — наконец проговорил он, — не захотела жить в достатке… Разве я ей не добра желал? Кто же от богатства отказывается? А оно ей само в руки шло!
— Какой ты, Яков, — укоризненно покачала головой Денисовна. — Богатство… Да неужто ей с богатством пришлось бы жить?
Калита взял со стола недочитанную им книгу «Зруйнованне гниздо» украинского писателя Кащенко[18], сердито взмахнул ею:
— Ну, я вам акафист читать не буду! А что касается тебя, дочко, то ночуй цю ночь и больше до нас не приходи. Поняла?
Соня закрыла лицо руками и выбежала из хаты. Денисовна с бранью напустилась на старика. Галина шмыгнула в дверь и, найдя сестру в саду под вишней на скамейке, села рядом.
— Сонечка, милая, — сказала она жалостливо и сама чуть не разрыдалась, — чего же ты не просила батю?
— Как мне их просить? — всхлипнула Соня.
Галина прижала ее к себе.
— Батя все бы тебе простили. Они добрые.
С угла улицы долетел оживленный разговор, хохот девчат и хлопцев. Сестры еще плотнее прижались друг к другу, прислушались… Тренькнула балалайка, и вдруг в вечернем теплом воздухе с посвистом разлилось:
Ой, за речкою, за Кубанкою
Провожал меня милый с балалайкою!
Кто-то задорно выкрикнул:
Та було б, та було б
Не ходыты!..
— Соня, пойдем туда, — шепнула Галина.
— Нет, мне нельзя… Иди сама.
— Я сейчас… Узнаю только, кто там.
И Галина бесшумно выскользнула из сада.
Из-за черного леса выплыла полноликая луна, выглянула сквозь разорванную тучу, слегка обрамленную позолоченной кромкой, осветила станицу мягким холодным светом.
Соня долго сидела в саду. Комары жалили лицо, шею, ноги. По вороненому небу медленно плыли пушистые облака, бросали на землю широкие тени. Сад то окутывался густой темнотой, то сиял в лунном свете.
На улице звенел веселый смех…
Соня вернулась в хату. Лампа горела тусклым светом. Где-то в углу под образами назойливо жужжала муха… Мать велела дочери ложиться. Соня потушила свет, помолилась богу и легла на той кровати, на которой год уже как не спала…
На углу все еще гуляла молодежь. Лузгали семечки. Пели, смеялись…
К компании подошел Андрей Матяш. С ним был молодой, лет двадцати трех, казак с другого конца станицы. Появление «чужого» заставило хлопцев насторожиться. Андрей отозвал Галину в сторону, спросил у нее:
— Галька, хочешь замуж?
Галина смутилась, нерешительно произнесла:
— Как это — замуж?
— Гм… Не знаешь, как идут замуж?
— Не знаю.
— А кто же знает? — скупо усмехнулся Андрей. — Хиба[19] еще не дозрила? Я тебе жениха нашел.
— Кто ж он, жених? Не тот, что с тобой пришел? — указала Галина в сторону незнакомого казака.
— Он самый, — сказал Андрей, — Гришка Молчун. Должно быть, слыхала про такого.
— Молчун? — переспросила Галина и пожала плечами, — Что-то не помню.
— Самого богатого казака в станице не знаешь? — удивился Андрей, вынул из кармана казачьих штанов кисет и, крутя цигарку[20], подмигнул: — А он тебя хорошо знает…
Галина мельком взглянула на Григория.
— Пусть приходит, — шепнула она и с опаской посмотрела по сторонам.
— Он хотел поговорить с тобой.
— А хлопцы?
— Тогда приходи ко двору Бородули… Будем ждать тебя там.
Галине и действительно захотелось взглянуть на казака вблизи, посмотреть, что это за птица. И она побежала к девчатам. Андрей и Григорий долго не задерживались, затерялись на улице в лунной мгле.
Галину обступили парубки.
— Что это Андрюха обхаживал тебя? — скаля зубы, спросил один из них.
— А ты что за спрос? — отрезала Галина. — Может, ревнуешь?
— Ну токо уйди, тогда увидишь, что будет, — пригрозил ей парубок и картинно облокотился на плетень.
Галина жеманно повернулась к нему спиной, обнялась с подругой и, что-то шепнув ей на ухо, залилась смехом… Хлопцы не спускали с нее глаз, следили за каждым ее движением… Галина видела это, но ей очень хотелось поскорее встретиться с женихом, и она, решив обмануть парней, направилась домой.
— Ты куда? — преградив ей дорогу, спросил парубок.
— Тю… — тая на лице чуть заметную улыбку, протянула Галина. — Я только воды напьюсь…
И тут же, нырнув за угол, она стала пробираться по глухому переулку, заросшему высоким лозняком… Остановилась на мгновение, перевела дух, прислушалась с затаенным дыханием к голосам парубков и потом заторопилась ко двору Бородули.
В условленном месте Галина нашла Матяша и Молчуна. С ними на скамейке сидела и Оксана, лузгала семечки. Галина удивилась ее присутствию, почувствовала какую-то неловкость, досаду, но улыбнулась ей, села рядом…
Начался несвязный разговор. Григорий не знал, что сказать Галине, молчал… Наконец, поборов свою робость, он прогнусавил:
— Пойдем, я тебе что-то скажу.
Галина пошла с ним по дорожке вдоль плетней и заборов. В саду, где-то совсем близко, надсадно плакал филин. В заливистом, зловещем его крике Галина уловила что-то предвещающее, недоброе, и ей вдруг стало не по себе. Она поправила платок на голове: «Ой, не к добру, что ли!..»
А филин знай свое: то плакал, то дико хохотал, и по саду с перекатами неслось гулкое, стонущее уху-уху!., ха-ха-ха-ха!..
— Чего он душу надрывает? — спросила Галина.
— Кто? — не понял ее Григорий.
— Да этот… сыч…
— Хай… — буркнул Григорий. — Лихо кому-то накликает. — Он взял камень и, швырнув его в сад, прикрикнул: — Кши, окаянный!
Филин вспорхнул с дерева, зацепив крылом ветку…
В предутреннем мглистом небе блекли звезды, гасли одна за другой. Из-под крутого берега реки тянул сырой низовой ветер. С плешивых курганов и распаханных бугров сползали на росистую шелковистую зелень дымчатые хлопья тумана, клубились над пенистой рекой. Закубанский лес вздрагивал от порывов ветра, отряхивал с себя жемчужную росу, горел в радужном отблеске зари…
Солнце еще не всходило. Заунывно гудел церковный колокол, звал прихожан к заутрене. По улицам бабы гнали в стада коров. Где-то далеко тарахтела пустая арба. В свежем воздухе, точно звон серебряного колокольчика, раскатывалось голосистое ржанье жеребенка, отбившегося от своей матери.
К станичному ревкому подошел Виктор Левицкий. Около церковной ограды, дымя цигарками, стояло несколько молодых щеголей — сынков богатеев. «Краснюк!» — донеслось до Виктора. Тот бросил на них сердитый взгляд и подал часовому повестку. Часовой пробежал ее глазами.
— Председатель еще не пришел.
— А скоро будет?
Часовой пожал плечами. Виктор проводил взглядом стариков и старух, шедших к заутрене, прислонился к шершавому стволу тополя и, вынув из кармана газету, остановился на статье «Кадетские банды», прочел:
«Из горных станиц все чаще и чаще поступают сведения, что бродячие офицерские банды стали нападать на мирное население, грабить его и даже местами убивать представителей Советской власти…»
Виктора окликнули зубоскалившие парни.
— Что нужно? — недовольно спросил тот.
— Дело есть, — криво усмехнулся казак.
Виктор взглянул на него исподлобья и снова уткнулся в газету:
«Скрываясь в горах группами в двадцать или тридцать человек, они порою совершают налеты на станицы и забирают у населения скот, хлеб и одежду.
Чего желают эти бродячие в горах офицерские банды? Неужели они думают, что им удастся еще раз втянуть население Кубани в гражданскую войну с трехмиллионной Красной Армией? Или они просто, не желая работать, решили заниматься грабежом и больше ничего?
Мы спрашиваем, кому же они приносят вред своими разбойничьими проделками?..»
Подошел Корягин с трубкой в зубах, протянул Виктору руку.
— Давно ждешь?
— Минут десять, — ответил тот и пошел с председателем в ревком.
— Что там? — стрельнув глазами в сторону газеты, поинтересовался Корягин, и шрам, белевший вдоль левой его щеки, прорезался еще глубже, придав загорелому лицу суровое выражение.
— О бело-зеленых пишут… Баталпашинский отдел[21] на осадном положении. Призывают население горных станиц к борьбе с бандами…
Корягин взял газету, скользнул глазами по строчкам:
«Казаки, горцы и крестьяне, уничтожайте эти разбойничьи офицерские банды, как бешеных собак, выдавайте их агентов, не пропускайте им никакого продовольствия, выставляйте повсюду караулы и заслоны».
Во дворе ревкома чоновцы[22] и милиционеры под деревьями чистили винтовки.
Корягин и Виктор поднялись на крыльцо длинного кирпичного здания. В коридоре густой кисеей плавал табачный дым…
У двери за столом сидел дежурный. Вскочив со стула, он принял выправку, приложил руку к кубанке и стукнул каблуками. Корягин в свою очередь козырнул, прошел в кабинет, широко распахнул окно, указал Виктору на стул и вынул из стола бумаги.
