И все сокровища знания арабов погибли с их могуществом. Этот блестящий, поэтический народ исчез с лица земли{151}, не оставив по себе почти никакого следа, кроме немногих памятников и кой-каких отрывков. Дикий, безумный фанатизм духовенства испанского хотел истребить даже самую память об этом народе, разжигая против него и политическую, и религиозную ненависть. Можно ли поверить теперь, что после взятия Гранады католическими королями в 1492 г. духовенство испанское сожгло с величайшею торжественностию груды книг, принесенных сюда со всех сторон Испании на этот бедственный праздник; современные историки считают число томов, погибших в этот день в огне, до миллиона. Достаточно было, чтоб рукопись заключала в себе арабские буквы: проклятое имя Корана, которое давали без всякого разбора, тотчас же осуждало ее на сожжение.

Читая историю арабов, и особенно историю их покорения и изгнания из Испании, нельзя без глубокой скорби видеть, как умный, исполненный терпимости народ, в высшей степени промышленный, многосторонняя образованность которого начинала уже изменять строгую и сухую догму исламизма, побеждается и изгоняется варварскими, фанатическими испанцами; как обработанная, богатая, населенная страна предается в жертву инквизиции и становится пустынею. А с другой стороны, если подумать, что это блестящее арабское племя, за 1000 лет до нас совершившее столько доблестных подвигов, возвысившееся до такой образованности и оставившее по себе столь изящные памятники, теперь погружено в такое глубокое варварство, — то, право, трудно не усомниться в этом так называемом бесконечном совершенствовании, особенно когда еще видишь, что на месте исчезнувшей цивилизации владычествуют дикость, невежество и изуверство!

Но обратимся к старым арабам.

Новая религия принесла с собой особый род богопочитания, а оно создало новую форму искусства. Но тогда арабы, как и германцы, нахлынувшие на Римскую империю, не имели никакой самостоятельной образованности и, следовательно, невольно должны были взять в образец те формы искусства, которые нашли в завоеванных ими странах. То были большею частию здания времен упадка римского зодчества, и притом еще в том искаженном виде, какой придало им древнехристианское искусство. Должно заметить, что их-то преимущественно исламизм и должен был взять себе в образец: он, так же как и христианство, был врагом языческого богослужения. К этому присоединился еще и собственно восточный художественный элемент. Даже на римских постройках в Азии и Африке лежал всегда более или менее ощутительный восточный колорит, и весьма естественно, что этот восточный элемент еще более развился у арабов в завоеваниях, при соприкосновении их с старыми образованными народами Азии. А так как потом арабы начали уже развиваться самостоятельно, то из всех этих разнородных элементов наконец образовалось то, что теперь обыкновенно зовется мавританским стилем.

По своему источнику искусство магометанское находится в близкой связи с древнехристианским искусством. Но вместе с тем оно отличается от него в одном, и это одно так важно, что через него именно задушено было в самом зерне своем все дальнейшее совершенствование мусульманского искусства. Магомет до такой степени боялся, чтоб арабы не воротились к своему прежнему идолопоклонству, что непременным догматом Корана запретил правоверным представлять в живописи и ваянии людей и животных. Вот причина, почему эти оба искусства были совершенно пренебрежены арабами. Их искусство самое любимое, самое задушевное была поэзия. Из представительных же искусств оставалась им одна архитектура; в ней одной принуждена была в внешних формах разыгрываться пламенная фантазия их. Но архитектура неразрывно связана с религиозными идеями. Религиозные же идеи арабов кружились около: «нет бога кроме бога, и Магомет пророк его; бог един, бог всемогущ, накажет злых, наградит добрых». При таком одинаком догмате негде было разыгрываться религиозному воображению; при этом ни мифов, ни религиозных преданий — одно голое, сухое единство. Вот отчего архитектурные памятники арабов далеко не соответствуют их образованности. Архитектура их имеет характер однообразный и совершенно чужда развития, какое мы видим в архитектурах древних и новых народов, которых религиозные понятия по разнообразию своему и многосторонности непременно должны были принять мифологическую форму и с нею поэтическое содержание, а следовательно, и развитие.

Итак, тогда как христианство давало созданиям своих художников новое, разнообразное и глубокое содержание{152}, исламизм видел в этих созданиях одно только преступное подражание божественной творческой силе. И народу, одаренному самою пламенной фантазией, магометанство навсегда закрыло высшую сферу искусства, ту, где художник свободно воплощает индивидуальную мысль свою! На месте образного представления, которое в религиях и искусствах всех народов дает такое характеристическое значение памятникам{153}, у арабов выступает самый отвлеченный из всех символов, самое противохудожественное средство — писание, Коран. Впрочем, навсегда оставшись при одних формах древнехристианского зодчества, арабская архитектура запечатлела их своим особенным характером. Я имею здесь в виду высшее выражение мусульманской архитектуры — ее религиозные памятники, мечети. В них особенно заметны два стиля: один принадлежит древнехристианской базилике, другой более приближается к стилю византийскому. Памятники первого находятся в Европе, второй, сделавшийся потом общим мусульманским, принадлежит Востоку. Но этим первообразам своей архитектуры арабская фантазия следовала не рабски, она преобразила их по-своему, примешав еще к ним некоторые формы архитектуры индейской{154}. Всего более оригинальность арабской фантазии выразилась в украшениях, в подробностях, где надобно было избегать всяких определенных форм и образов, находящихся в природе. То была задача, достойная арабской фантазии, и она чудно разрешила ее, создав свои бесконечно клубящиеся и перевивающиеся вереницы линий и фигур, известных теперь под названием арабесков.

Мечеть в Кордове принадлежит к самым древнейшим постройкам арабов: она начата была в конце восьмого века, вскоре после завоевания Кордовы. Первым делом арабов при завоевании всякого города было тотчас же построить мечеть и завести школу. В противоположность всем народам, арабы как в своих колоссальных памятниках, так и в простых домах не только пренебрегали наружностию, но словно с намерением делали ее как можно проще, как можно обыкновеннее, сосредоточивая всю роскошь украшений на одну внутренность здания. Так, наружность мечети (она до сих пор удержала свое название mezquita) нисколько не приготовляет к тому поразительному впечатлению, которое испытываешь, войдя в нее. Вдруг вступаешь в лес мраморных колонн, глаза разбегаются в бесчисленных рядах их, теряющихся в сумрачной дали; редкие, маленькие окна едва пропускают свет, так что полусумрак, царствующий здесь, еще более увеличивает необыкновенность впечатления. Верх этого огромнейшего храма состоит из полукруглых (подковою) арк (прорезанных такой же формы маленькими арками), опирающихся на колонны из белого, желтого, зеленого мрамора, яшмы, порфира. Самым любимым украшением испанских мавров была эта арка подковою; они расточали ее всюду. Спокойная и мягкая форма полукруга, употребляемая античным и древнехристианским искусством, словно не удовлетворяла их: тревожный дух восточных племен требовал формы, которая представляла бы глазам живую игру силы; и действительно, в арабской арке есть что-то кокетливое, смелое, игривое. Не стану говорить о прежних украшениях мечети; довольно сказать, что и теперь еще, несмотря на христианскую переделку середины ее, здесь осталось более 900 колонн! При арабах храм днем и ночью освещался висячими лампадами; их было несколько тысяч.

Мечеть в Кордове.

В. П. Боткин.

Фотография 1860-х годов.

Словно ходишь по густому лесу колонн, разросшихся в бесчисленные, переплетающиеся своды. Они не очень высоки, но чрезвычайно легки, изящны и без пьедесталей — кажется, словно растут из земли. Колонны большею частию взяты из античных зданий, частию сделаны по их образцу, но с примесью арабской фантазии. Над ними и под навесом главных арк находятся еще небольшие четырехугольные колонки, соединенные меж собою полукруглыми маленькими дугами, и сверх всего — плоская дубовая крыша, некогда украшенная роскошными резными, золочеными арабесками. До 1528 года мечеть оставалась нетронутою, хотя и обращенною в церковь, но тогда духовенство Кордовы, несмотря на сопротивление городового совета, выпросило у Карла V позволение проделать окно, и вместо окна сделало в самой середине мечети огромный придел, по величине своей настоящий храм в готическом стиле. Умный Карл V, узнавши об этом, очень жалел, что не сохранили вполне такого колоссального и единственного в Испании памятника арабского религиозного зодчества. Христианская пристройка удивительно грандиозна: испанский готизм отличается от германского своими великолепными, широкими формами, торжественностию и ясностию, но переход из этого высоко и светло вскинутого свода в низкие, рассыпающиеся и уходящие в сумрачную даль своды мечети производит неприятное впечатление. Везде в другом месте эта пристройка составила бы превосходный собор (особенно замечательны тут деревянные резные хоры испанского художника Pedro Duque Cornejo, над которыми трудился он десять лет, — работа истинно мастерская), но здесь она нарушает только впечатление зодчества восточного. Кроме этого, маленькие приделы обезображивают невыразимую простоту арабского храма, в котором все дышало единством бога и отвращением к идолопоклонству. К счастию, остались возле алтарей некоторые следы богослужения мечети: три или четыре фонтана, служившие для омовения, и mirhab, часовня созерцания, — довольно большая нишь, означавшая во всех мечетях ту сторону, где находится Мекка; сюда должны были обращаться правоверные в своих молитвах. Надобно видеть, с какою изящною роскошью украсила ее арабская фантазия! Вся она из самого чистого белого мрамора с маленькими колонками, окруженными мозаикою из цветных кристаллов; всюду разбросаны изречения Корана; буквы из золоченых кристаллов, и около всего этого вьются самые роскошные, самые капризные арабески.