Нельзя представить себе ничего увлекательнее этого страшно волнующего зрелища, когда матадор и бык приближаются друг к другу; каждый наблюдает за своим противником. Беспрестанно меняют они свои маневры, словно отгадывая взаимные намерения. Иногда бык не тотчас устремляется на матадора, а подходит медленно, чтоб взять себе больше пространства и напасть на своего противника только тогда, когда он будет к нему так близко, что не может уклониться от натиска. Словно по какому-то предчувствию, бык не вдруг бросается на матадора: или, может быть, это спокойное, грозное по своему хладнокровию ожидание его удара внушает быку некоторую робость. Почти всегда он останавливается перед матадором и всматривается в него; с видом угрозы трясет головою, скребет копытом землю и не хочет двинуться вперед; иногда начинает медленно отступать, стараясь привлечь матадора на средину цирка, где он не в состоянии от него уйти. Иной бык, вместо того чтоб, по обыкновению, нападать прямо, подходит сбоку медленно, прикидываясь усталым, и, рассчитав удобное для удара расстояние, вдруг, мгновенно бросается на матадора. Но это исключение; большею частию бык останавливается прямо перед ним. Оба стоят как вкопанные; каждый следит за движениями своего противника. Малейшее движение головою, ухом, взгляд в сторону — все это для опытного и искусного матадора верные признаки намерений его врага. Матадор взмахивает мулетой и опускает ее, закрывая ею от быка свои ноги. Это движение раздражило быка, он бросается на матадора: сила взмаха такова, что удар, кажется, разбил бы целую стену… легким, почти незаметным движением тела уклонился матадор от удара, подставив ему свою мулету и подняв ее над рогами бешеного животного.
Но матадор только еще изучает своего врага; несколько раз повторяет он эти так называемые pases de muleta и, уже вполне узнавши быка, располагается нанести ему смертельный удар. Он становится прямо против него и ждет. Эти минуты надобно видеть, надобно испытать их: восклицания, остроты умолкают; десять тысяч зрителей словно каменеют; ни один вздох не прерывает мертвой, томительной тишины. В эти минуты юное, прекрасное лицо Чикланеро покрывалось матовою бледностью, из которой ярко сверкали его большие черные глаза, ноздри расширялись. Бык делает шаг вперед и снова останавливается; они так близко друг к другу, что матадор уже прицеливается шпагою… еще секунда — и бык бросается… но в то самое мгновение, как бык делает головой размах, чтоб поднять матадора на рога, он, чрез его наклоненную голову, вонзает ему всю шпагу в то место, где оканчивается шея и начинается хребет… бык вдруг прерывает свой взмах, несколько капель крови брызнули ему на шею, ноги его дрожат, подгибаются, бык падает без движения. Надобно видеть, что за минута бешеного восторга следует за томительными, невыносимо тяжкими минутами битвы! Словно каждый избавился от давившего его кошемара; дикий, необузданный энтузиазм овладевает зрителями, как будто каждый празднует свое избавление от смертной опасности. Что перед этим восторгом все возможные восторги театральной публики! Никогда никакой актер в мире не получал себе такой награды. С лицом, на котором медленно исчезает бледность, обходит матадор цирк, приветствуемый зрителями. К нему летят шляпы, его встречают восторженные рукоплескания: «bravo, bravo, Chiclanero!» Понятно, что для таких минут обожания рискуют жизнию.
Но отличный удар случается не всегда: на двенадцати убитых быках я видел его только четыре раза. Если удар верен, то есть, если лезвие, пройдя между шеей и хребтом, достало до сердца, бык тотчас падает, словно пораженный молниею; но чаще всего матадор принужден раза два, иногда три, повторять свой удар. Может быть, в энтузиазме зрителей за отличный удар участвует и благодарность за избавление их от неприятного зрелища смертных страданий быка; чрезвычайно тяжело видеть, как сильно раненный бык начинает шататься по арене, пренебрегая капами chulos, жалобно мычит, захлебываясь своею кровью, ищет места умереть, сгибает передние ноги, ложится, протягивает голову и умирает; если же смертные судороги продолжаются, к нему сзади подкрадывается cachetero и дает удар кинжала в затылок, чтоб покончить его страдания. Замечательно, что у быка всегда есть любимое место в арене — это то, на котором он остановился тотчас по выходе из стойла в арену. Иногда с трудом можно заставить его с него сойти. Большею частию он идет умирать на это место или ложится возле убитой им лошади. После этого отворяются одни из ворот барьера, выезжает пара роскошно убранных мулов, вывозят постепенно трупы убитых лошадей и быка; на кровавые следы посыпают песку и впускают нового быка; так продолжается до шести и даже до восьми быков. Это называется полубегом (media corrida){175}; в прежнее время полная коррида состояла из 16 быков.
Я не в состоянии описать того мучительного, невыносимого волнения, которое овладело мною при бое матадора с первым быком; при втором, третьем, четвертом оно все усиливалось. Бой каждого быка не есть одно только повторение предыдущего: я уж сказал, что каждый бык имеет свои особенности, свой характер, и потому бой с каждым представляет свои случайности, свои неожиданности, каждый бой есть отдельная, новая драма. А этот красивый, великолепный юноша с своего маленькою шпагою против животного, разъяренного до бешенства, — юноша, которого жизнь зависит от малейшей неверности руки, потому что во время удара один рог быка проходит у него под мышкою и раз даже вырвал у него платок, выставившийся из кармана на груди… волнение мое сделалось невыносимым, но я не в силах был отвести свои глаза от цирка, в голове у меня мутилось, я готов был упасть в обморок и не мог дождаться смерти пятого быка. Когда я вышел из цирка, солнце закатывалось, в воздухе разливался чудный золотистый пар, вечерний прохладный ветерок напоен был запахом апельсинных деревьев.
При втором беге я был уже несколько покойнее и хотя в страшном волнении, но мог досмотреть его до конца. После него выпущен был в цирк молодой бык (novillo) для забавы зрителей: толпы бросились в арену. На рогах у быка надеты были деревянные шары, обтянутые кожей, чтоб удары его не могли быть смертельны. Боже мой! Всякий наперерыв старался раздражить быка плащами, поясами, шляпой; сколько плащей разлетелось в куски, сколько в этой свалке истоптал бык народу! Несколько человек вынесены были без чувств. Но зато и сколько смеху, острот, радостного хохота…
Не думайте, впрочем, что достаточно только смелости и ловкости, чтоб избегать ударов раздраженного животного: для этого необходима особенная наука. Передо мною лежит книга знаменитого Франсеско Монтеса, теперь «первой шпаги Испании», под названием: «Tauromaquia completa, o sea el arte de torear en plaza tanto a pie como a caballo» («Полная тавромахия, или Искусство биться с быками в арене пешим и на коне»){176}. Я советую всякому путешествующему по Испании прочесть ее: бой с быками получит для него особенный интерес, именно интерес искусства. Книга начинается историческим обозрением этой забавы в Испании и защитою ее от нападков иностранцев. Прежде бой с быками был исключительною забавою высшего дворянства, Даже сам Карл V убил копьем несколько быков на празднестве, бывшем в Вальядолиде, по случаю рождения его сына Филиппа II{177}. Все прежние короли Испании были страстными любителями этой забавы, в числе матадоров находятся имена первых испанских фамилий{178}. Это была дворянская забава, в которую простой народ не мешался: он бывал только зрителем. Так продолжалось до восшествия на испанский престол Бурбонов. Филипп V терпеть не мог боя с быками; Карл III презирал людей, в нем участвующих, и, наконец, вовсе запретил эту забаву{179}. Но в конце прошлого века она снова воскресла в прежнем блеске и перешла уже от дворянства к простому народу. Покойный Фердинанд VII до того был страстен к ней, что основал в Севилье королевскую школу тавромахии, в которой — говорит мой автор — преподавалась как теория, так и практика этого искусства самыми опытными профессорами (por los más experimentados profesores){180}. Теперь эта забава всеобщая, только гранды стыдятся выходить на арену, хотя в одной из севильских corridas нынешней весны и участвовал какой-то маркиз. Школа тавромахии и теперь еще существует здесь и каждое утро осаждена толпою любителей и зрителей.
«El torero, — говорит Монтес, — должен иметь от природы некоторые особенные качества, которые не очень часто встречаются соединенными в человеке. Условия, необходимые для torero, суть: храбрость, легкость и совершенное знание своего дела. Два первые родятся с человеком — последнее приобретается. Храбрость так необходима для torero, что без нее он никогда им не будет. Не должно простирать эту храбрость до безрассудной отваги или тем более трусливо уклоняться от ударов быка: в обоих случаях может постигнуть несчастие и даже смерть. Если torero, чтобы показать свою храбрость, станет делать что-нибудь с быком, тогда как бык не находится в должном положении, — покажет одно только безрассудство, незнание и случайно разве избегнет от удара рогов. Равным образом и тот, кто от робости упустит должную минуту представить быку капу (красную ткань) или не разочтет подхода быка, — как ни будет он легок на ноги, но подвергнется опасности получить удар рогов (cogida), потому что нужно знание для избежания этого удара. Этого рода крайностей надобно особенно стараться избегать. Под словом храбрость разумею я такую, которая поддерживает нас перед быком в той душевной ясности и спокойствии, как бы его вовсе не было перед нами, — я разумею то настоящее хладнокровие, которое дозволяет в минуту опасности с достоверностию размышлять о том, что должно делать с животным. Тот, кто владеет такой храбростью, имеет самое важное качество torero и приобретет легко все другие. Он будет играть с быками без малейшей опасности. Легкость также в высшей степени необходима тому, кто хочет заниматься этим искусством (torear). Но легкость torero не в том, чтоб быть в беспрестанном движении, перебегать с места на место: это признаки дурного torero. Легкость, о которой говорю я, состоит в том, чтоб бегать скоро, прямо, с величайшею быстротою останавливаться и оборачиваться, изменять направление. Torero должен уметь прыгать; но всего лучше узнается его легкость в движениях, в уклонениях от удара рогов на самом близком расстоянии. Должно заметить касательно этого рода легкости, что владеющий ею torero, даже состарившись, может играть с быками, и между матадорами случались такие, которые, имея более 70 лет, но обладая быстротою движения, убивали быков с легкостию невероятною».
Боясь наскучить дальнейшими выписками из книги Монтеса, я замечу только, что в этом искусстве все рассчитано, все предусмотрено: каждое положение быка, привычки, свойственные породе, законы его движений и мускулов. Монтес — рассказывал мне здесь один его близкий приятель{181} — смолоду долго посещал бойни быков, для изучения анатомии этого животного, и беспрестанно водился с горными пастухами для узнания его характера. При знании движений быка — говорит Монтес — опасность делается ничтожною; правда, что на правильности движений быка рассчитано и все искусство torero, но иногда случаются быки, которые не подходят под эти общие правила, и тогда всякое такого рода исключение есть почти всегда — смерть человека. Недаром Монтес требует от torero хладнокровия. Находчивость и хладнокровие этих людей в самых крайних опасностях поразительны. Монтесу случалось иметь дело с быками, которые вместо мулеты бросались прямо на него, но никогда это не было для него неожиданным, потому что все движения, которые намеревается делать животное, можно видеть в глазах его, но иногда эти движения были исполнены с такою быстротою, что Монтес едва успевал поставить ногу между наклоненными рогами быка и перепрыгнуть ему через голову в то самое мгновение, как бык хотел вскинуть его на рога. Часто думали зрители, что он делает это с намерением показать свою ловкость, но в действительности это было единственное средство для спасения своей жизни.
Немногие из toreros доживают до старости; если они не умирают в цирке, на рогах у быка, то по причине ран и сильных ушибов принуждены рано отказываться от своего ремесла. Знаменитый в свое время матадор Пепе-Ильо получил в жизнь свою 25 ударов рогов, 26-й покончил его{182}. При такой опасности плата матадору и его кадрили[37] за бег, то есть за бой с шестью или семью быками, ничтожна: матадор получает 1000 реалов (250 р. асс.), пикадор 80 руб. асс., каждый бандерильеро по 50 руб. асс. Но в том-то и дело, что деньги всего меньше входят в расчет этих людей. Матадор есть всегда матадор по страсти: Монтес, например, не может присутствовать при бое с быками без того, чтоб не принять в нем участия; а потом — энтузиазм тысяч, рукоплескания, слава, — вот что заставляет их беспрестанно рисковать своей жизнию. Но в то же время цирк не прощает ничего ради этой славы, он бывает и мстителен, неумолим к своим героям. Малейший признак робости возбуждает свист, насмешки; самые грубые остроты сыплются со всех сторон на матадора; говорят даже, что если робкая медленность матадора возбуждает сильное негодование зрителей, то, по их требованию, алгвазил заставляет матадора, под опасением тюремного заключения, тотчас же напасть на быка. Сам Монтес, слава и гордость Андалузии, был страшно освистан и обруган в Малаге, назад тому два года, за то, что убил быка не по правилу; этот бык при необыкновенной дикости, легкости и силе был самым темным и коварным. Монтес нанес ему удар в голову, шпага коснулась мозга, и бык упал мгновенно, — удар, строго запрещенный законами тавромахии. Зрители знать не хотели, что Монтес принужден был к этому удару самою крайнею необходимостию; нет! свист и ругательство посыпались со всех сторон: мясник, убийца, разбойник, каторжник, палач! Самое горячее участие было к убитому быку и все презрение к Монтесу.
