Я оправдаюсь, дама, хоть бойки[235]
В поклепах на меня клеветники;
Молю о милосердье – прочь раздор:
Вы сердцем справедливы, высоки,
Чисты, любезны, искренни, мягки –
Во лжи не преуспеет злобный хор.
Пусть кречета, схватив с моей руки,
Лохматые ощиплют ястребки.
И станет он бессилен и беспер,
Коль вас, желаньям горьким вопреки,
Сменяю на другую воровски,
Чтоб с ней в конце возлечь, попав в фавор.
А чтобы оправдаться мастерски,
Зажму себя в теснейшие тиски:
Коль поступлю я вам наперекор,
Пусть – в дом иль в сад другая увлеки
Меня – я ей ответить по-мужски
Не в силах буду, заслужив позор.
А сяду за трик-трак, из-за доски
Пусть встану, заработав медяки,
И шашки попадут мои в затор.
Пусть будут мне наградой тумаки,
Коль я с другой сыграю в поддавки,
Меж тем как ищет только вас мой взор.
Пусть алчная родня и свояки
Поделят меж собой, взломав замки,
Три башни замка, в коем я сеньор,
Пусть мне изменят лучшие полки,
Охрана, арбалетчики, стрелки,
Коль вызову хоть чем-то ваш укор.
Пускай с другим вы станете близки,
И спутаю святых я образки,
И сникнет ветра в парусах напор,
И буду изгнан со двора в тычки,
И с трусом из-под стрел вперегонки
Пущусь, коль речь клеветника не вздор.
[Пусть град на мне оставит синяки,
И съедет шлем на самый край щеки,
А стремена, при тряске, – ниже шпор,
Поводья же пусть станут коротки,
Пусть я умру в гостинице с тоски,
Коль россказни клеветников не вздор.]
Мой сокол резв, боятся кулики
Его когтей, он не клюет руки,
Но знают то, как клюв его остер,
Журавль и лебедь, дрофы-дудаки –
Зачем же мне другой, чьи коготки,
Как у цыплят, который глуп и хвор?
Погрязшие во лжи клеветники,
Из злобы будут ваши языки
Нас с дамой ссорить – до каких же пор?
Итак, Бертран де Борн с дамою своею, мадонной Маэут де Монтаньяк расстался, ибо, хотя и не скупился он на оправданья и клятвы и в песнях своих и изустно, ничто не могло разубедить ее в том, будто он влюблен в мадонну Гвискарду.
Тогда отправился он с Сентонж к мадонне Тибор де Монтозье[236], которая благодаря своему благородству, обхождению и красоте слыла одной из достойнейших в целом свете дам. Была же она женой сеньора Шале, Барбезье и Монтозье. И стал жаловаться ей Бертран де Борн на то, что мадонна Маэут удалила его от себя и, несмотря на все его заверения и клятвы, вернуть не хочет, а что между ним и мадонной Гвискардой никакой любви нет. И просил он ее принять его в качестве рыцаря и верного служителя. Мадонна же Тибор, как дама весьма рассудительная, ответила ему так:
– Бертран, то, с чем вы ко мне явились, для меня весьма радостно и приятно, и я вижу в этом великую честь, с другой же стороны есть в этом и нечто неблаговидное. Честью я считаю, что пришли вы ко мне проситься рыцарем на куртуазную службу, но не по нутру мне, если вы сделали или сказали мадонне Маэут что-нибудь такое, из-за чего она рассталась с вами и гневается на вас. Однако дано мне разуметь, как переменчивы отношения между влюбленными. И ежели вы перед мадонной Маэут ни в чем не виноваты, то я это скоро узнаю, и буде это действительно так, вскоре возвращу вам ее благоволение. Но ежели вина лежит на вас, то ни мне, ни какой-либо другой даме не должно принимать вас в рыцари и служители. Однако со своей стороны сделаю я все возможное, чтобы вам помочь и восстановить согласие между вами и нею.
Бертран остался ответом мадонны Тибор весьма доволен и поклялся ей, что ежели не удастся ему вернуть любовь мадонны Маэут, то никакой другой дамы, кроме нее, мадонны Тибор, он не полюбит и никакой другой служить не станет. И пообещала мадонна Тибор эн Бертрану, что ежели не удастся его с мадонной Маэут примирить, то она примет его верным своим рыцарем.
И вот прошло немного времени, как дона Маэут действительно убедилась, что Бертран ни в чем перед ней не виновен, вняла мольбам Бертрана и вернула ему милость – приняла его и выслушала. И рассказал и поведал ей Бертран, как помогла ему мадонна Тибор и что пообещала. Повелела ему тогда мадонна Маэут с мадонной Тибор распрощаться и отказаться от клятв и обещаний, коими они обменялись. По этому случаю сложил Бертран сирвенту "Так как апрельский сквозняк..."[237]
Припомнил он в ней помощь, за которой ходил к мадонне Тибор, и прием, ему оказанный, – в строфе, начинающейся словами: "Дама, я было размяк...". В других же строфах корит он иных знатных сеньоров, которые, ничего никому не даруя, пожелали стяжать честь одним лишь устрашением и запрещают выносить на суд совершенное ими зло; иных же за то, что, возводя пышные замки, выставляют напоказ свое богатство, иных же за собак и соколов, иных же за то, что делами ратными увлекшись, Юность[238] позабыли, радость и Амора; иных же за ставки на турнирах высокие, каковыми, пренебрегая честью, разоряют они бедных рыцарей. И вот обо всем этом сложил он такую сирвенту:
Так как апрельский сквозняк,
Блеск утр и свет вечеров,
И громкий свист соловьев,
И расцветающий злак,
Придавший ковру поляны
Праздничную пестроту,
И радости верный знак,
И даже Пасха в цвету
Гнев не смягчает моей
Дамы – как прежде, разрыв
Глубок; но я терпелив.
Дама, я было размяк
От утешительных слов,
Но вновь приютил Ваш кров
Меня, мою песнь, мой стяг;
Затягиваются раны,
И я покидаю ту[239],
Что мне подобных бродяг
Жалеет, чью доброту
Все славят – так просто ей
Доблесть явить, помирив
Тех, чей характер гневлив.
Упрек Вам сладок и благ,
Поскольку весь стиль таков,
Что страхом лишь, без даров,
Глушит любой обиняк,
Будто в Вас есть изъяны:
Вашу признав высоту,
Я б гибельный сделал шаг,
Прибавив, что так же чту
Герцогов и королей[240];
Следите Вы, чтоб прилив
Похвал был всегда шумлив.
Есть зодчие: так и сяк
Налепят арок, зубцов,
Бойниц – и замок готов:
Камни, песок, известняк;
К тому ж они и гурманы;
Там ли искать красоту,
Где вместо прямой – зигзаг?
Живут, забыв простоту,
Даянья их все бедней[241],
Все немощней их призыв,
Хотя, как прежде, криклив.
Охотников знаю – всяк
Кичится богатством: лов
Для них – показ соколов,
Соревнованье собак,
Крики, рога, барабаны;
Их осознав пустоту,
Игрища шумных ватаг
Я обхожу за версту –
Кто, кроме рыб и зверей,
Под власть потравщиков нив
Подпасть ощутит позыв?
Я знаю таких вояк,
Что только копают ров,
Вооружась до зубов;
Они не начнут атак,
Пока не свезут тараны;
Я притуплю остроту
Их многочисленных шпаг,
Разоблачив суету
Неблагородных затей, –
Тех к славе влечет порыв,
Кто радостен, юн, учтив.
Турнирных знаю рубак;
Спустив именья отцов,
Они слабейших бойцов
Ищут, с бесстыдством деляг
Построив ристаний планы[242]:
Каждый у них на счету
Вассал, пусть даже бедняк, –
Ввергнув его в нищету,
Жить продолжает злодей,
Расходов не сократив,
Столь дерзок он и спесив.
Богач же не из кривляк
С людьми не будет суров,
На их откликнется зов,
Выручит из передряг;
Чтоб рыцари – не мужланы –
Сходились к его щиту,
Осыплет он градом благ,
И к празднику, и к посту
Тем искренней и щедрей
Наемников наградив,
Чем более прозорлив.
На Темира[243], я предпочту
Ваш дар дарам королей,
Поскольку остался жив,
Желчи с полынью испив.
Ты, Папиоль[244], на лету
Схватив суть жгучих речей,
Спеши к Да-и-Нет[245], мотив
В дороге не позабыв.
Бертран де Борн отправился однажды посетить сестру короля Ричарда, каковую звали дона Елена[246], ту, что была женою герцога Саксонского и матерью императора Оттона[247], всегда готовую гостю и приемом и беседой оказать почет. И эн Ричард, в то время еще граф Пуатье, усадив эн Бертрана рядом с сестрою[248], повелел ей ему угождать и ублажать его и словами, и обращением. Она же, ценя честь и славу и зная эн Бертрана как мужа доблестного и всеми чтимого, способного ее всячески возвеличить, такой ему оказала почет, что был он весьма польщен и так в нее влюбился, что принялся восхвалять ее и славить.
