Он сообщил мне, что одна славная чародейка, гостившая на этом острове[114], но в каком году, он не ведает, своим дьявольским искусством сделала себя столь прелестной в глазах мужчин, что ловила в западню сердце всякого, кто взглянул на нее.
Страсть, которую они возымели к ней, так захватила сердца их всех, что они совершенно забросили свои повседневные занятия: не пахали, не сеяли; не строили домов, не поправляли их; сады их сплошь заросли сорняками, а поля их, некогда плодородные, покрылись камнями; скотина их дохла без выпаса; торф их лежал на лопатах, не собранный с земли; и все вокруг имело вид крайнего запустения. Прекратилось даже деторождение, ибо ни один мужчина не мог иметь малейшей склонности к какой-либо женщине, кроме их всеобщей чаровницы, которая смеялась над ними, позволяла им следовать за ней и восхищаться ею; и каждому она оставляла надежду, что в конце концов будет счастлив именно он.
Когда она обольстила таким образом мужское население острова, то собралась однажды будто бы проехаться по провинциям; и все ее обожатели сопровождали ее пешком, сама же она ехала на молочно-белом скакуне во главе их наподобие триумфатора. Она завела их в глубокую реку, которую сделала своим искусством якобы проходимой, и когда все они зашли в реку довольно далеко, она вызвала внезапный порыв ветра, который согнал такое обилие вод в одно место, что река поглотила бедных влюбленных, числом до шести сотен, в своих бушующих волнах. После этого несколько людей, остававшихся на берегу, видели, как колдунья обратилась в летучую мышь[115] и летела по воздуху, покуда не скрылась из виду, и как скакун ее обратился в морскую свинью[116] и мгновенно погрузился на дно реки.
Дабы предотвратить всякое происшествие такого рода в будущем, эти мудрые люди предназначили своим женщинам ходить пешком и следовать за своими господами-мужчинами, куда бы те ни вели. И сей обычай соблюдается столь же ревностно, как и все вообще их традиции; так что если женщина случайно окажется впереди, то кто бы ни увидел ее, немедленно кричит: «Техи-Теги! Техи-Теги!» Таково, кажется, было имя той чародейки, что была виновницей этого закона между ними[117].
Охота на крапивника[119] была досужим занятием на острове Мэн с незапамятных времен. В дни Вальдрона[120] она наблюдалась на двадцать четвертое декабря, хотя столетием позже — на день святого Стефана[121].
Эта странная церемония основана на предании, что в давние времена одна необычной красоты фея возымела над мужчинами острова такую непомерную власть, что время от времени своим сладостным голосом она побуждала толпу их следовать за нею по пятам, покуда, шаг за шагом, не заводила в море, где они погибали.
Это варварское упражнение во владычестве[122] продолжалось весьма длительное время, покуда не стали опасаться, как бы остров не лишился всех своих защитников.
Тогда явился один странствующий рыцарь, который отыскал некое средство противодействовать чарам этой сирены, а также замыслил истребить ее, чего она избежала в момент крайней опасности единственно потому, что приняла облик крапивника. Однако, хоть и спаслась она в тот миг от гибели, на нее наложено было заклятие, которым ей суждено было во всякий последующий канун Нового года вновь оживать в том же облике, с тем приговором, что она должна в конце концов гибнуть от руки человека.
Как следствие этого доподлинного предания, на означенную годовщину каждый мужчина и юноша острова, кроме тех, кто сбросил путы суеверия, посвящает часы между восходом и закатом солнца поискам, надеясь истребить фею. И горе отдельным крапивникам, которые в роковой этот день попадутся на глаза деятельным врагам их рода: их преследуют, забрасывают камнями, подстреливают и истребляют без жалости, а перья их сохраняют с религиозным тщанием, — они верят между прочим в то, что всякий из останков, добытых в этом достохвальном преследовании, есть действенное средство, предохраняющее от кораблекрушения на год[123], и тот рыбак, который отправился бы на свой промысел без такого оберега, считался бы самым безрассудным глупцом.
Когда охота заканчивалась, одну из маленьких жертв с распростертыми крыльями закрепляли на вершине длинного шеста и несли впереди охотников, которые двигались процессией от дома к дому, распевая следующий стих:
Мы добыли крапивника для Робина-Бобина,
Мы добыли крапивника для Джека-из-Банки,
Мы добыли крапивника для Робина-Бобина,
Мы добыли крапивника для всякого человека.
Сделав привычный круговой обход и собрав все деньги какие смогли, они клали крапивника на дрожки и несли процессией на двор приходской церкви, где с причудливой торжественностью рыли могилу, хоронили птицу и пели над нею плачи на мэнском языке, — это называлось ее отпеванием[124]. После того как похороны завершались, общество образовывало за церковной оградой круг и танцевало под музыку, заготовленную на этот случай.
