Я посмотрел на часы: полпятого.
— Пойду, пожалуй, — сказал я.
— Рябины в этом году много, — ответил старик. — Зима будет холодной.
У книжного магазина Воротникова окликнул какой–то алкаш.
— Купи дитю книжку задешёво.
Из–под отворота грязного пальто белела обложка «Сказок» Андерсена.
Детей у Воротникова не было. Книгу он купил за пять рублей.
«Хоть бы с директрисой не встретиться», — подумал Воротников, входя в школу.
Навстречу шла директриса.
— Третьеклассник Пряников плюётся из трубки жёваной бумагой, — сообщила она. — Сегодня всю Самохину оплевал. Пускай пишет объяснительную.
Величественно удалялась.
В двух восьмых Воротников объяснил, кто такие Чайковский и Маяковский. В двух десятых — кто такие Бабель и Врубель.
Хотелось спать.
По дороге домой Воротников зашёл в пивной бар. Сел с кружкой за стол. Напротив него сидел хмурый мужик в шляпе. Это был лучший друг Воротникова. Они почти никогда не разговаривали.
— Ну, как оно? — спросил лучший друг.
— Сердце покалывает, — пожаловался Воротников.
— Ешь изюм, — посоветовал лучший друг.
В универсаме Воротников купил пакетик изюма. В метро раскрыл Андерсена. Прочёл: «Каждый бедный поэт мечтает жениться на прекрасной принцессе, но каждая прекрасная принцесса мечтает не о бедном поэте, а о прекрасном принце…»
Дома Воротников застал жену с незнакомым мужчиной.
— А вот и мой Воротников, — сказала жена.
— Кинорежиссер Виноградов, — представился мужчина, не вставая с кресла. — Леонид Палыч.
— Воротников, — сказал Воротников.
— Лёнечка, а ты знаком с Тарантино? — интересовалась жена.
— Пойду мусор вынесу, — сказал Воротников.
У помойки он встретил третьеклассника Пряникова.
— Что ж ты, брат, в Самохину из трубки плюёшь? — спросил у него Воротников.
— А она дура.
— Ну да, — качал головой Воротников. — Она дура, а учится на одни пятерки.
— А мне папа говорит, что можно в школе быть круглым отличником, а в жизни — круглым дураком.
«Прав папа», — подумал Воротников.
— Сергей Сергеич, а вы знаете, как вас в школе прозвали?
Воротников не знал.
— Хорёк… До свидания, Сергей Сергеич.
— Хорёк, — вслух повторил Воротников.
Жена после ухода гостя вспоминала: «А ведь он ухаживал за мной в девятом классе. Сейчас бы жила в Москве, ездила б на кинофестивали…» Обстановка квартиры казалось ей убогой. Жизнь — серой.
Ужинали. Закипал чайник. Из крана капало.
— Когда же придёт этот слесарь, — раздражалась жена.
— Знаешь, как меня в школе прозвали? — старался говорить весело Воротников. — Хорьком.
Весело не получилось.
— Разве я похож на хорька? — кисло улыбался Воротников.
— Не знаю. Я никогда не видела хорьков.
С телеэкрана неслась реклама: «…удобно располагается внутри вашего тела»
«Вот и ещё один день», — думал Воротников.
Он раскрыл тетрадь. Каждый вечер он делал в ней одну и ту же запись.
«ПОШЛИ ВСЕ НА ХУЙ!» — крупно написал Воротников.
Ночью приснилась директриса. Она плевалась из трубки жеваной бумагой.
У Пирожкова была жена — Лизочка. Он её очень любил. Были у него и маленькие дети — Санечка и Анечка. Он их тоже любил, но меньше, чем Лизочку, и на расстоянии. Дети жили у тёщи.
Как–то раз Лизочка и Пирожков сидели у себя дома, уютно устроившись на диване. За окном падал снежок. Лизочка вязала Пирожкову свитер, а Пирожков, макая горячие блинчики в клубничное варенье, пил чай.
— Примерь ещё разок, — просила Лизочка.
— Ну сколько можно, — деланно ворчал Пирожков, с удовольствием примеряя перед зеркалом свитер.
— Тебе будет в нём тепло и удобно, — говорила довольная Лизочка. — Снимай.
Пирожков возвращался к чаю с блинчиками.
— А знаешь, дорогая, — улыбался он, — как только ты закончишь вязать этот свитер — так сразу и умрёшь.
— Виталя, — сказала Лизочка дрогнувшим голосом, — зачем ты это говоришь? Ведь всё, что пожелаешь другому — обязательно сбудется.
— Ну, дорога–а–я, — посмеивался Пирожков. — Я же пошутил.
— Ты пошутил — а мне умирать, — расплакалась Лизочка.
Пирожков, несколько сконфуженный, принялся её успокаивать.
С того дня Лизочка сделалась печальной. Сидит молча в уголке дивана и свитер вяжет. И уже совсем немножко ей оставалось.
Между тем близился Новый год. Город украсился яркой мишурой. Тёща привела Санечку с Анечкой. Пирожков купил пушистую ёлку. Вечером все вместе её наряжали.
— Любимая, — ласково спрашивал у жены Пирожков, — какой ты хочешь подарочек к Новому году?
— Никакой, — отвечала Лизочка с тяжким вздохом. — Побереги денежки на похороны.
Пирожков откладывал ёлочную игрушку.
— Лиза, — строго говорил он, — сейчас же перестань!
— Осталась только резиночка внизу, — отвечала ему на это грустная Лизочка. — И воротничок.
А в первых числах нового года Лизочка… умерла. Её смерть странным образом совпала с окончанием работы над свитером. Вечером она закончила вязать воротник, а ночью — умерла. Тёща привела на кладбище Санечку с Анечкой. Стояли сильные морозы, и Пирожков надел на похороны новый свитер. Лизочка оказалась права: в свитере было тепло и удобно…
Домой Пирожков возвращался на электричке. Дорога тянулась мимо кладбища. За вагонным окном проплывали деревья, могильные плиты, кресты… Лизочка лежала здесь, а Пирожков ехал домой. Обедать.
Кладбище кончилось. Пирожков откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Сразу же всплыло Лизочкино лицо в гробу… «Вот так пошутил…» — думал Пирожков, уже начиная дремать.
Электричка шла. Постукивали колёса.
Пошёл я как–то на нудистский пляж — на голых баб поглазеть. Пизды у всех баб здесь сплошь бритые, как, впрочем, и яйца у мужиков. Ну да сейчас не о яйцах речь. Раздеваются бабы на нудистском пляже не так, как на обычном. Первым делом они трусики снимают (у кого, конечно, есть трусики), а уж потом всё остальное. И одеваются бабы–нудистки не так, как на обычном пляже. Вначале кепочку наденут, затем маечку, потом юбочку. А уж после юбочку приподымают и натягивают на пиздёнку трусики. И купаются здесь бабы по–разному. Не в том смысле — кто «брассом», кто «баттерфляем». А в смысле — кто полностью голенькой, а кто в трусиках, но без лифчика. А кто в лифчике, но без трусиков. Вот это, я вам скажу, сильно: когда лифчик есть, а трусиков нет. Очень сильно!.. А ещё нимфетки. Ну-у, это особый разговор — нимфетка на нудистском пляже. С сигареткой в манерно отставленных пальчиках и с торчащим из пизды клитером. Она же чувствует, как её мужики взглядами ебут… А море шумит, а волны плещут, и ты прыгаешь на эти волны и визжишь от радости. И другие тоже прыгают и тоже визжат.
Словом — праздник жизни.
Но жизнь нам постоянно сюрпризы приподносит. И не всегда приятные. Вот и сейчас — солнце, смех, плеск… и тут из воды утопленницу выносят.
И вроде бы ничего не изменилось — солнце светит, пизды сверкают, море шумит… А праздника уже нет. Нет праздника! Вот если б нимфетка утонула, праздник, возможно бы, и остался. А так лежит на песке некрасивая тётка, да еще в жёлтых трусах. Поймите меня правильно, дело не в трусах, а… В общем, не важно.
Но что поражает — так это толпа. Буквально только что из воды вытащили утопленницу; вода как бы заражена смертью. А они весело плещутся. Смеются… И никто — НИКТО! — не собрал свои вещи и не ушёл в скорбном молчании. Наоборот, сгрудились вокруг утопленницы — смотрят, смотрят… Понятное дело — смерть всегда интересна, если она не твоя.
И вдруг что–то произошло. Может, на Солнце. Может, на Луне. Не знаю. Но все, как один, надели трусы и ушли в скорбном молчании. Пляж опустел. И только утопленница осталась лежать на песке, подставляя солнечным лучам своё мёртвое тело.
…Перекатисто грохочет. Но дождя пока нет. Мимо вокзала тянется длинный товарняк. Под брезентовыми чехлами угадываются уродливые тела танков. В дверях теплушки стоит солдат. Курит.
— Гос–с–поди, — крестится старушка, — как в войну.
— Где тебя носит? — раздражается мать. — Посмотри за сумкой.
Девочка послушно садится рядом с большой дорожной сумкой. Но как только мать скрывается из виду, тотчас вскакивает и бежит к «справочной». Нажимает кнопку, неуверенно шепчет в микрофон:
— Алё.
— Ну чего алёкаешь? — рявкает «справочная».
— Скажите, пожалуйста, а поезд скоро придёт?
— Скоро!
— А во сколько?
— Во сколько придёт — во столько придёт!
ЩЁЛК — «справочная» отключилась.
Девочка подходит к окну. Видит своё слабое отражение на стекле.
— Ну что уставилась? — показывает она отражению язык.
«Друм–бурум–друм-бурум», — бормочет громоздкий динамик под потолком. Но все всё понимают.
— Поезд, поезд… — волнистым рокотом катится по залу.
С озабоченными лицами выбегают на улицу.
Луна затянута тучами. Идёт дождь.
Короткого перрона не хватает на весь состав. Дальше — грязь. Прыгают по дощечкам.
— Давай! Давай! — торопит проводница.
Ту–ту — раздаётся короткий гудок. Мать, поцеловав девочку, лезет в тамбур. Девочка подаёт ей сумку.
— Слушайся Макеева, — говорит мать и проходит внутрь вагона.
Макеев — её третий муж. И второй отчим девочки. Всё произошло быстро. Уезжала к бабушке — был один отчим. Вернулась — другой.
— Шевели лаптёй! — подгоняет кого–то проводница.
Девочка оглядывается. К вагону, вся обвешанная узлами, спешит старушка. Подбежала. Ахнула. Заметалась.
— Садиться–то думаешь, бабуля?! — проводница ей строго.
— Дак у меня шашнадцатый вагон.
— У нас всего пятнадцать.
— Как же, родненькая?.. А у меня шашанадцатый. — Голос плачуще звенит.
— Ну–ка, дайте ваш билет!
Старушка растерянно озирается. Не хочет вещи в грязь ставить. А больше некуда. Девочка делает шаг вперёд.
— Давайте подержу, бабушка.
Проводница билет разглядывает.
— Всё ясненько, — говорит. — Кассирша напутала. С ней и разбирайтесь.
— Дак как же…
— А вот так же. — Проводница уже и дверь закрывает.
За размытым дождём окном вагона смутно виднеется лицо матери. Мать уезжает на юг. «Развеяться после этого кошмара».
Состав потихоньку трогается. Пятнадцатый вагон уезжает. Теперь старушка стоит рядом с невидимым шестнадцатым, в который ей выписан билет.
Поезд уходит.
Девочке хочется плакать. Мокрый ветер сбивает с её головы капюшон. Дождь мочит волосы. Капли бегут по лицу.
— Эй, послушайте, — окликает она старушку. — Заберите свои шмутки.
— Грубая какая, — ворчит старушка.
…«Вот и делай после этого людям добро», — мрачно думает девочка, прыгая с дощечки на дощечку. Права мать: хочешь нажить врага — сделай человеку доброе дело.
Не успевает девочка войти в здание вокзала, как гаснет свет. И в пустом зале ожидания, и по всему коридору. Чуть не ощупью пробирается на светлую полоску впереди.
И оказывается помещение буфета. За прилавком стоит буфетчица. В крохотном зальчике два столика. За одним сидит недовольный мужчина. Он пьёт чай. За другим — милиционер. Точнее — милиционерша. Она тоже пьёт чай.
— Знаете, — обращается девочка к буфетчице, — у вас там вода с потолка капает. — Машет рукой в сторону зала ожидания.
— Ну и пусть капает, — отвечает буфетчица. — Лишь бы здесь не капала.
Тотчас начинает капать и здесь. Прямо на стол, за которым сидит недовольный мужчина.
— Безобразие! — вскакивает он. — Здание давно пора ставить на капитальный ремонт.
— Вас забыли спросить, — хмыкает буфетчица.
Отодвинув стол, она ставит под капли эмалированный таз. Капли звонко стучат о дно таза.
Появляется старушка. И с ходу начинает жаловаться:
— Пошла, а вагончика мово и нету. Во как!
Недовольный мужчина уши навострил.
— Как это — вагона нет?
— А нету — и всё, — торопится объяснить старушка. — Как бес унёс.
— Прицепить забыли, — мигом разобрался в ситуации недовольный мужчина. — Ну работнички! Нигде порядка нет! Кругом бардак!
За окнами льёт пуще прежнего. В тазу булькает.
— Завтра я, значит, выходная, — вслух размышляет милиционерша. — На рынок надо будет сходить, постирать…
— А мой–то внучок вчера говорить начал, — хвастается буфетчица. — Первое слово сказал.
— Да-а? — делается у милиционерши умилённое лицо. — И какое же?.. «Папа» или «мама»?
— Газета! — гордо отвечает буфетчица.
— Скажите, какой умный… — поражается милицонерша.
— Вы это дело так не оставляйте, — советует старушке недовольный мужчина. — Пишите жалобу. Министру путей сообщения. Я вам сейчас черновичок набросаю. — Он живо выхватывает из кармана блокнот и ручку.
Старушка, пригорюнившись, глядит в окно. Недовольный мужчина строчит письмо министру. В зале ожидания с потолка льётся вода.
Девочка подходит к «справочной» и, смело нажав кнопку, говорит:
— Эй, ты, дурак!
Ей никто не отвечает.
С женой мы разошлись пять лет назад. Иногда я ей звонил. И, когда она брала трубку, кричал:
— Рафаэль умер в пятницу!
Или ещё что–нибудь в этом роде. И, не дожидаясь её реакции, бросал трубку. Один раз я позвонил в три часа ночи. К телефону подошла моя десятилетняя дочь.
— Позови маму, — сказал я.
— Она спит, — ответила дочка.
— Ну так разбуди, — потребовал я, — ты что, не узнала, кто говорит?
— Узнала. Она с новым мужем спит.
Больше я по ночам не звонил. Но вот как–то шёл по улице. Днём. И вдруг возникло настроение — позвонить. Я позвонил.
— Двадцать первый век закончится в среду! — бодро сообщил я, как только с той стороны взяли трубку.
— Кто это говорит? — раздался мужской голос.
Я почему–то сразу понял, что это не муж. И не любовник… Просто что–то случилось.
Что–то случилось…
— Её бывший муж, — осторожно ответил я.
— Сегодня в четырнадцать ноль ноль вы должны прийти в морг на опознание, — сказал мужчина. — Таков порядок. Вы поняли?
— А что случилось? — спросил я.
— Ваша бывшая жена повесилась, — сухо сообщил он. — На чёрных колготках.
— На чёрных? — повторил я тупо.
Зазвучали гудки отбоя.
Жена любила говорить, что у каждого человека есть свой ангел хранитель. А у неё так целых два. Оба пушистенькие и с зелёными глазками. Они повсюду следовали за ней и оберегали. Вот только на сей раз что–то не уберегли….
Да, не уберегли, — думал я, кутаясь в плащ. Всё время приходилось идти навстречу ветру. Ледяному, пронизывающему ветру, который не утихал ни на секунду.
Ворота в морг были широко распахнуты. Входная дверь тоже была нараспашку.
— Идите сюда, — приказал мне мужчина.
Я подошёл.
На столе лежало тело, накрытое простынёй.
Сейчас я её увижу…
Мужчина отогнул край простыни. Я посмотрел. Лицо мёртвой женщины было мне незнакомо.
— Я её не знаю, — сказал я.
— Ясненько. — Он выбил из пачки сигарету. — Хотите?
Я помотал головой.
— Когда–нибудь и мы с вами будем лежать точно так же, — закуривая, сказал он.
— Да, — кивнул я, — верно замечено.
История эта произошла в те далёкие времена, когда в магазинах не продавались вибраторы. Поэтому одиноким русским женщинам, чтобы себя удовлетворить, приходилось, пользоваться чем попало: морковками, бутылками, свечками… Кстати, о свечках. Тут имелся маленький нюансик. На свечку надо было обязательноо натянуть презерватив или, в крайнем случае, полиэтиленовый пакетик, а то свеча могла от трения принять форму влагалища, а ещё хуже — раскрошиться. Потом хлопот не оберёшься.
Впрочем, в нашей истории речь пойдет не о свечах, а об огурцах.
Итак, жила в Мурманске женщина по имени Ирина Олеговна. И у неё был любовник — моряк. А у моряка, в свою очередь, был хуй огромных размеров. Он её просто разрывал. Ирину Олеговну то есть. И ей это ужасно нравилось. А после моряк рассказывал Ирине Олеговне, как он ходил в загранку (моряки ведь ходят, а не плавают; плавает говно). Один раз он рассказал, что видел в загранке искусственный хуй с подогревом, длинный, как китайский огурец. Ирина Олеговне сразу же захотелось этим хуем отъебаться, и любовник–моряк пообещал ей привезти. Но вскоре утонул у берегов Африки, вместе со своим хуем.
Осталась Ирина Олеговна в одночасье и без искусственного хуя, и без естественного. Мужнин хуй, конечно же, в расчёт не шёл. Потому как был вовсе не хуй, а так — хуёк.
Погоревала–погоревала Ирина Олеговна о морячковом хуе, да и завела себе новый. Сухопутный. И вот этот хуй должен был прийти к ней на свидание. Но почему–то не пришёл. Тут–то Ирина Олеговна и вспомнила рассказ морячка об искусственном хуе с подогревом, длинном, как китайский огурец. У неё в холодильнике как раз китайский огурец лежал. Достала его Ирина Олеговна, подержала под тёплой водичкой и начала мастурбировать, представляя, что она заграничным вибратором себе пизду дрочит. «Такого удовольствия я никогда в жизни не испытывала», — рассказывала потом Ирина Олеговна. — Я всё кончала, кончала, кончала и никак не могла кончить кончать».
А наутро вернулся муж из командировки. Голодный как собака. И Ирина Олеговна сделала ему из огурца, который она себе в пизду засовывала, салат. Муж хрумкал салатик и улыбался. А напротив сидела Ирина Олеговна и тоже улыбалась. Им было хорошо.
Мечтатель Заборов любил летать над землёй и мечтать. Сосед мечтателя Заборова, отставной полковник, который видел всех насквозь, не одобрял этого.
— Нечего тут летать, — говорил он. — Работать надо.
А мечтатель Заборов всё равно летал. Он парил над землёй, как птица.
И очень часто, в порыве восторга, кричал вниз: «Люди, я вас люблю!»
Но люди все были типа соседа–полковника. Увидев парящего мечтателя Заборова, они кидали в него камни, стреляли из охотничьих ружей, пытаясь как–то вернуть его на землю.
А однажды, когда мечтатель Заборов пролетал над военной частью, по нему дали очередь из автомата.
— А ты как думал, — говорил ему сосед–полковник, который видел всех насквозь. — Летаешь безо всякого разрешения. Непорядок. А если все летать начнут? Кто работать будет?!
С тех пор мечтатель Заборов больше не летал.
— Молодец, — хвалил его сосед. — Теперь тебе надо на работу устроиться.
Но мечтатель Заборов не стал устраиваться на работу. Он стал ходить в городской парк, лежать там на лужайке и смотреть, как по небу плывут облака. Но и это продолжалось не долго. Как–то раз к нему подошёл милиционер.
— Вы тут зачем лежите? — спросил милиционер.
— На небо смотрю, — ответил мечтатель Заборов.
— А зачем смотрите? — спросил милиционер.
— Просто так, — ответил мечтатель Заборов.
— Пройдёмте, — сказал милиционер.
В отделении милиции на мечтателя Заборова составили протокол и оштрафовали.
С тех пор мечтатель Заборов больше не лежал на лужайке и не смотрел на облака.
Наступила зима. Мечтатель Заборов шёл по грязной улице и смотрел себе под ноги. Чтобы не упасть. У гостиницы он неожиданно встретил свою подругу детства и первую любовь Наденьку.
Теперь Наденька работала валютной проституткой. Она пригласила мечтателя Заборова в шикарный ресторан.
— Всё летаешь? — спросила она, попивая шампанское.
— А помнишь, — заулыбался мечтатель Заборов, — как мы с тобой валялись в снегу. Такие огромные белые сугробы.
— Не-а, — сказала Наденька. — Не помню.
— А летом ходили на речку. Ты еще у рыбака выпросила рыбку и отпустила её.
Наденька ничего этого не помнила.
— А я теперь стою пятьсот баксов, — похвасталась она.
Мечтатель Заборов тихонько вздохнул. Душа его обливалась слезами.
Когда мечтатель Заборов пришёл домой, сосед–полковник, который видел всех насквозь, сразу увидел его душу.
— Что, опять слезами обблевалась? — насмешливо спросил он.
— Я сегодня полечу, — тихо сказал мечтатель Заборов.
— Ну и дурак будешь! — гаркнул сосед–полковник.
Но мечтатель Заборов всё равно полетел. Он летел над ночной страной и мечтал: «Как было бы хорошо, если б все люди научились забирать друг у друга боль. А взамен делиться радостью…»
Мечтатель Заборов так размечтался, что не заметил, как навстречу ему летит истребитель–перехватчик.
В кабине истребителя сидел лётчик. Его кодовый номер был — «девятнадцатый».
— Вижу цель! — передал «девятнадцатый» на командный пункт.
— Уничтожить! — скомандовал командный пункт.
— Есть уничтожить! — принял команду «девятнадцатый».
И уничтожил мечтателя Заборова. Ракетой типа «воздух–воздух».
Под вечер позвонила мать. Она сказала, что дедушка умер. Я вернулся в комнату. По оконному стеклу барабанили капли.
— Дождь начался, — сказала Алла.
Впервые я увидел её на диване у своего знакомого. Она лежала, полузакрыв глаза, и читала стихи:
Ходят синие люди между красных людей…
Теперь Алла лежала на моём диване.
До меня дедушка прожил шестьдесят два года. Что я, в сущности, знал о нём?..
— Включи музыку, — сказала Алла. — Меня нервирует тишина.
Мы приезжали каждое лето. Дедушка разводил кроликов. Поливал огород… Что ещё?.. Телевизор смотрел…
Теперь умер.
В ту минуту, когда умирал дедушка, я целовал Аллу. ”Милый, — шептала она, — а скоро мы понесем заявление в ЗАГС?». Ей очень хотелось замуж. Вместо этого она попала под машину.
Вот так. Хочешь одно — получаешь другое.
За окном лил дождь.
С иконы печально смотрел Иисус Христос. Вечерело. Бесчисленные мошки летели на свет лампы.
— Он так ждал тебя, — вздыхала бабушка. — А ты не приехал.
Наутро я прошёлся по городу. Мало что изменилось. Рядом с роддомом, где я родился, построили больницу, где умер дедушка.
Пустили экскурсионный автобус.
Экскурсовод говорил:
— В нашем городе останавливался Николай Васильевич Гоголь. А теперь посмотрите направо…
Все смотрели направо.
Кладбищенский забор местами лежал на земле. На дешёвеньком надгробии была та же фотография, что и на кухне в рамке. Неужели здесь зарыт мой дедушка?..
По дорожке несли гроб. Женщину в чёрном поддерживали под руки.
— Кто умер в этом году — не умрёт в следующем, — подмигнул мне пьяненький мужчина, замыкающий похоронную процессию.
В автобусе на спинке сиденья было нацарапано: ”Так ли мы живём?..»
Слева от меня сидел экскурсовод.
— А зачем Гоголь здесь останавливался? — спросил я у него.
— Бричка у него сломалась, — ответил экскурсовод.
За автобусом тянулся шлейф пыли. Лаяла собака.
Стоял обшарпанный неизвестный солдат у вечного огня, который погас…
Мы въехали на центральную площадь.
Большой щит пестрел от красных цифр. С трех огромных портретов сам на себя важно смотрел Брежнев. Садилось солнце. Вспоминалась Алла.
— Мне пора, — сказала она, не трогаясь с места.
— Иди, раз пора, — пожал я плечами.
Она ушла, хлопнув дверью.
И где теперь Алла, моя первая любовь?.. Где экскурсовод, говоривший про Гоголя?.. И где Гоголь, говоривший: «Скучно на этом свете, господа»… Где неизвестный солдат?.. И известный ленинец — Лёня Брежнев?.. Где мои дедушка с бабушкой?.. И где Иисус Христос, сказавший: «Господи, спаси»?.. Где они все, интересно мне знать?..
![Валерий Роньшин - Игра в дурака [сборник рассказов]](https://knigism.online/index.php/covers/2a/e0/43030_100x150.jpg "Валерий Роньшин - Игра в дурака [сборник рассказов]")