Шильке ненавидел мир с самых малых лет. Ну, может и не так сильно, ребенком он любил получать подарки под елкой. Но потом, по мере того, как подрастания, он начал замечать все это искусственное надувание, притворство, игру видимостей и делание всего на показ. "Ах, как мы друг друга любим, как обожаем семейный настрой, атмосферу благожелательности и веселья". Так он считал даже перед самой войной. Но сейчас вся эта "дружба и благожелательность" еще сильнее обнажали свое ханжество. Праздники… Ах, фантастика! Празднуем на всю катушку, а то, что к этому времени уничтожили несколько сотен миллионов семей во всем мире, нас вообще не касается. Ведь Рождество – это время любви. В Аушвице, наверное, тоже. В ближайшем Гросс Розен, который он должен был неделю назад посетить, наверняка тоже охлаждают шампанское и готовят икру. Ему блевать хотелось. Он был чудовищным пацифистом. К счастью, пацифистом он был чертовски интеллигентным, и потому, раз уж пришлось натянуть на себя мундир, натянул, но не обычного пехотинца. И, благодаря этому, не трясся сейчас на ледяном ветру в каком-нибудь промерзшем окопе. Будучи лейтенантом контрразведки, он сидел себе в тепленьком кабинете большого, замечательного, не тронутого войной города Бреслау.

Лейтенант Шильке отодвинул лежащие перед ним бумаги. Декабрьская, предпраздничная ночь невообразимо доставала его. Все эти рапорты, расписки, оперативные документы, вся эта куча макулатуры, свидетельствующей о бездонной людской глупости. Какой-то щенок из армейских подразделений украл елочку в парке. Что за бессмыслица! Украл себе немножко счастья? Так теперь его поставили перед дилеммой: то ли Иван убьет его в Сочельник, то ли в первый день праздников, то ли во второй? Средняя выживаемость в штрафной роте – это ровно три дня.

Шильке положил руку на толстую картонную папку. Еще большая чушь. На всех железнодорожных вокзалах люди с боем выбивали себе места в поездах, отправлявшихся на запад. К сожалению, имелся запрет покидать город. Приговоры для непокорных все провозглашались и провозглашались. А теперь перестанут, потому что властям теперь придется самим заняться эвакуацией. Но раз не было достаточного количества составов, жители Бреслау могли попасть в город мечты Дрезден… пешком. В самой серёдке зимы. Женщины, матери, дети, старики. Пешком через Гандау[7], Кант, а потом по шоссе при минус двадцать градусов. В сугробах, по крайней мере, не застрянут, поскольку из другого рапорта следовало, что автострада от снега очищена. Но лейтенанта интересовал другой вопрос. Он знал о работе полевых судов и расстрельных взводов, и ему было ужасно интересно, а что случится с осужденными на смерть за попытку бегства перед объявлением принудительной эвакуации. А вот аннулировать приговоры суда было нельзя. Так что и дальше станут расстреливать за то, что теперь сами же приказывают делать? И любопытно, встретятся ли предыдущие осужденные в камерах с новыми, с теми, которые не захотят покинуть Бреслау. Его запутанные мысли обманывали и вели какую-то глушь.

Неожиданный импульс заставил его погасить настольную лампу и открыть окно на всю ширину. Шильке просто поддавался волне холода. Что чувствует солдат на фронте, в такую холодину? Что он чувствует в советском гулаге? Холод совсем даже не парализовал, в первый момент даже был приятен. Шильке понял, что испытывает облегчение, потому что невольно проветрил задымленную комнату. Как и каждый офицер контрразведки, он имел доступ к кинохронике, в том числе – и вражеской. Он видел и советские, и западные фильмы. В памяти застрял один. Он представлял бесконечные колонны немецких солдат, идущих куда-то в белую, холодную пустоту. Один пленный, у которого отобрали сапоги, даже сделал себе лапти из двух корзин для овощей, которые набил соломой. Шильке никак не желал идти вот так, в полнейшей пустоте. В комнате сделалось ужасно холодно, ему самому не хотелось получить воспаление легких. Офицер закрыл окно и зажег лампу. Какое-то время еще глядел, как микроскопические снежинки тают на подоконнике. Он вернулся к письменному столу и разложил карту. Oh, mein Gott!... Англосаксы напирали на западе, русские практически стояли у ворот. Вопрос времени. И Рейх, это всего лишь небольшой кусочек территории, тающий, словно снег на подоконнике.

В общих очертаниях планы обороны восточных территорий были ему известны. Оборона должна была сработать, основываясь на городах-крепостях. План даже был и не глупым, поскольку давал шансы на то, чтобы связать и остановить значительные силы, но… Вот именно: "но". Бреслау, как один из крупнейших городов, располагающихся практически по направлению наступления, будет крепостью ключевой, следовательно, смертельной ловушкой для собственных защитников. А Шильке совершенно не улыбалось идти в никуда в снежной пустоте. Он не желал голодать, чтобы его избивали, допрашивали, медленно доводили до чудовищной смерти от недоедания. Уж слишком много слышал он о том, что там вытворяли с людьми.

Конечно, он не обладал достаточной властью, чтобы получить назначение на западный фронт. Впрочем, там тоже творились ужасные вещи. А он, попросту, не желал отправляться ни в тюрьму, ни в лагерь. Какой угодно. Недавно, в момент депрессии, Шильке размышлял о то, а не оторвать ли себе ноги гранатой. Но, во-первых, он любил обе свои ноги, а во-вторых, это ничего бы не дало, кроме факта, что он будет еще более беспомощным в отношении палачей. На чью-либо жалость в этой войне не было смысла рассчитывать.

Кто-то, не стуча, открыл дверь. Шильке схватился. Это был его шеф, Хайгель – тоже ночная сова, не способная найти себе места в предпраздничном пейзаже.

- Вы еще работаете? В такую пору?

- Яволь, герр…

Хайгель жестом руки заглушил доклад младшего по званию. Глянул на то, что лежало на столе.

- Ну так, все ясно. А может вам бы заняться настоящей работой? Потому что от изучения карты в голове рождаются только дурацкие мысли, - с иронией в голосе бросил он.

- Яволь!

- Ладно. Завтра утром доложитесь у Крупманна из гестапо. У него какое-то дело к вам.

- Яволь!

Не говоря ни слова, Хайгель закрыл двери. Еще один урод, которому он не нравится. Шильке понятия не имел, какие у шефа планы на праздник. Зато он прекрасно знал, где тот собирается провести следующие праздники, те, что будут через год. Хмм. В далекой Аргентине! Хайгель наверняка не сориентируется, откуда Шильке это известно, из каких клочков он собрал данную информацию. Здесь его никто не ценил. Зато врагов прибывало каждый день. Лейтенант был слишком уж самолюбивым, он не умел подлизываться, по каждому делу у него имелось собственное мнение. Просто-напросто, человек-проблема, отброс прогнившей структуры контрразведки, состоящей из карьеристов и оппортунистов.