Ночью выпала мягкая пороша. На рассвете сгустился мороз, и березы в полях обросли пушистым инеем. В бору поседела хвоя.
На высоком зубчатом хребте лежала сизая дымка. Над нею медленно всплыло по-зимнему белесое солнце. Под его лучами заискрилась снежная пелена.
По дороге, вскинув на плечи лопаты, шли девушки. Они были одеты в ватные стеганки. Шерстяные полушалки плотно прилегали к их разрумянившимся щекам.
Поравнялись с молодой березкой. Мотя дернула за нижнюю ветку, и на девушек посыпалась легкая изморозь. Они с визгом метнулись в стороны.
Вера, тоненькая, как лозинка, хлопнула подругу по спине.
— Раздурилась, коза-егоза! Не жаль красоту рушить?
— Подумаешь — красота! — отмахнулась Мотя. — Противный снег и больше ничего!
— А у меня, когда я вижу березы в таком наряде, сердце поет! — звенел высокий и чистый голос Веры. — Будто невесты стоят! Завороженные счастьем!.. И примета есть: такой куржак — к доброму урожаю! Летом поднимутся золотые хлеба! И наша конопля — всем на диво! Вершинку рукой не достанешь!
— Ну-у, нет. У нас такой все равно не будет. И зря ты, Верка, Сергея-то Макаровича не послушалась. Не чужой ведь человек-то, — уныло укоряла звеньевую дородная и медлительная Лиза Скрипунова. — Теперь бы не студились…
— Сами же говорили: на конопле больше прибытку!
— Говорить-то мы говорили. А мерзнуть неохота. Да и Сергей-то Макарович урезонивал: «Не ходите попусту».
— Он завтрашнюю невестку хотел поберечь!
— Невеста без места!
— И как Сенька не успел тебя до свадьбы окрутить? Теперь возилась бы с лялькой…
— А ну вас к шуту! Расстрекотались, сороки!.. — Вера, словно от озноба, прикрыла лицо пестрой варежкой. — Я и не думаю…
— Не запирайся! — Мотя одной рукой обхватила плечи подруги. — Все знают — по парню сохнешь!
— Ох! — вздохнула Вера. — Хоть бы ты не бередила. Он — за тридевять земель. В Германии…
— Не горюй. Отслужит — примчится. Как на крыльях прилетит!
— А если в армии останется — будешь ты, Верка, офицерской женой! Боевой подругой! Аж завидки берут!
— И уедешь ты далеко-далеко…
— Никуда я не поеду. Никуда.
— Значит, любви между вами нет, и сердце у тебя рыбье! — ухмыльнулась Лиза. — А меня бы такой парень поманил — бросилась бы вприпрыжку… Хоть на край света!
Подруги расхохотались.
— А что? Ежели всем сердцем полюбишь, так ни перед чем не остановишься.
— У меня — отец, — резко перебила Вера. — Не могу я бросить старика.
— Ну-у, не с отцом тебе век вековать.
— Он с Сергеем Макаровичем на ножах. Да и к Сеньке не очень. Чего доброго, на порог зятя не пустит.
— Не пугай. Породнятся, так помирятся!
— А мне не верится, — заспорила Лиза. — Ведь они — два ежа. Оба иглы навострили. Сергей-то Макарович даже по фамилии старика не называет, все — Бесшапочный да Бесшапочный… Говорят, из райкома приезжали и то не могли помирить… Будет потеха: сват на свата вроде супостата! Изведут они, Верка, твою жизнь. Уезжай к жениху скорее…
— Не слушай ее, подружка. — Мотя снова обняла Веру. — Твердо стой на своем. Пусть Сенька домой едет: мы на свадьбе попляшем! До упаду!.. — Она шутливо погрозила: — Только учти: даром тебя не отдадим! Потребуем выкуп. Так и напиши ему.
— Калым запрашиваешь?
— Подружкам выкуп полагается: конфеты да орехи. И сладкое винцо…
Девушки вышли в раздольное поле. Его исстари называли Чистой гривой. По обе стороны этой возвышенности темнел сосновый бор. Далеко на юге по склонам мягких сопок подымалась тайга. За сопками вздыбились в небо острые гольцы. Над ними вился легкий дымок. Это верховой ветер ворошил свежий снег, будто пробовал силы да раздумывал — не рвануться ли вниз, на степную равнину.
Под белым пухом свежей пороши лежал твердый снег. Вера остановилась и показала рукой: валы класть вот так, поперек полосы, с просветом в пять метров.
Девушки, разойдясь по местам, вырубали лопатами широкие глыбы и ставили на ребро. Пусть завтра дует ветер, сколько хочет, пусть гуляют бураны: возле валов вырастут сугробы.
Погода переломилась нежданно-негаданно. Сначала исчезли горы, потом по всему небу потянулись длинные серые нити. Они превратились в сплошную пелену. Дохнул робкий ветерок, и на ближней меже закачались, роняя куржак, одинокие кусты бурьяна. Закружились белые вихри. Снежная крупа, сыпавшаяся из тучи, и взбаламученная ветром пороша — все всклубилось так, что даже своих ног не стало видно.
— Девчонки! — всполошилась Вера. — Сюда! Сюда! Скорее, скорее!
Мотя бросилась на голос. Она и Вера крепко взялись за руки и пошли отыскивать Лизу. Та отзывалась где-то близко, но ветер приглушал крик, относил в сторону.
Голос раздавался то справа, то слева, и девушки метались по ровному полю, шли то по ветру, то против него. Когда им удалось сойтись вместе, уже никто не знал, где же дорога. Стоя в тесном кругу, они спорили, откуда дует ветер: с гор или из степи? Куда идти? В какой стороне село? Можно бы переждать непогоду на полевом стане. Но где он? Где бор, по которому нетрудно было бы выйти к колхозному саду? Не дай бог, если они направятся вдоль Чистой гривы, — километров на тридцать нет никакого жилья. Единственное пристанище — ометы соломы. Но они не спасут.
— Все горюшко из-за тебя, Верка! — слезливо и тягуче ворчала Лиза на звеньевую. — Я отговаривала, а ты… На погибель вывела. На смерть…
— Не каркай, Лизка! — прикрикнула Мотя. — Раньше смерти в гроб лезешь!
— А ты больно смелая.
— Маму звать не буду!
— Никто и не зовет. Я молчу. Всегда молчу, и ко мне понапрасну придираются… А куда теперь идти-то?.. Замерзнем!
— Ничего, девушки, выйдем! — Вера подхватила Мотю и Лизу под руки. — Всем чертям назло!..
Они стенкой двинулись вперед. И ни одна из них не вспомнила о лопатах, брошенных в суматохе среди поля.
Ветер бил справа, до боли сек щеки ледяной крупой. Девушки шли долго, ждали — вот-вот выберутся на полевую дорогу или уткнутся в сосновый бор, — но под ногами по-прежнему был немятый снег.
Через некоторое время они очутились в зарослях полыни.
— Не наша пустошь, — остановила подруг Лиза. — У нас не растет такая высокая полынь.
— Ты что, меряла ее? С пути сбиваешь!
— А вот сами увидите!
— Говорила бы раньше…
— Вы меня не слушаете. Я и молчу. А правда-то завсегда на моей стороне…
Девушки задумались: неужели они идут вдоль Чистой гривы? Что же делать? Повернули влево и спустя несколько минут оказались в березовой рощице, посредине ее была полянка с маленьким стогом сена. Все незнакомое. Чужие поля.
На Лизе была старая стеганка, в многочисленных дырах лохматилась вата. Девушка дрожала от холода. Вера хотела снять с себя шерстяную кофточку и отдать подруге, но та отмахнулась:
— И вдвоем не натянете! Ты как спичка, а я-то, слава богу, в теле. На меня все по особой мерке шьется…
Ветер гудел в ветвях берез, снег клубился над головами, а возле стога на земле было тихо. Девушки сели отдохнуть. Вера достала из-за пазухи мягкий калач и разломила на три части, но Лиза оттолкнула ее руку:
— Не до еды теперь…
— Ну, завела скрипучую музыку! — снова прикрикнула Мотя. — Бери, пока дают.
Снег потемнел — начались сумерки. Девушки, пожевав хлеба, встали и, подгоняемые ветром, пошли быстрее прежнего.
В тот же день из дальней деревни Луговатки выехал в город Шаров, председатель колхоза «Новая семья». За годы службы в армии Павел Прохорович соскучился по обширным полям родного края и теперь присматривался ко всему, что лежало по обе стороны тракта.
То и дело встречались пустоши. Местами целые массивы, где до войны сеяли пшеницу, заросли степной полынкой да пыреем. Подзапущены поля. Тракторов-то оставалось мало. Лошадей тоже не хватало. Солдатки пахали на коровах. Теперь надо наверстывать упущенное…
Снег клубился, закрывая даль. Павел Прохорович завернулся в овчинный тулуп и лег спиной к ветру. Он не шевелил вожжами, — пусть Орлик идет шагом и нащупывает санный след.
В барашковый воротник набился снег и таял на щеках. Шаров откинул воротник и долго хлестал по нему черенком кнута. Орлик продолжал идти шагом. Из гнедого он превратился в сивого, и даже хвост, перекинутый ветром за оглоблю, стал белым.
Так Шаров ехал часа два, а может, и три. Вдруг упругая холодная струя ударила в грудь. Было похоже, что ветер изменил направление. Ложась на другой бок, Шаров присвистнул, чтобы конь шел веселее. Но Орлик, сделав несколько шагов, остановился. Павел Прохорович встал, потыкал кнутовищем по одну сторону саней, по другую — всюду нетоптаный снег. Держась за оглоблю, он продвинулся вперед и нащупал тяжелую от слипшегося снега гриву коня.
