— Мало соли ел! — рассмеялась она. — Нашу Верку еще никто не переплясывал.
Огонек в лампе метнулся в сторону и погас. Лиза обрадовалась— уж теперь-то Верка остановится. Но та продолжала кружиться по избе, лишь слегка освещенной пламенем, игравшим в глубине печи. И парень не уступал ей, хотя и натыкался то на стол, то на кровать. А девушки ждали — вот-вот он сойдет с круга. Им будет над чем посмеяться!
Подзадоривая Веру, Мотя запела с шутливой требовательностью:
Отдавай, подруга, друга.
Отдавай, красавица!
И Вера закружилась быстрее прежнего. Никогда она не плясала с таким огоньком и с такой удивительной легкостью и плавностью, как сейчас. И Мотя смотрела на нее восторженными глазами: перепляшет парня! Вот уже скоро. Вот еще немного. Еще…
Но в это время, заглянув в печь, Лиза крикнула нарочито истошным голосом, чтобы переполошить всех:
— Ой!.. Варево-то поплыло!..
Мотя ударила невпопад и бросила заслонку на лавку.
— Всю обедню испортила! — упрекнула она подругу. — Вася в своей деревне с ребятами будет смеяться: «В «Колоске» худые плясуньи!..»
— А я думала, ей мышонка за кофту сунули! — усмехнулась Вера и, скрывая свою усталость, попрекнула Лизу за то, что не дала ей наплясаться: — Гаркнула во все горло! Не надорвалась, случаем?
— За тебя боялась — как бы сердечушко не зашлось да не лопнуло.
Помахивая платком на разгоряченное лицо, Вера отошла в сторону. Пожалуй, хватит на сегодня. Ноги гудят. И сердце колотится сильнее, чем, бывало, после самой долгой и задорной пляски. От чего бы это? Конечно, от усталости.
Засветив лампу, девушки накрывали стол. Вася, украдкой от них, посматривал на Веру. Тесноватая вязаная кофточка плотно прилегала к ее груди, обтягивая покатые плечи, красивую белую шею. Его мать любит таких, быстрых на ногу, веселых и хлопотливых…
Мисок было только две. Васе с Верой пришлось хлебать из одной. Парня наперебой со всех сторон потчевали хлебом. Он брал маленькие ломтики то у одной, то у другой, но жевал нехотя: этот казался кислым, а этот — пресным. Верин — вкуснее всего! Белый, в меру уквашенный, мягкий, как пух, корочка тонкая, слегка похрустывает… Никогда не ел такого! Может, — она сама пекла? Может, уже успела всему научиться по домашности…
Все хвалили мясо зайца, смеялись, — не зря косого прозвали «культурным»!
Лиза шумно вздохнула:
— А нас ведь давно ищут! Наверно, всю деревню всполошили. Твой-то отец, Верка, теперь больше всех панику бьет. И свекор тоже с ума сходит…
Отстранившись, Вася присмотрелся к своей соседке. Косы девичьи… Как же так? Откуда свекор?..
Вера злилась на подруг. Языки у них чешутся, что ли?
— Выдумали новости — у девки свекра сыскали! — мотнула она головой. — Смешные!
— Дома подумают, что мы на полевой стан ушли, и успокоятся, — сказала Мотя, стараясь отвести разговор от Веры.
— Не-ет, — снова вздохнула Лиза, — моя мамка совсем изведется…
— Ну, расхныкалась! — прикрикнула Вера и отошла к печке, чтобы добавить дров. — Мамка да мамка…
— Никто не хнычет. Я молчу. Всегда молчу, — обиделась Лиза. — А вот ты сегодня больно говорливая! Звенишь и звенишь сверх всякой меры. От твоего звону у Василья уже язык отнялся…
Охотник тряпочкой протирал отпотевшее ружье. Ему, в самом деле, ни о чем не хотелось разговаривать, и он так же, как Вера, убеждал себя — это от усталости.
Лиза все беспокоилась — весточку бы как домой подать. Вася прислушался к свисту ветра за окном: не утихает непогода. «Может, попытаться пройти лесом возле речки?» Вслух сказал: «Утро вечера мудренее», — и опять склонился над ружьем.
Были бы девушки дома, после такого трудного дня давно бы свалились в постель, а здесь каждая крепилась. «Может, другим и хочется спать, а я — ничего!» Они разговаривали, шутили и смеялись до тех пор, пока Вася не напомнил, что пора бы укладываться. Он пошел за сеном, решив про себя, что постелет девушкам на кровати, а сам ляжет на полу. Подруги вызвались помогать ему. Пропуская одну за другой с охапками сена, он задержался перед дверью. Вера шла последней. Вася вполголоса спросил, в каком конце Глядена живут они и чем приметен их дом. Зачем это ему понадобилось? Девушка коротко сказала:
— Старый, большой, на углу переулка. Тесовые ворота… Приедешь — любой человек тебе покажет наш дом.
Вася подождал за дверью, пока девушки укладывались. Стоял и прислушивался к бурану. Не утихает. Наверно, вот так же стоит во дворе и старик Дорогин, прислушивается к шуму непогоды: «Где дочь? Что с ней?..»
Надо поскорее дать знать, что Вера — жива. Подруги невредимы.
Проснулась Вера оттого, что у нее озябли плечи. Она хотела укутаться потеплее, но, открыв глаза, увидела, что в избе уже светло; села, поправила волосы и, одернув юбку, спрыгнула на пол. Сено, на котором спал Вася, было сдвинуто под лавку. На шестке лежали сухие дрова. Ни стеганки, ни ружья не оказалось на месте.
Девушка подбежала к заледеневшему окну. Половина его была засыпана снегом, а по верхним стеклам мороз раскинул замысловатые узоры. Что происходит на дворе — не видно. Но рама, вставленная неплотно, дрожит, и где-то на крыше стучит полуоторванная доска. Значит, буран не унялся.
«Зачем же Вася в такую непогоду отправился на охоту? Вот беспокойный! Мы ведь могли бы и без зайчатины обойтись. Вон хлеб остался».
На столе, рядом с ломтиками калачей, белела записка. Она начиналась словами: «Я пошел к вам в село».
Вот оно что? Вот зачем он расспрашивал о приметах дома! И утра не дождался. А ведь отсюда до Глядена, почитай, наберется километров двадцать пять. Хоть и бывалый парень, а в незнакомом месте может заблудиться. Страшно подумать. Из-за них замерзнет…
